Картина эта нелицеприятна. Соперничество квакиутлей построено на том, что всякий успех достигается за счет уничтожения противников. Соперничество жителей Мидлтауна – на том, что личный выбор и удовлетворение индивидуальных потребностей практически не имеют значения, а стремление соответствовать общепринятым нормам ценится превыше всех человеческих наслаждений. В обоих случаях становится ясно, что богатство жаждут и ценят не оттого, что оно удовлетворяет человеческие потребности, а оттого, что оно служит своеобразными игральными фишками в игре за превосходство. Если бы экономическая жизнь была лишена, как это сложилось у зуни, воли к победе, распределение и использование богатства следовало бы совершенно иным «законам».
Тем не менее и в обществе квакиутль, и в суровом индивидуализме первых американцев можно отметить, что стремление к победе порой придает человеческому существованию живость и огонек. В понимании самих квакиутль, они обладают богатством и могуществом. Их цель имеет свои добродетели, а общественные ценности их цивилизации спутаны еще сильнее, чем у зуни. Если общество твердо стоит на том, в каком направлении оно движется (каким бы это направление ни было), оно разработает определенные добродетели, которые естественным образом будут соответствовать избранным целям. Вероятность того, что даже лучшее из обществ сможет в своем укладе одинаково выделить все добродетели, которые человечество так высоко ценит, очень мала. Мы не можем достичь утопии, как некой конечной и идеальной системы, в которой человеческая жизнь достигла бы наивысшего расцвета. К подобного рода утопиям стоит относиться как к чистой воды грезам. В действительности изменения общественного строя зависят от факторов разной степени значимости. Можно тщательно изучить общественные институты и определить им цену, подойдя к ним с разных точек зрения: общественного капитала, наименее желательных особенностей поведения, а также человеческих страданий и разочарований. Если общество готово заплатить такую цену за достижение отобранных, близких ему целей, в рамках этой модели формируются определенные ценности, какими бы «плохими» они ни были. Однако риски велики, и общественный порядок может оказаться не в состоянии заплатить такую цену. Он может сломаться под их давлением, что повлечет за собой разорение, революции, а также экономическую и эмоциональную катастрофу. Это наиболее злободневная проблема из всех, с которыми приходится сталкиваться нынешнему поколению. Одержимые этим вопросом, они воображают, будто бы перестройка экономики подарит миру утопию из их грез, забывая о том, что в любом общественном устройстве добродетель неразрывно связана с недостатками этой самой добродетели. К настоящей утопии легкого пути нет.
Впрочем, по мере того как мы будем все больше осознавать культуру, мы можем приучить себя к одному непростому упражнению. Мы можем воспитать в себе привычку оценивать культурные черты, которые господствуют в нашей собственной цивилизации. Для человека, выросшего среди них, бывает трудно просто их осознать. Еще труднее будет при необходимости отказаться от расположенности к ним. Они знакомы нам, как родной дом. Любой мир, в котором их нет, кажется нам безрадостным и неправдоподобным. Однако именно эти черты глубинные культурные процессы порой доводят до крайностей. Они превосходят самих себя и чаще, чем любые другие черты, выходят из-под контроля. Именно там, где нам больше всего надлежит мыслить непредвзято, мы склонны быть наиболее субъективными. Пересмотр ценностей порой происходит, но лишь в годы революций и развала. Упорядоченный прогресс невозможен, поскольку поколение, о котором идет речь, не способно дать оценку своим расширившимся общественным институтам. Оно не смогло дать им оценку с точки зрения прибыли и убытков, поскольку потеряло возможность смотреть на них непредвзято. Для того чтобы произошло какое-то облегчение, необходимо довести дело до переломного момента.
Чтобы оценить черты, господствующие в нашей цивилизации, мы ждали, пока эти самые черты не перестанут быть для нас важными. О религии не рассуждали объективно до тех самых пор, пока она не перестала быть той культурной чертой, к которой наша цивилизация была наиболее глубоко привязана. Теперь, впервые в истории, сопоставительное религиоведение может заниматься изучением каких угодно вопросов. Однако свободно рассуждать о капитализме еще нельзя, так же, как нельзя во время войны рассуждать о способах ее ведения и международных отношениях. И все же мы должны уделить особое внимание изучению черт, определяющих нашу цивилизацию. Нам необходимо осознать, что они навязчивы – но не оттого, что являются основополагающим и неотъемлемым элементом поведения человека, а оттого, в какой степени они локальны и укрепились в нашей культуре. Добуанец считает, что в природе человека заложен один-единственный образ жизни, который в основе своей вероломен и происходит из болезненных страхов. А квакиутль видят жизнь исключительно как нескончаемое соперничество, успех в котором измеряется унижением своих собратьев. Их убеждения основаны на том, какую важность для их цивилизации несет в себе данный образ жизни. Однако культурная значимость общественного института еще не говорит о том, что он полезен или необходим. Этот довод сомнителен, и всякий контроль, который мы можем осуществлять над культурой, будет зависеть от того, насколько беспристрастно у нас получится оценить черты, к которым мы благоволим и которые ревностно взращиваем в нашей западной цивилизации.
Глава 8Модель культуры и личность
Поведение приведенных выше крупных групп состоит тем не менее из поведения отдельных личностей. Это мир, в котором каждый человек представлен отдельно, мир, в рамках которого он творит свою особую жизнь. Всякое описание цивилизации, сжатое до пары десятков страниц, принуждено проливать свет на то, что общество считает нормами, и описывать поведение личности таким образом, чтобы оно могло служить примером мотивов отдельно взятой культуры. Необходимость такого подхода вводит в заблуждение лишь тогда, когда кажется, что личность теряется, поглощенная этим бездонным океаном культурных мотивов.
Между ролью общества и ролью личности не существует как таковых противоречий. Убежденный в обратном, дуализм XIX века породил одно весьма распространенное заблуждение: общество воплощает в себе то, что не свойственно личности, а личность – то, что не свойственно обществу. На этом зиждутся все концепции свободы, политические убеждения laissez-faire[33] и революции, свергавшие целые династии. Разногласия антропологов по поводу того, что же важнее – модель культуры или личность, являются лишь слабым отголоском этого основополагающего представления о природе общества.
В действительности же общество и личность не противопоставлены друг другу. То, из чего состоит жизнь личности, есть исходный материал, который преподносит ей ее культура. Если она скудна, человек страдает; если она богата, у него появляется шанс воспользоваться всеми возможностями, которые она предоставляет. Личные интересы человека служат обогащению традиций его цивилизации. Тонко чувствовать музыку могут лишь те, чьи традиции предоставляют для этого необходимые средства и нормы. Такая чувствительность, вероятно, значительно эти традиции обогатит, но музыкальные достижения будут зависеть от инструментов и теории, которые присутствуют в этой культуре. Точно так же какое-нибудь меланезийское племя, развитие которого находится где-то на границе между верой в магию и религиозностью, обладает особым даром наблюдения. Чтобы этим воспользоваться, нужна научная методология – без необходимых понятий и инструментов достичь успеха не получится.
Простому обывателю до сих пор видится противоположение общества и личности. Во многом это происходит потому, что в нашей цивилизации общество призвано устанавливать порядок, и нам свойственно отождествлять общество с ограничениями, которые накладывает на нас закон. Закон предписывает дозволенное количество километров в час во время вождения автомобиля. Без этого ограничения я становлюсь намного свободнее. Такое обоснование противостояния между обществом и личностью поистине наивно, особенно когда оно ложится в основу какого-нибудь ключевого понятия в философии или политике. Обществу свойственна непредсказуемость, и лишь иногда оно устанавливает правила, а закон не равносилен общественному порядку. В более примитивных однородных культурах какая-нибудь привычка или обычай, свойственный всей общности, вполне может избавить от необходимости развития официального законодательства. Индейцы порой говорят: «В былые дни никто не воевал за охотничьи угодья или рыбацкие территории. Закона не было, и каждый делал то, что правильно». Из этих слов видно, что в прежней жизни они считали себя свободными от контроля общества, навязанного им извне. Даже в нашей цивилизации закон есть не более чем грубый общественный инструмент, который достаточно часто приходится сдерживать в силу его заносчивости. Его ни в коем случае нельзя отождествлять с общественным порядком.
Общество, в самом полном смысле слова, как мы его рассматривали на протяжении всей этой работы, нельзя отделить от личностей, что его составляют. Никто не может даже близко подойти к претворению в жизнь своих возможностей без той культуры, частью которой он является. И наоборот, ни в одной цивилизации нет такого элемента, который при конечном рассмотрении не оказался бы вкладом отдельного человека. Откуда еще может взяться культурная черта, как не из поведения мужчины, женщины или ребенка?
Во многом именно из-за того, что мы традиционно привыкли противопоставлять общество и личность, пристальное внимание к культурно обусловленному поведению рассматривается как отрицание независимости личности. При чтении «Народных обычаев» У.Г. Самнера возникает чувство протеста из-за того, что, согласно подобному подходу, ограничиваются возможности и инициатива отдельного человека. Антропологию часто считают истоком отчаяния, который разрушает иллюзии о благодетельности человека. Но ни один знакомый с другими культурами антрополог никогда не говорил, что люди суть машины, механически исполняющие указания своей цивилизации. Ни одна из известных нам культур не смогла искоренить различия в темпераментах составляющих ее людей. Это всегда компромисс. Суть феномена личности можно понять, только подчеркнув тот факт, что личность и общество не противопоставляются друг другу, а усиливают друг друга. Взаимодействие их столь тесно, что невозможно обсуждать модели культуры, не рассмотрев особо, как они связаны с индивидуальной психологией.