Как мы уже увидели, общество всегда отбирает себе лишь некоторую часть черт со спектра, на котором расположены все возможные модели поведения человека. В зависимости от степени интегрированности культуры общественные институты стремятся яснее выразить отобранные черты и подавить им противоположные. Однако выражение противоположных черт является тем не менее реакцией определенной части носителей данной культуры. Мы уже рассмотрели, почему стóит полагать, что такой отбор обусловлен в первую очередь культурой, а не биологией. Поэтому мы не можем даже чисто теоретически представить себе, что в общественных институтах культуры проявятся все соответствующие реакции всех людей. Чтобы понять поведение личности, необходимо не просто проследить связь между его личной историей жизни и его способностями, а его способности – с произвольно выбранной нормой. Необходимо также соотнести его свойственные данной культуре реакции с поведением, которое высвечивают общественные институты.
Как мы уже увидели, какое бы ни было общество и какими бы своеобразными ни были его общественные институты, подавляющее большинство рожденных в нем людей принимает модель поведения, которую оно предписывает. Носители культуры всегда считают, что это происходит оттого, что именно их общественные институты единственно верны и применимы для всех. На самом деле причина совсем иная. В большинстве случаев личность формируется под стать своей культуре в силу податливости изначально заложенных в этой личности качеств. Они соединены силой общества, в котором появились. Неважно, идет ли речь о мании самоутверждения на Северо-западном побережье или о накоплении имущества в нашей цивилизации. В любом случае огромное число людей с готовностью принимает ту форму личности, которую им преподносят.
Однако не всем она одинаково близка, но удача и успех благоволит тем, чьи возможности в наибольшей степени совпадают с отобранной обществом моделью поведения. Культура индейцев пуэбло подходит тем, кто, столкнувшись с досадной ситуацией, стремится как можно скорее о ней позабыть. Как мы увидели, общественные институты народов Юго-Запада стараются, чтобы обстоятельств, в которых может возникнуть серьезная досада или разочарование, было как можно меньше, а когда избежать этого нельзя – например, в случаях смерти – они прибегают к средствам, помогающим им пережить эти эмоции как можно скорее.
В свою очередь, те, кто реагирует на досадное происшествие как на оскорбление и тут же начинает составлять план расплаты, хорошо впишутся в модель культуры Северо-западного побережья. Такая реакция может распространяться на ситуации, в которых ломается весло, переворачивается каноэ или умирает родственник. От первой реакции – обиды – они переходят к ответным действиям, к «войне» при помощи имущества или оружия. Те, кто пытается заглушить отчаяние, навлекая позор на других, свободно и без всяких противоречий впишутся в это общество, потому что их качества глубоко заложены в этой культуре. А тем, у кого первая реакция на досадную ситуацию – выбрать и наказать жертву, чтобы перенести на нее свои страдания, не менее удачно подойдет жизнь на Добу.
Получается, что ни одна из представленных выше культур не выработала здравую реакцию на досаду и не выявила, что переживание, которое было прервано, возобновится. Может даже показаться, что в случае со смертью это невозможно. Однако общественные институты многих культур стремятся именно к этому. Порой восстановление принимает формы, которые кажутся нам отвратительными, но это лишь показывает, что, если в данной культуре досаду преодолевают, дав волю проявиться подобному поведению, общественные институты доведут эту направленность до крайности. У эскимосов, когда один человек убивает другого, семья умершего может принять к себе убийцу, чтобы заменить потерю. Тогда убийца становится мужем женщины, которая в результате его поступка овдовела. При таком смещении акцента на восстановление все другие аспекты ситуации – те, которые кажутся нам наиболее важными, – игнорируются. Впрочем, когда традиция выбирает себе подобную цель, вполне естественно, что она будет игнорировать все остальное.
Во время траура для восстановления порой прибегают к способам, которые не так уж и противоречат установкам западной цивилизации. Среди некоторых центрально-алгонкинских индейцев, живущих к югу от Великих озер, было весьма распространено усыновление. После смерти ребенка его место занимал ребенок, который был на него похож. Сходство определялось самыми разными способами: часто в семью, в полном смысле слова, принимали ребенка, взятого в плен во время набега, окружали нежностью и передавали ему все привилегии, которые изначально предназначались для умершего. Нередко это был ближайший товарищ ребенка по играм или ребенок из другого родственного поселения, похожий на погибшего ростом и чертами лица. В таких случаях семья, отдавшая ребенка, должна была быть довольна, и действительно, как правило, такой шаг не был чем-то столь серьезным, как это воспринимается в наших общественных институтах. У ребенка всегда было много «матерей» и много домов, где его признавали своим. Считалось, что новая семья становилась для него настоящим домом. Для переживших утрату родителей все снова становилось так, как было до смерти их ребенка.
Люди, которые в первую очередь оплакивают событие, а не самого покойного, получают в этих культурах такую поддержку, которую невозможно себе представить в общественных институтах нашей цивилизации. Мы допускаем возможность такого способа обрести утешение, однако мы тщательно следим за тем, чтобы сделать его связь с самой потерей как можно менее заметной. Оно не превращается в обычай траура, а те, кого бы вполне устроило такое решение проблемы, лишаются поддержки вплоть до тех пор, пока это потрясение не утихнет.
К досаде можно относится и по-другому, прямо противоположно отношению индейцев пуэбло: в качестве примеров мы говорили о других дионисических реакциях индейцев Великих равнин. Вместо того чтобы попытаться пережить случившееся с наименьшими потерями, облегчение ищется в самом причудливом выражении горя. Индейцы Великих равнин относятся к бурным проявлениям эмоций, как к само собой разумеющемуся, в высшей степени терпимо.
В любой группе людей можно выделить тех, кто по природе своей склонен к подобным реакциям на досадное происшествие и горе: игнорировать, идти на поводу у несдерживаемых чувств, мстить, наказать жертву и стремиться вернуться к тому, как было изначально. В нашем обществе, с точки зрения психиатрии, некоторые из этих импульсов признаются плохими способами разрешения ситуации, а некоторые – хорошими. Считается, что плохие ведут к нарушению адаптивности и сумасшествию, а хорошие – к нормальной жизни общества. Впрочем, очевидно, что нет никакой связи между какой-нибудь «плохой» наклонностью и ненормальностью в самом широком смысле слова. Там, где, как среди пуэбло, желание убежать от горя, любой ценой оставить его позади, закреплено в общественных институтах и поддерживается всеми установками, психотическое поведение не возникнет. Народам пуэбло невротизм не свойствен. Создается впечатление, что их культура способствует психическому здоровью.
Схожим образом, столь ярко выраженная у квакиутль паранойя в разработанной нашей цивилизацией психиатрической теории считается чем-то «плохим», то есть разрушающим личность. Тем не менее именно те представители квакиутль, кому свободное выражение подобного отношения ближе всего, становятся вождями их общества и больше всего проявляют свою личность.
Разумеется, способность личности должным образом подстроиться под культуру зависит не от того, каким мотивам она следует или от каких отказывается. Связь здесь выстроена иначе. Общество благосклонно к тем, кому присущи реакции, наиболее приближенные к характерному для данного общества поведению. Если же человеку присущи реакции, которые не входят в этот спектр выделенных культурой форм поведения, он словно теряется. Таких «ненормальных» общественные институты их цивилизации не поддерживают. Они суть исключения, которым нелегко принять традиционные для их культуры формы.
Для состоятельности сопоставительного психиатрического исследования эти потерянные личности, которые не смогли должным образом приспособиться к своей культуре, имеют первостепенное значение. В психиатрии эту проблему часто понимают неверно, начиная с изучения установленного списка симптомов вместо того чтобы понять, какие реакции в данном обществе считаются недопустимыми.
У всех описанных нами народов есть свои «ненормальные», которые не принимают участия в жизни племени. На Добу полагали, что человек сбился с пути, если от природы он дружелюбен и видит в деятельности самоцель. Такой человек приятен и не стремится повергнуть или наказать своих соплеменников. Он работает на всех, кто его попросит, и неустанно выполняет их поручения. В отличие от соплеменников, он не боится темноты, и не сдерживается при людях проявлять простое дружелюбие по отношению к близким ему женщинам, например к жене или сестре. Он часто похлопывает их по плечу на людях. Для любого другого добуанца такое поведение считалось бы постыдным, но в нем оно воспринималось как простая глупость. В деревне к нему относились достаточно доброжелательно, не используя его в своих интересах и не выставляя на посмешище, но его определенно считали человеком, который находится вне игры.
Поведение, которое на Добу приписывали простакам, в определенные периоды нашей цивилизации возводилось в идеал, и до сих пор существуют профессии, в которых подобные реакции принимаются большинством западных обществ. Особенно если речь идет о женщине: и по сей день наши нравы поддерживает в ней подобные качества, и она достойно играет свою роль в семье и обществе. Тот факт, что в своей культуре такой добуанец оказался лишен какой-либо роли, является следствием не конкретных присущих ему реакций, а пропасти между ними и моделью его культуры.
Большинство этнографов столкнулись с тем, что были вынуждены признать: людей, которых одно общество с презрением подвергло остракизму, другая культура отвергать бы не стала. Роберт Лоуи повстречал среди индейцев кроу на равнинах человека с исключительным пониманием форм своей культуры. Ему было интересно попытаться взглянуть на них непредвзято и соотнести между собой различные ее аспекты. Ему была интересна генеалогия, и он обладал бесценными познаниями в истории. Все это вместе делало его идеальным толкователем жизни индейцев кроу. Однако для индейцев кроу черты эти не были дорогой к почету. Он определенно боялся физической опасности, а показная храбрость считалась в этом племени достоинством. Хуже того, он пытался добиться признания, ссылаясь на воинский подвиг, который оказался ложью. Было доказано, что он не отвязал от кольев привязанную к ним лошадь, как он утверждал, чтобы вывести ее из вражеского стана. Лгать, ссылаясь на воинские подвиги, считалось главным грехом среди индейцев кроу, и по общему мнению, которое повторяли снова и снова, он считался безответственным и слабым.