То, как племена Северо-западного побережья распоряжаются своим достатком, во многом похоже на наше собственное экономическое устройство. Эти племена использовали богатство не для того, чтобы приобрести имущество, равное ему по цене. Оно скорее представляло собой своего рода игровые жетоны, которые имели постоянную стоимость и использовались для победы в этой игре. Жизнь они рассматривали как лестницу, ступени которой суть титульные имена и относящиеся к ним привилегии. Каждый новый шаг вверх по лестнице требовал от взбирающегося раздать существенное количество имущества, которое, однако, благодаря ростовщичеству ему возвращалось, так что человек мог рассчитывать на следующую желанную ступень.
Впрочем, эта связь богатства с необходимостью подтверждать знатные титулы отражает лишь часть картинки. За раздачей собственности крылось нечто большее. Истинная причина, по которой индеец Северо-западного побережья заботился об обретении знатного титула, богатстве, гербах и особых правах, кроется в самой сути их культуры: они требовались для того, чтобы опозорить своего противника. Все со всеми соперничали, согласно своему достатку, стремясь обогнать других в раздаче имущества. Как только мальчик получал в подарок свою первую собственность, он выбирал себе в партнеры другого юношу, которому он ее передарит. Выбранный им юноша не мог отказаться, в противном случае ему с самого начала пришлось бы признать свое поражение. Он был вынужден дополнить подарок таким же количеством имущества. Если к моменту возврата долга ему не удавалось удвоить первоначальный дар, его считали опозоренным и понижали в статусе, а почет его соперника соответственно повышался. Начатая таким образом борьба продолжалась всю жизнь. Если ему сопутствовал успех, количество имущества в его игре увеличивалось, а соперники становились все более грозными. Это была настоящая схватка. Они говорят: «Мы сражаемся не оружием. Мы сражаемся имуществом». Когда человек отдавал кому-то медную пластину, его победа над противником приравнивалась к победе на поле битвы. Квакиутль не видели между ними разницы. Один из их танцев назывался «внесение крови в дом». Мужчины несли венки из болиголова, которые олицетворяли отрубленные на войне головы, и кидали их в костер, называя имена врагов, которых они представляли, и вскрикивая каждый раз, когда огонь вздымался, поглощая их. Однако венки представляли собой отданные медные пластины, а выкрикиваемые имена врагов суть имена соперников, которых они одолели в раздаче имущества.
Что бы квакиутль не предпринимали, делалось это с целью показать свое превосходство над соперниками. Они ничуть не стеснялись выражать это стремление к превосходству, безудержно восхваляя самих себя и высмеивая каждого встречного. Если судить по стандартам других культур, речи их вождей на потлачах суть неприкрытая мания величия.
Я есть великий вождь, что навлекает позор на других.
Я есть великий вождь, что навлекает позор на других.
Наш вождь вызывает стыд на лицах.
Наш вождь вызывает зависть на лицах.
Наш вождь заставляет людей закрывать лицо руками
от того,
чем он беспрестанно занимается в этом мире,
Вновь и вновь устраивая пиры для всех племен.
Я – единственное великое древо, я вождь!
Я – единственное великое древо, я вождь!
Вы, племена, в моей власти.
Вы, племена, сидите в центре задней части дома.
Я, племена, первым отдам вам ваше имущество.
Я, племена, ваш Орел!
Приведите, племена, того, кто подсчитает имущество, и тщетны будут
Попытки его подсчитать имущество, отданное великим
изготовителем медных пластин – вождем.
Давайте, воздвигните недостижимый столб потлача,
Ибо он есть единственное толстое древо, единственный толстый корень племен.
А ныне вождь в этом доме разгневается,
Он станцует танец гнева.
Наш вождь станцует танец гнева.
Я – Якатленлис, я Облачный, я также Севид. Я – великий Единственный, я – владыка дыма, я – великий Приглашающий. Имена эти были дарованы мне, когда я заключал брак с дочерями вождей всех племен, которые посещал. Поэтому я смеюсь над тем, что говорят низшие вожди, ибо тщетно пытаются они опорочить имя мое. Кто может приблизиться к тому, что делали мои предки – вожди? Поэтому я известен всем племенам по всему миру. Лишь мой предок – вождь – раздавал имущество на пышных пирах, остальные могут мне лишь подражать. Они пытаются подражать вождю, моему предку, что является корнем моего рода.
Я – первый из всех племен,
Я – единственный из всех племен.
Вожди племен – лишь местные вожди.
Я – единственный среди всех племен.
Во всех приглашенных вождях ищу я величие, подобное
моему.
Не могу я найти среди гостей такого вождя.
Они никогда не возвращают пиры,
Сироты, бедняки – вожди племен!
Они позорят себя,
Я есть тот, кто дарит выдр вождям, гостям, вождям
племен.
Я есть тот, кто дарит каноэ вождям, гостям, вождям
племен.
Такие гимны самовосхваления исполняли приближенные вождя. Они крайне точно характеризовали их культуру. Все стремления народа были сосредоточены вокруг жажды превосходства. Их общественное устройство, хозяйственные институты, религия, рождение и смерть – все это служило средствами выражения этой жажды. Они понимали триумф как прилюдные насмешки и издевательства над противниками, которые одновременно были, согласно обычаю, их гостями. На потлаче хозяева пиршества вырезали из дерева насмешливые фигуры вождя, которому собирались дать медную пластину, в полную величину. Его бедность символизировали выступающие ребра, а его ничтожность – какая-нибудь недостойная поза. Вождь, который устраивал пир, пел песни, чтобы вызвать презрение по отношению к своим гостям:
Ва, прочь с дороги,
Ва, прочь с дороги,
Отверните лица свои, чтобы я мог выплеснуть свой
гнев,
ударив других вождей.
Они притворщики. Они лишь продают одну и ту же
медь снова и снова
и отдают его вождям маленьких племен.
Ах, не просите пощады,
Ах, не просите напрасно пощады, не выставляйте руки,
вы, длинные языки.
Я только смеюсь, я насмехаюсь над тем, кто опустошает
[сундуки с имуществом]
в своем доме, доме, где он устраивает потлач, куда он
приглашает гостей
и где нас оставляют голодными.
Вот почему я смеюсь,
Вот почему я смеюсь над бедняком,
Над тем, кто утверждает, что его предки были вождями.
У ничтожеств не бывает предков-вождей,
Ничтожным не передаются имена их предков,
Работающие ничтожества,
Тяжело работающие ничтожества,
Они совершают ошибки, они родились в убогих местах.
Вот над чем я смеюсь.
Я – великий вождь, что всех побеждает,
Я – великий вождь, что всех побеждает.
О, продолжайте в том же духе!
Лишь над теми, кто продолжает вертеться в этом мире,
Трудясь, теряя хвосты (как лосось), я смеюсь,
Над вождями, что подчиняются истинному великому
вождю.
Ха! сжальтесь над ними! намажьте маслом их ломкие
волосы,
Волосы, которые они не расчесывают.
Я смеюсь над вождями, что подчиняются истинному
великому вождю,
Я – великий вождь, что навлекает позор на других.
Этой навязчивой мысли была подчинена вся экономическая система индейцев Северо-западного побережья. У вождя было два способа обрести желанную победу. Первый заключался в том, чтобы опозорить своего соперника, подарив ему больше имущества, чем тот мог вернуть вместе с требуемым процентом. Второй заключался в уничтожении имущества. В обоих случаях дар подразумевал возврат, несмотря на то что в первом случае богатство дарителя приумножалось, а во втором он своего имущества лишался. Для нас последствия этих двух приемов противоположны друг другу. Для индейца квакиутль они служат взаимодополняющими методами одоления противника, а в полном уничтожении имущества они видели наивысшую в жизни славу. Как и во время продажи медной пластины, речь шла о том, чтобы бросить вызов противнику, которому впоследствии ради спасения от стыда необходимо было уничтожить свое имущество в том же количестве.
Уничтожение имущества происходило по-разному. Крупные потлачи, на которых потреблялось огромное количество рыбьего жира, считались состязанием по уничтожению имущества. Жир щедро раздавался гостям, его выливали в костер. Вздымавшийся от жира огонь доставлял сидевшим рядом с костром гостям массу неудобств, и это тоже воспринималось как часть состязания. Чтобы избежать позора, им приходилось оставаться лежа на своих местах и не двигаться, несмотря на то что пламя вздымалось вверх и доходило до самого потолка. Хозяин не должен был выказывать никакого волнения по поводу того, что над его домом нависла угроза разрушения. У некоторых великих вождей на крыше дома стояла вырезанная из дерева фигура человека. Его называли «рыгун», и устроен он был таким образом, что на горящий снизу дом из него лился непрерывный поток ценного рыбьего жира. Если такой пир превосходил пиры, которые приглашенный вождь когда-либо давал, он должен был покинуть дом и начать подготовку к ответному пиру, который превзошел бы пир соперника. Если ему казалось, что этот пир не сравнится с тем, что он давал ранее, он осыпал хозяина оскорблениям, и тому приходилось дальше пытаться доказать свое величие.
Для этого он мог отправить своих посланников разбить четыре каноэ и принести их обломки, чтобы бросить их в костер. Или он мог убить раба. Или сломать одну медную пластину. Индейцы вовсе не считали, что от уничтожения меди их богатство уменьшалось. У разрушения медной пластины было множество аспектов. Если вождю казалось, что повод недостаточно весом для того, чтобы подарить свою ценную медную пластину, он мог отрезать от нее часть, и тогда его соперник был вынужден отрезать равную часть от своей ценной меди. Возврат имущества происходил так же, как если бы они обменялись целыми медными пластинами. В состязании между различными соперниками один медяк мог путешествовать по побережью на огромные расстояния. Когда великому вождю удавалось, наконец, заполучить оба куска, он сковывал их вместе, и тогда ценность этой меди значительно возрастала.