Добуанец верит, что за показной дружбой, за проявлениями сотрудничества в любой сфере жизни его поджидает одно предательство. Согласно их общественным институтам, все усилия других направлены на то, чтобы спутать и расстроить его планы. Поэтому, когда он отправляется на обмен кула, он применяет заклинание, чтобы «заткнуть рот каждому, кто остался дома». Для него очевидно, что оставшиеся дома будут действовать против него. На возмущение постоянно ссылаются, как на мотив, который может привести к чему угодно. Часто их магические приемы следуют схеме, согласно которой заклинания надо произносить только над тем ямсом, что посадили первым, или той едой и задабривающими дарами кула, что первыми положили в лодку. Доктор Форчун спросил об этом одного мага. «Ямс похож на людей, – объяснил он. – Он все понимает. Один скажет: „Над тем ямсом он колдует. А как же я?“ О, он сердится и начинает очень быстро расти». То, что предполагается в отношениях с людьми, предполагается и в отношениях со сверхъестественными силами.
У возмущенного человека, впрочем, есть одно средство, которое, по мнению добуанца, не относится к сверхъестественным силам. Он может совершить попытку самоубийства или срубить дерево, с которого украли плод. Это последнее средство, которое позволяет униженному не потерять лицо и помогает заручиться поддержкой его собственной сусу. Как мы уже увидели, совершить самоубийство пытаются обычно во время супружеских ссор, и это действительно поднимает клан на помощь оскорбленному супругу, который пытался покончить с собой. Обычай срубать деревья, с которых украли плоды, не так очевиден. Те, кто не обладает болезнетворными чарами, заговаривают свои деревья на смерть или тяжелую болезнь ближайшего родственника, и это несчастье постигает человека, укравшего с дерева плоды. Если кому-то удается пережить это проклятье, хозяин приходит к дереву и срубает его. Это похоже на поведение при попытке совершить самоубийство, но очевидно, что ни в том, ни в другом случае человек не взывает к чьей-либо жалости, даже своих родственников. Скорее, оказавшись в величайшей степени униженным, добуанец переносит на себя и свое имущество всю ту злобу и жажду разрушать, которая подразумевается во всех их общественных институтах. Он ограничен в своих приемах, однако в представленном случае он использует их против самого себя.
Жизнь на Добу способствует развитию крайних форм враждебности и злобы, которые большинство обществ при помощи своих социальных институтов насколько возможно сократили. В это же время общественные институты на Добу их в высшей степени возвысили. Добуанец, не сдерживаясь, воплощает в жизнь худшие кошмары человека о злонамеренности вселенной, и согласно его пониманию жизни, добродетель заключается в выборе жертвы, на которую можно выплеснуть злобу, свойственную как человеку, так и силам природы. Все существование видится ему жестокой борьбой, в которой смертельные враги противостоят друг другу, сражаясь за каждое благо этой жизни. Его верное оружие в этой борьбе – подозрительность и жестокость. И он не просит пощады – и никому пощады не дает.
Глава 6Северо-западное побережье Америки
Индейцы, жившие на узкой полосе тихоокеанского побережья, простиравшейся от Аляски до залива Пьюджет, были народом могучим и властным. Их культура выбивалась из общего ряда. Она обладала изюминкой, которая отличала ее от культур окружающих племен и делала их непохожими на другие народы. Немногие разделяли их ценности, немногие считали их устремления достойными уважения.
Для примитивного народа они были чрезвычайно богаты. Они построили свою цивилизацию на обилии неисчерпаемых запасов товаров, которые доставались им без особого труда. Рыбу, которую они употребляли в пищу, можно было вылавливать в море в огромном количестве. Лосось, треска, палтус, мясо тюленя, рыба-свеча – все это высушивалось, для долгой сохранности, или шло на изготовление рыбьего жира. В ход всегда шли выброшенные на берег киты, а более южные племена даже занимались китобойным промыслом. От моря зависело само их существование. Берег, на котором они жили, тесно обступали горы – они возводили свои жилища прямо на пляжах. Эта местность сполна обеспечивала их всем, что им требовалось. Узкие заливы врезались в самую глубь суши, и вдоль всего побережья было разбросано бесчисленное множество островов, которые не только втрое расширили береговую линию, но и создали укромные заводи и защищали лодки от непрерывного напора тихоокеанских волн. О разнообразии местных морских обитателей ходят легенды. Здесь находится величайшее в мире место нереста, и племена Северо-западного побережья знали календарь хода рыбы так же хорошо, как иные народы – медвежьи повадки или наилучшее время для высадки семян. Они всегда держались поближе к воде, даже в тех редких случаях, когда им была необходима какая-нибудь растительность – например, деревья, которые они срубали и расщепляли на доски для своих домов или обжигали и обтесывали для изготовления каноэ. Перевозить груз они могли только по воде, поэтому они срубали деревья поближе к ручью или заливу, чтобы его можно было переправить в деревню.
Они непрерывно поддерживали связь друг с другом при помощи мореходных каноэ. Их манили приключения, и плавания совершались далеко на север и юг. Влиятельные люди заключали брак со знатью из других племен, а приглашения на торжественные пиры – потлачи – отправлялись за сотни километров, и далекие племена отвечали на них, отправляя груженые каноэ. Их языки относились к разным языковым группам, поэтому большинству народов приходилось говорить на нескольких не родственных друг другу языках. Языковые различия отнюдь не мешали распространению мельчайших деталей обрядов или целых фольклорных произведений, основные элементы которых часто совпадали у разных народов.
Для того чтобы обеспечить себя пищей, им не нужно было вести сельское хозяйство. Они обрабатывали небольшие поля клевера и лапчатки, но не более того. Главным занятием мужчин, помимо охоты и рыбалки, была обработка дерева. Они строили свои дома из деревянных досок, вырезали огромные тотемные столбы, сооружали и украшали резьбой стенки сундуков, выдалбливали мореходные каноэ, изготавливали деревянные маски, домашнюю мебель и всевозможную утварь. Они не нуждались в металле для изготовления топоров и пил – они валили большие кедры, раскалывали их на доски, перевозили в деревни по морю, не используя колесный транспорт, и строили из них свои многосемейные дома. Действия их были весьма изобретательны и просчитаны до мелочей. Они очень ловко раскалывали бревна на доски, использовали огромные стволы деревьев в качестве брусьев и балок для домов, через косые отверстия скрепляли древесину так, что снаружи не оставалось никаких следов соединения, и из единого ствола кедра изготавливали каноэ, способное ходить по морю и вмещать в себя пятьдесят-шестьдесят человек. Искусство их было дерзким и самобытным, и развито оно было не меньше, чем у любого другого первобытного народа.
Культура народов Северо-западного побережья пришла в упадок во второй половине XIX века. Поэтому непосредственные сведения о ней, как о живой цивилизации, получены нами из описания племен, сделанных предыдущим поколением антропологов, и лишь культура народа квакиутль известна нам в мельчайших подробностях. Поэтому, по большей части, через описание культуры квакиутль мы будем описывать культуру индейцев всего Северо-западного побережья. Мы также сможем дополнить картину различными сведениями о жизни других племен, известными нам из воспоминаний пожилых людей, которые некогда были частью этой ныне исчезнувшей цивилизации.
Как и большинство американских индейцев, за исключением разве что народов пуэбло Юго-Запада, племена Северо-западного побережья принадлежали к дионисическому началу. В своих религиозных обрядах они стремились достичь в конечном итоге состояния экстаза. В кульминационный момент танца главный танцор терял над собой контроль и входил в иное состояние бытия. У его рта появлялась пена, он начинал неистово и чрезмерно дрожать, совершать поступки, которые в обыкновенном состоянии казались бы ужасными. Некоторых танцующих связывали четырьмя веревками, которые держали в руках четверо мужчин, чтобы те, в своем безумии, не причинили никому непоправимый вред. В своих танцевальных песнях они воспевали это безумие как знамение свыше:
Все это время в руках танцующего находились раскаленные угли. Он безрассудно ими играл: одни клал себе в рот, другими бросался в столпившихся вокруг людей, обжигая их и воспламеняя их одежду из кедровой коры. Во время медвежьего танца хор пел:
Велика ярость этого великого духа.
Он будет держать людей в своих лапах и терзать их.
Он проглотит их с кожей и костями, раздробив
их плоть и кости клыками своими.
Если танцор совершал ошибку в своем выступлении, он должен был упасть замертво, а тот, кто изображал медведя, обрушивался на него и рвал на части. Иногда это было не по-настоящему, но согласно традиционному учению, за определенные ошибки смягчать наказание не полагалось. Во время крупных обрядов «медведей» полностью облачали в черные медвежьи шкуры, и даже по менее торжественным поводам они порой надевали на руки шкуру передних лап медведя, на которой сохранились все когти. «Медведи» танцевали вокруг костра, взрывая когтями землю и изображая движения разъяренного зверя, в то время как остальные пели песню танцующего медведя:
Как спрятаться нам от медведя, что ходит
по всему земному шару?