с которого предварительно сняли все ценные перья попугая. Они ни от чего не избавляются. Обряды смерти индейцев пуэбло символизируют конец жизни человека, а не необходимость соблюдать осторожность, чтобы защититься от его оскверненного тела или зависти и мстительности его духа.
Некоторые цивилизации смотрят на переломные моменты жизни с ужасом. Неизменными поводами служат рождение, вступление в возраст половой зрелости, брак и смерть. Точно так же, как народы пуэбло не проявляют в своих обычаях траура ужас перед смертью, не испытывают они ужаса и перед остальными явлениями. Особенно поражает их отношение к менструации, поскольку все окружающие их племена в каждой стоянке возводят небольшие домики для женщин в период менструации. Как правило, она должна сама себе готовить, использовать предназначенную только для нее посуду и находится в полном уединении. Даже в быту столкновение с ней оскверняет, и одним своим прикосновением она губит всякую пользу от охотничьего снаряжения. Пуэбло не только не возводят никаких менструальных домов, они вообще не относятся к женщине во время менструации с предосторожностью. Менструация не привносит в жизнь женщины никаких перемен.
Неподдельный ужас вызывает у окружающих пуэбло племен институт колдовства. Обычно колдовство, как ярлык, навешивают на практики Африки и Меланезии, но колдовству в полной мере соответствует тот страх, та подозрительность, та едва сдерживаемая неприязнь, которую испытывают североамериканские индейцы к целителям, от Аляски до шошонов Большого Бассейна, и от пима на Юго-Западе до столь тесно связанного с целительством Общества Мидевивин на востоке. Всякое дионисическое по своей природе общество чтит сверхъестественные силы не только оттого, что они могущественны, но и оттого, что они опасны. Всеобщая тяга подчеркнуть свое отношение к опасному свободно нашло выражение в отношении племени к целителю. Он в большей степени обладал силой причинить вред, чем помочь. В их отношении к нему были намешаны страх, ненависть и подозрительность. За его смерть нельзя было отомстить, а если у него не получалось кого-то исцелить, у людей зарождалось подозрение и они обычно убивали его.
Не относящиеся к народам пуэбло мохэви на Юго-Западе довело такое отношение до крайности. Они говорят: «Убивать людей заложено в природе целителей, как в природе ястребов заложено убивать мелких пташек, чтобы выжить». Убитые целителем после смерти остаются в его власти. Они составляют его свиту. Разумеется, в его интересах было заполучить большое, роскошное окружение. Целитель вполне открыто может сказать: «Я пока не хочу умирать. Моя свита еще недостаточно велика». Еще немного, и у него будет команда, которой он мог бы гордиться. Он может протянуть человеку палочку в качестве знака и сказать: «Ты разве не знал, что я убил твоего отца?» Или мог прийти к больному и сказать ему: «Я тот, кто убивает тебя». Он не имел в виду, что принес с собой яд или что он убил отца юноши ножом. Это магическое убийство, полное позора и ужаса, открытое и обнародованное.
Подобное положение дел трудно представить у зуни. Их жрецы не являются предметом завуалированной ненависти и подозрительности. Они не воплощают в себе характерную для дионисической природы двойственность сверхъестественных сил, благодаря которой они могут одновременно нести смерть и спасать от недуга. Даже все те широко распространенные, полные европейских элементов представления современных пуэбло о колдовстве не представляют собой колдовство в истинном смысле. Для зуни колдовство не является стремлением дерзновенного человека к сверхъестественной силе. Сомневаюсь, что у кого-либо из них есть особые колдовские приемы, которые они используют на практике. Все их рассказы о поведении колдунов схожи с фольклором, как, например, когда колдун вставляет себе в голову совиные глаза после того, как свои собственные положил в нишу на стене. В них нет жутких деталей об осуществлении настоящего злого умысла, как это часто встречается в других местах. Как и многое другое, колдовство для народов пуэбло есть повод для множества различных тревог. Они относятся друг к другу со смутным подозрением, и если кого-то довольно сильно не любят, его, очень вероятно, обвинят в колдовстве. Обычная смерть не вызывает подозрений в колдовстве. Охота на ведьм начинается только во время эпидемий, когда таким образом проявляется всеобщее беспокойство. Сила их святых не превращается в повод для всепоглощающего ужаса.
Таким образом, у народов пуэбло нет ни стремления к любого рода избыточности, ни терпимости к жестокости, ни снисходительного отношения к личной власти, ни восторга от какой-либо ситуации, в которой человек действует самостоятельно. У них не присутствует ни одной черты, которую дионисическое начало ценит превыше всего. И все же в их религии есть культ плодородия, который мы рассматриваем как дионисический. Дионис был богом плодородия, и почти во всем мире у нас нет причин разделять эти две черты. В самых удаленных уголках планеты стремление к избыточности и культ силы плодородия вновь и вновь переплетаются между собой. Поэтому аполлонические способы отправления того же самого культа плодородия вдвойне ярче выделяют основные жизненные убеждения пуэбло на фоне всех остальных.
Подавляющее большинство их обрядов плодородия не содержит никакой сексуальной символики. Дождь они вызывают ритмичным, повторяющимся танцем, который заставляет тучи собраться на небе. Плодородность кукурузного поля обеспечивается зарыванием в него различных предметов, наделенных силой после того, как они были возложены на алтарь или использованы земными воплощениями сверхъестественных сил. Сексуальная символика гораздо ярче прослеживается у соседнего народа хопи, чем у зуни. В ритуалах хопи часто используются маленькие черные цилиндры, связанные с маленькими бамбуковыми кольцами. Цилиндры символизируют мужское начало, а кольца – женское. Их связывают вместе и бросают в священный источник.
Во время ритуалов Общества флейты для вызывания дождя вперед выходят мальчик и две девочки, и на время ожидания мальчику выдается цилиндр, а девочкам – по тростниковому колечку. В последний день обрядов эти дети в сопровождении нескольких жрецов несут эти предметы к священному источнику и смазывают их плодородной грязью, взятой со дна источника. Тогда процессия возвращается домой к своему народу. На обратном пути на земле рисуют четыре картины, подобно тем, что создаются для алтарей, и дети идут впереди всех, бросая предметы в каждую картину по очереди, мальчик свой цилиндр, а девочки – кольца. В конце концов их возлагают на танцевальный алтарь на площади. Это совершенно благопристойное и степенное зрелище, официальное и до крайности лишенное эмоций.
Хопи постоянно прибегают к подобного рода сексуальной символике. Она особенно распространена в танцах женских обществ (впрочем, у зуни нет женских обществ). В одном из таких ритуалов, пока девушки танцуют в кругу с кукурузными стеблями в руках, им навстречу выходят четыре переодетые в мужчин девы. Две из них изображают лучников, другие две – копьеносцев. Каждый лучник держит по пучку лозы и лук со стрелами, и, продвигаясь, они пускают стрелы в пучки лозы. У копьеносцев есть длинная палка и кольцо, и они бросают свои копья в эти обручи. Когда они доходят до круга танцующих, они начинают бросать свои палки и обручи в круг, поверх танцовщиц. Потом из центра танцующих девушек они будут бросать зрителям маленькие шарики из влажной кукурузной муки, а те будут пытаться завладеть ими. Эта символика по своей сути сексуальна, объект ее – плодородие, однако от культа Диониса она лежит на противоположном полюсе.
Такая символика у зуни не прижилась. У них, как во всех других племенах пуэбло, в ритуальных бегах принимают участие во имя плодородия. В некоторых бегах участвуют и мужчины, и женщины. Они становятся на противоположных концах дорожки, у мужчин лежат палочки, у женщин – обручи, и те, и другие пинают их пальцами ног. Порой женщины соревнуются в этих бегах с переодетыми в маски людьми. В любом случае, женщины должны победить, иначе эти бега не имеют смысла. В Перу с теми же целями проводятся похожие гонки, но там мужчина бежит обнаженным и насилует каждую женщину, которую обогнал. И у зуни, и в Перу племена просили об одном и том же, но зуни преобразовали дионисический символизм перуанцев и придали ему аполлоническую форму.
Однако даже у зуни с плодородием связаны некоторые образы распутства. В двух случаях – на ритуальной охоте на кролика и в танцах со скальпом – распутство до такой степени поощряется, что дети, зачатые в эту ночь, будут исключительно крепки. Происходит послабление обычно строгих правил опекания девушек – мол, «мальчишки есть мальчишки». Нет ни беспорядочных половых связей, ни намека на оргию. Кроме того, говорят, что раньше культ целительных связок, который управляет снегом и холодом, включал определенные обряды. Жрица этого культа на протяжении одной ночи принимала у себя любовников и собирала со своих партнеров бирюзу длиной с их большой палец, чтобы потом украсить ею свои связки. Этой практики больше нет, и сказать, насколько далеко заходило распутство, не представляется возможным.
Пуэбло не вполне понимают половые сношения. Этому уделяется мало трезвого внимания, по крайней мере у зуни, и они, во многом разделяя наш собственный культурный контекст, склонны подменять сексуальную символику чем-то не вполне подходящим. Они расскажут вам, что колечки и цилиндры, которые племя хопи неизменно используют в определенной сексуальной символике, воплощают в себе маленькие глиняные комочки, которые дождь создает в лужах. Стрельба из лука по связкам кукурузных листьев воплощает в себе молнию, бьющую по кукурузному полю. Даже в словах самых честных рассказчиков можно найти еще более кардинальные замены. Это бессознательная защита, которую они развили до нелепости.
Кажется, что похожая защита уничтожила все следы космологических легенд о зарождении вселенной в результате полового акта. Еще пятьдесят лет назад Кушинг