Но обряды посвящения у зуни ни в коем случае не представляют собой тяжкое испытание. Если мальчики плачут даже от мягких ударов, считается, что это придает обряду особую ценность. На каждом этапе ребенка сопровождает его обрядовый отец, и удары свои он получает, прижавшись к спине старика, либо стоя на коленях между его коленями. Сопровождающий его покровитель обеспечивает его безопасность, его не выталкивают насильно из гнезда, как южноафриканского мальчика. И заканчивается посвящение тем, что мальчик берет в руки плеть из юкки и сам начинает бить жрецов качина, как они били его. Обряд посвящения не взваливает на детей жалкое стремление взрослых к власти. Это обряд очищения и изгнания всего злого. Он придает детям значимости, даруя им положение в группе. Они видели, как старейшины на протяжении всей жизни относились к порке, как к благословению и исцелению. Они будут вознаграждены за нее в потустороннем мире.
Отсутствие возможности исполнять власть как в религии, так и в быту, тесно связана с другой основополагающей чертой – настойчивое стремление втянуть человека в группу. Ответственность и власть у зуни распределены, и действующей ячейкой является группа. Обращаться к сверхъестественному принято только через групповой обряд. Обеспечивать семью принято через партнерское взаимодействие в семье. Человек не может действовать самостоятельно ни в религии, ни в хозяйстве. Что касается религии, если человек тревожится о своем урожае, он не возносит молитвы о спасительном дожде, он танцует в летних танцах дождя. Он не молится о выздоровлении своего больного сына, а ведет его в целительское Общество великого огня, чтобы его излечили. Те личные молитвы, что допускаются во время высаживания молитвенных палочек, омовения головы в ходе ритуала очищения, обращения к целителям или обрядовому отцу, лишь потому имеют силу, что составляют необходимые части бóльшего целого, группового обряда, к которому они принадлежат. Если отделить их, силы в них будет не больше, чем у вырванного из длинного магического заклинания слува, которое сохранило бы в себе действенность совершенной молитвы.
Одобрение любой деятельности исходит от формальной структуры, а не от отдельного человека. Как нам уже известно, верховный жрец может высаживать молитвенные палочки только как верховный жрец и только в те моменты, когда он официально исполняет свои обязанности. Целитель лечит только потому, что он входит в целительский культ. Вхождение в этот культ не просто придает ему больше сил, как это происходит у индейцев равнин, – оно служит единственным источником его силы. Даже об убийстве навахо судят так же. Существует предание о коварном предательстве. В дом зуни пришел богатый индеец навахо со своей женой, и те убили его за его бирюзу. «Но они не обладали силой скальпа», то есть они не входили в культ воинов, что дало бы им право на свершение этого преступления. С точки зрения зуни, даже такой поступок может быть подкреплен каким-то основанием, и осуждать они будут лишь то деяние, что не соответствует установленному предписанию.
Поэтому зуни посвящают себя тем элементам, что составляют структуру их общества. В них погружают они свою индивидуальность. Они не видят в обретении должности или обладании жреческими связками шагов на пути к удовлетворению их честолюбия. Когда мужчина может себе это позволить, он изготавливает маску, чтобы увеличить число вещей в его доме, «с которыми ему жить», и число масок в его киве. Он принимает соответствующее участие в календарных обрядах и за высокую плату строит новый дом, чтобы развлечь тех, кто будет представлять жрецов качина на празднике Шалако, но делает это он столь обезличенно, без упоминания себя, что едва ли можно повстречать подобное в других культурах. То, на что направлена вся их деятельность, нам не понять.
Как и в религии, в хозяйственной жизни действия и устремления отельного человека не имеют привязки к личности. Как уже было рассмотрено, экономическая ячейка представляет собой весьма неустойчивую группу людей. Ядром домохозяйства, его постоянными единицами является родственная группа женщин, однако не женщины выполняют главные функции в таких крупных экономических сферах, как сельское хозяйство, скотоводство или же добыча бирюзы. А нужные в основных видах деятельности мужчины представляют собой переменчивую группу со слабыми связями. Мужья дочерей одного домохозяйства после домашней распри вернутся в материнский дом и отныне больше не будут нести ответственность за обеспечение оставленных детей едой или домом. Кроме того, в доме проживают различные кровные родственники мужского пола по женской линии: неженатые, овдовевшие, разведенные и те, что ждут, пока в доме их жены пройдет период временных неприятностей. И все же эта разношерстная группа, независимо от того, в каком она составе пребывает в настоящий момент, направляет свой труд на то, чтобы пополнить общие запасы кукурузы, и кукуруза эта остается общей собственностью женщин данного домохозяйства. Даже если некоторые недавно возделанные поля находятся в личной собственности у кого-то из этих мужчин, они совместно обрабатывают их для пополнения запасов наравне с полями их предков.
Тот же обычай наблюдается в отношении домов. Мужчины строят их, строят совместно, но принадлежат они женщинам. Уходя от жены осенью, мужчина может оставить после себя дом, на строительство которого у него ушел год, а также целую кладовую с кукурузой – плоды его сельскохозяйственного сезона. Но ему и в голову не приходит, что на что-то из этого у него могут быть личные права. И он не считает себя обманутым. Он объединил свой труд с трудом своих домочадцев, и плоды этого совместного труда – совместные запасы. Если он больше не член группы, это его дело. Овцы сегодня составляют значительный источник дохода, и владеют ими по отдельности. Но пасут их совместно мужчины одного рода, и новые экономические мотивы появляются очень медленно.
Подобно тому, как, следуя идеалу, индеец зуни погружается в деятельность группы и не ищет себе личной власти, он никогда не бывает жестоким. Их аполлоническая приверженность к золотой середине в греческом смысле слова отчетливее всего проявляется в том, как их культура обращается с эмоциями. Будь то гнев, любовь, ревность или горе – сдержанность есть главная добродетель. Основополагающим запретом, возлагаемым на святых во время их службы, является недопущение даже намека на гнев. Ритуальные, хозяйственные или бытовые разногласия улаживаются с бесподобным отсутствием ярости.
Каждый день у зуни являет новые примеры их умеренности. Однажды летом одна семья, с которой я была хорошо знакома, предоставила мне дом для проживания, а другая семья, вследствие неких запутанных обстоятельств, заявила свои права на распоряжение этим жилищем. Когда эмоции достигли своего пика, Кватсия, хозяйка дома, и ее муж были со мной в гостиной, в то время как какой-то незнакомый мне мужчина начал срезать во дворе еще не выполотые сорняки. Сохранять двор чистым от поросли – основная привилегия хозяина дома, поэтому мужчина, заявивший о своем праве распоряжаться домом, воспользовался этим, чтобы публично заявить о своих притязаниях. Он не стал входить в дом и бросать вызов находившимся внутри Кватсия и Лео, он просто медленно срубал сорняки. Внутри Лео сидел неподвижно, прислонившись пятками к стене, и умиротворенно пожевывал табачный лист. Но вот Кватсия позволила себе вспылить. «Это оскорбление, – сказала она мне. – Тот мужчина знает, что Лео в этом году служит жрецом и не может злиться. Ухаживая за двором, он позорит нас перед всей деревней». В конце концов незваный гость собрал в охапку увядшие сорняки, с гордостью окинул взглядом дворик и ушел домой. Они не обменялись ни словом. Для зуни это было своего рода оскорблением, и этой утренней работой во дворе соперник достаточно ясно выразил свой протест. Дальше этот вопрос он развивать не стал.
Схожим образом смягчено и отношение к супружеской ревности. Они встречают прелюбодеяние без лишней ярости. Индейцы равнин обычно отвечали на измену жены тем, что отрезали кончик ее носа. Подобное проделывали даже другие индейские племена юго-запада, например апачи. Но для зуни неверность жены не служит оправданием жестокости. Муж не видит в этом нарушения своих прав. Если она неверна, это, как правило, первый шаг к тому, чтобы сменить мужа, и благодаря их общественным институтам сделать это достаточно легко, так что это вполне приемлемая процедура. Они и не думают о жестоком наказании.
Жены, узнав об измене мужа, тоже чаще всего сохраняют спокойствие. До тех пор, пока ситуация не стала настолько неприятной, чтобы привести к разрыву отношений, на нее не обращают внимания. Незадолго до очередной поездки доктора Банзл к зуни один молодой муж, принадлежавший семье, у которой она жила, имел внебрачную связь, о которой судачили все индейцы пуэбло. Семья не обращала на это никакого внимания. В конце концов, один белый торговец, блюститель нравственности, стал увещевать жену. Супруги были женаты уже столько лет, у них было трое детей, она принадлежала к знатному роду. Торговец с пылом излагал необходимость проявить власть и положить конец возмутительному поведению мужа. «Итак, – сказала его жена, – я перестала стирать его одежду. Так он понял, что я знаю, что все знают, и он перестал видеться с той девушкой». Действенно и без единого слова. Не было ни вспышек гнева, ни обвинений, ни даже открытого признания проблемы.
Впрочем, женам позволителен иной вариант поведения, который не одобряется в случае, если изменили мужчине. Жена может обрушиться на свою соперницу и принародно ее избить. Они бранятся и оставляют друг на друге синяки. Это ничего не решает, и даже в тех редких случаях, когда это все же происходит, все затухает так же быстро, как и вспыхивает. Это единственный признанный у зуни вид рукопашной драки. В то же время, если женщина живет в мире с мужем, который заводит все новых и новых любовниц, ее семья начинает гневаться и давить на нее, призывая порвать с ним. Они говорят: «Все считают, что она, должно быть, любит его», и вся ее родня опозорена. Она не подчиняется установленным правилам.