На протяжении длительного и детального обрядового танца войны скальп служит символом убитого человека. Целью обряда является не только посвящение нового члена общества воинов, но и превращение скальпа в один из сверхъестественных предметов зуни, который способен вызывать дождь. Ему необходимо отдать почести в танце и принять в народ пуэбло путем проведения традиционных обрядов. Обряды, связанные с любого рода принятием или женитьбой, всегда включают в себя омовение головы новоприбывшего человека старшей женщиной в семье его отца. Схожим образом скальп омывают родственницы убийцы, и так же, как принимают новопосвященного в семьи его невесты, скальп принимают в племя. Молитвы, произносимые во время танца со скальпом, очень четко сформулированы. Они описывают превращение врага, не имеющего никакой ценности, в священный фетиш народа, а также выражают радость, с которой люди получают новое благословение.
Ибо воистину, враг,
Хоть и на отребье
Жил и созрел он,
Благодаря молитвам о дожде жрецов кукурузы
[Обрел он значимость.]
Воистину враг,
Хоть и в жизни своей
Был он человеком лживым,
Он стал тем, кто может предвидеть
Каким будет мир,
Какими будут дни…
Хоть и не имел он значимости,
Но был он творением воды,
Был он творением семян;
И жаждал он вод своего врага,
Жаждал его семян,
Жаждал его богатства,
С нетерпением ждите дней его[18].
Когда чистой водой
Омыл ты врага своего[19],
Когда на заполненным водой дворе жрецов кукурузы
Его водрузят[20],
Все дети жрецов кукурузы
С песнями отцов
Будут танцевать для него.
И когда все дни его пройдут,
Тогда проведешь ты
Хороший день,
Прекрасный день,
День, полный радостных криков
И громкого смеха,
Хороший день
С нами, детьми твоими.
Так, скальп становится магическим предметом, которому можно молиться, а убийца на всю жизнь становится членом важного общества воинов.
В культурах дионисических на все это смотрят иначе. Очень часто они делали из этого ужасно опасное бедствие. Считалось, что убийца подвержен смертельной опасности, а у пима он должен был пройти процесс очищения, сидя на протяжении двадцати дней в небольшой круглой яме, вырытой в земле. Его обрядовый отец кормил его с кончика полутораметрового шеста, и освобожденным он считался лишь после того, как его, связанного по рукам и ногам, бросали в реку.
Впрочем, жестокость индейцев западных равнин не придала слишком большого значения этому сверхъестественному осквернению. Человек, убивший другого человека, не нуждался в спасении, он был победителем, которому можно было позавидовать. Все их дионисическое исступление достигалось во время празднования неудержимого триумфа, злорадного торжества над поверженным врагом. Это было весьма радостное событие. Возвращаясь домой, отряд воинов обрушивался на рассвете на свой лагерь с шутливым неожиданным нападением, и лица их были потемневшими от торжества,
…они стреляли из ружей, размахивали шестами с захваченными скальпами. Люди были взбудоражены и приветствовали их криками и воплями. Все было преисполнено радостью. Женщины пели победные песни… В первых рядах шли те, кто стяжал себе славу… Кто-то бросался на удачливых воинов с объятиями. Старые мужчины и женщины пели песни, в которых упоминались их имена. Родственники ехавших в первых рядах воинов… выражали свою радость тем, что одаривали друзей или бедняков. Всей толпой могли отправиться к дому какого-нибудь храбреца или его отца, чтобы там танцевать в его честь. Скорее всего, они были готовы танцевать всю ночь, а может, растянуть танцы на два дня и две ночи.
Участие в танце со скальпом принимали все, хотя он не был религиозным, кроме целителей. Будучи событием светским, он проводился под руководством «полумужчин-полуженщин», то есть мужчин, перенявших образ жизни женщин, которых в племени почитали за свах и «славных малых». Они зазывали на танцы и держали в руках скальпы. Пожилые мужчины и женщины выступали в роли скоморохов, а некоторые из них даже наряжались, изображая воинов, чьи скальпы были ядром ритуала.
Никто из тех, кому довелось увидеть оба танца, не усомнится в том, как резко они отличаются. Танец со скальпом у народов пуэбло проходил по гармоничной программе чередующихся друг за другом формальных сцен, протекавших на аккуратно сооруженном земляном алтаре с гигантскими связками военных лекарств. Танец со скальпом у шайенов отмечался с пылом и гордостью за победу, в своих движениях они изображали рукопашный бой, а особый огонек придавало осознания того, что ты оказался лучшим. В танце пуэбло они действуют трезво и сообща, как и подобает такому событию: над головой убийцы рассеиваются тучи, ибо он вступает в почетное и важное общество, а скальп ничем не примечательного врага становится магическим предметом, вызывающим дождь. В танце индейцев Великих равнин, хотя они и танцуют его все вместе, каждый, однако, исполняет сольную партию, следуя собственному вдохновению и каждым движением своего тренированного тела выражая славу его физической силы в бою. Все наполнено индивидуализмом, ликованием и торжеством.
Аполлоническая природа пуэбло не в силах объявить смерть близких родственников или убийство врагов вне закона. Она способна разве что превратить их в источники благословения и предоставить средства преодолеть их как можно мягче. Убийство человека внутри племени происходит столь редко, что о таких случаях не сохранилось даже рассказов, но если подобное случается, то улаживается без лишних слов путем выплат, производимых между двумя родáми. Однако лишение жизни самого себя строго запрещено. Самоубийство, даже в самом простом виде – деяние слишком жестокое, чтобы индейцы пуэбло могли о нем даже помыслить. Они понятия не имеют, что такое может быть. Зуни рассказывают о мужчине, который, как говорят, как-то сказал, что хотел бы умереть рядом с красивой женщиной. Однажды его вызвали исцелить больную женщину, и лечение включало в себя пережевывание одного из диких лекарственных растений. Наутро его нашли мертвым. Вот, насколько близко они могут приблизиться к идее такого поступка, и им даже в голову не приходит, что он может лишить себя жизни. В этой истории они просто рассказывают о мужчине, умершем смертью, которой он, как говорят, желал.
Явление, схожее с понятием самоубийства, имеющимся у нас, встречается только в народных преданиях. В сказках обманутая жена порой просит индейца апачи прийти через четыре дня и истребить пуэбло, а значит, и ее мужа с его любовницей. Сама же она проходит через ритуальное очищение и облачается в свои лучшие одежды. В назначенное утро она выходит на встречу со своим врагом и первая сваливается у его ног. Это, конечно, вписывается в наше понимание самоубийства, хотя они имеют в виду только ритуальную месть. «Конечно, сейчас мы бы так не поступили, – говорят они. – Она была злая». Они не видят ничего, кроме ее мстительности. Она уничтожила возможность своих односельчан стать счастливыми; возможность, от которой она чувствовала себя отреченной. В частности, она испортила своему мужу только что обретенное удовольствие. Оставшуюся часть сказки зуни не могут понять. Они с подобным не сталкивались, как не сталкивались со сверхъестественным посланником, через которого она отправила весточку индейцам апачи. Чем подробнее вы описываете собравшимся вокруг вас зуни, что из себя представляет самоубийство, тем больше на их лицах появляется вежливых улыбок. Белые люди творят странные вещи. Но от этого смешнее всего.
В то же время представления индейцев Великих равнин о самоубийстве зашли гораздо дальше наших собственных. Во многих племенах если мужчина не видел в своем будущем ничего более привлекательного, он мог дать годовой обет на самоубийство. Он надевал на себя отличительный знак – накидку из оленей кожи длинной около 2,4 метров. На волочившемся по земле конце накидки был длинный разрез, и когда давший обет мужчина занимал свое особое место на передовой в партизанской войне, его через этот разрез прикалывали к земле. Он не мог отступить. Он мог продвинуться вперед, поскольку колья, разумеется, не стесняли его движений. Но если его товарищи отступали, он обязан был остаться на своей передовой позиции. Если он погибал, то хотя бы в самой гуще событий, что вызывало у него восторг. Если по истечении года он оставался в живых, такими играми со смертью он завоевывал себе все почести, которые так высоко ценятся у индейцев Великих равнин. До конца своей жизни в те моменты, когда великие мужи публично рассказывают о своих подвигах, свершенных ими во время постоянных и общепризнанных показных состязаний, он тоже будет рассказывать о своих подвигах, свершенных в год его обета. Полученные жетоны он может использовать для вступления в различные общества или для того, чтобы стать вождем. Даже тот, кто не особо отчаялся в жизни, мог соблазниться на обретаемые таким образом почести и дать обет. Или же общество могло склонить к обету неугодного человека. Воинский обет вовсе не был единственным признанным на равнинах способом самоубийства. Хотя самоубийство из-за любви не было распространено, как в некоторых более примитивных обществах, но истории о нем иногда всплывают. Они прекрасно понимают суть этого жестокого жеста – отнять собственную жизнь.
У пуэбло существует еще один способ выражения в своих общественных институтах аполлонических идеалов. В своей культуре они никак не развивают сюжеты ужаса и опасности. В них нет дионисического стремления создавать обстановку страха и риска оскверниться. Потакание подобным стремлениям встречается в традициях траура по всему миру – погребение превращается в вакханалию ужаса, а не скорби. В австралийских племенах ближайшие родственники покойного валятся на череп и раскалывают его на кусочки, чтоб тот не тревожил их. Они ломают кости его ног, чтобы призрак не преследовал их. Однако у ислета они ломают щетку для волос, а не кости трупа. Племя навахо – наиболее близкое к пуэбло – после смерти человека сжигает палатку и все, что в ней находится. Никакие вещи умершего не могут просто так перейти к кому-то другому. Они осквернены. Пуэбло хоронили с умершим только его лук, стрелы и его мили – фетиш целителя в форме идеального кукурузного початка,