Подобные случаи можно сравнить с тем, как в нашей цивилизации относятся к человеку, который не придает большого значения личному имуществу. Те, для кого накопление имущества не является достаточной мотивацией, постоянно пополняют ряды бездомных. Если эти люди становятся бездомными, общественное мнение рассматривает их как возможно порочных, так как на самом деле из-за противообщественного положения, в которое они попадают, они легко таковыми становятся. Если же такие люди восполняют это тем, что подчеркивают свой творческий нрав и становятся мелкими художниками-эмигрантами, общественное мнение считает их не порочными, а глупыми. В любом случае общественные устои таких людей не поддерживают, и попытки к успешному самоутверждению обычно оказываются для них непосильной задачей.
С наибольшим успехом решить эту дилемму можно, поступившись своими самыми сильными природными импульсами и согласившись на роль, которая в данной культуре считается почетной. Если этому человеку необходимо общественное признание, то это, как правило, его единственно возможный путь. Один из самых ярких людей зуни принял неизбежность этого пути. В обществе, которое к любого рода влиятельности относится с большим недоверием, он обладал врожденным магнетизмом, который выделял его в любой группе. В обществе, где превозносят умеренность и простоту, он был непокорным и при случае мог действовать жестоко. В обществе, где превозносят уступчивость человека, который «много говорит» (то есть дружелюбно болтает), он был высокомерным и отстраненным. Единственная реакция зуни на таких людей – клеймить их как ведьм. Говорят, будто бы видели как он заглядывал в окно снаружи, а это верный признак ведовства. Во всяком случае, однажды он напился и похвастался, что его нельзя убить. Его привели к воинам-жрецам, которые подвесили его за большие пальцы на балках дома, пока он не признался в своем колдовстве. При обвинении в колдовстве обычно так и поступают. Однако он отправил посыльного к правительственным войскам. Когда они пришли, его плечи уже были искалечены на всю жизнь, и служителю закона не оставалось ничего другого, как посадить в тюрьму воинов-жрецов, которые были ответственны за это бесчинство. Один из этих жрецов был, вероятно, самым уважаемым и важным человеком в современной истории зуни, но, когда он вернулся после заключения в государственную тюрьму, он никогда не возобновлял свои жреческие обязанности. Он считал свою власть сломленной. Это была месть, чуть ли не единственная за всю историю зуни. Она определенно служила вызовом, брошенным жречеству, против которого колдун открыто выступил таким своим поступком.
Однако ход его жизни в течение сорока лет, последовавших за этим неповиновением, был не таким, как можно было бы себе представить. Колдуну не воспрещается принимать участие в культе, поскольку именно через осуждение и лежит путь к признанию. Он обладал великолепной памятью и бархатным мелодичным голосом. Он выучил наизусть невероятные объемы мифов, таинственных ритуалов и религиозных песен. За всю его жизнь за ним записали многие сотни страниц историй и ритуальной поэзии, при этом песен он знал еще многим больше. В обрядовой жизни он был незаменим и перед смертью стал вождем зуни. Присущий ему склад характера привел его к непримиримому конфликту с обществом, и он разрешил дилемму, использовав имеющийся у него талант. Как и следовало ожидать, он не был счастливым человеком. Будучи правителем зуни и занимая высокое положение в своих религиозных группах, выделяясь в своем обществе, он был одержим идеей смерти. Он был обманутым человеком посреди счастливого, довольного народа.
Нетрудно представить, какую жизнь он мог бы прожить среди индейцев Великих равнин, где каждый общественный институт благоприятствовал присущим ему чертам. Личный авторитет, своенравность, высокомерие – все это было бы в почете на том пути, который он мог себе проложить. Угрюмость, неотделимая от его нрава, когда он был успешным жрецом и правителем зуни, не нашла бы места, если бы он исполнял роль военного вождя шайенов. Это было связано не с врожденными чертами его характера, а с нормами культуры, в которой он не нашел выхода для свойственных ему реакций.
Рассмотренные выше личности не являются в каком-либо смысле психопатами. Они служат примерами дилеммы личности, врожденные стремления которой не находят выражения в общественных институтах ее культуры. Эта дилемма приобретает значение в психиатрии, когда рассматриваемое поведение считается в обществе решительно ненормальным. В западной цивилизации ненормальным считается даже умеренная гомосексуальность. Из клинической картины явственно видно, что гомосексуальность приводит к неврозам и психозам, и почти в равной степени подчеркивает, что жизнь и поведение гомосексуала не соответствуют нормам. Однако стоит обратиться к другим культурам и становится ясно, что гомосексуалы отнюдь не всегда не вписываются в общество. Они не всегда неспособны выполнять определенную общественную роль. У некоторых народов они даже пользовались особым признанием. Труд Платона «Государство» есть, безусловно, наиболее убедительное изложение того, почему положение гомосексуала почетно. Гомосексуальность представлена как одно из главных средств к достижению хорошей жизни. Высокая нравственная оценка Платона подтверждается тем, что такое поведение было обычным для Греции того периода.
Индейцы не предъявляют к гомосексуальности высоких моральных требований Платона, но гомосексуалы часто считаются исключительно одаренными. Почти по всей Северной Америке распространен обычай, носящий французское название «бердаш». Это были мужчины, которые в возрасте вступления в половую зрелость или позже перенимали одежду и занятия женщин. Порой они выходили замуж за других мужчин и жили вместе с ними. Иногда это были мужчины с традиционными предпочтениями, но со слабой сексуальной силой, которые выбирали эту роль, чтобы избежать насмешек женщин. Никто никогда не считал, что бердаши обладают первоклассной сверхъестественной силой, как подобные полумужчины-полуженщины в Сибири. Их скорее считали главными в женских занятиях, хорошими целителями определенных болезней или, в некоторых племенах, блестящими устроителями общественных праздников. Несмотря на то как их принимали, к ним обычно относились с некоторым смущением. Считалось немного нелепым обращаться к человеку «она», ведь «она», как известно, была мужчиной, которого хоронили на мужской стороне кладбища, как, например, у зуни. Но они занимали определенное место в обществе. В большинстве племен акцент делался на том, что мужчины, перенявшие женские занятия, превосходили их по силе и находчивости и, следовательно, были лучшими в женской технике и в накоплении производимых женщинами предметов собственности. Одним из самых известных среди всех зуни полумужчин-полуженщин был Ве-ва, который, по словам Матильды Стивенсон, успевшей с ним подружиться, был «безусловно, самым сильным человеком у зуни, как умственно, так и физически». Благодаря своей замечательной памяти он мог превосходно запоминать ритуалы и стал главным действующим лицом во время проведения обрядов, а сила и ум делали его мастером во всех видах ремесел.
Не все полумужчины-полуженщины народа зуни суть сильные, самодостаточные личности. Некоторые из них используют это как убежище, чтобы защитить себя от неспособности принимать участие в мужских занятиях. Один из них, по сути, глуп, а другой едва ли больше маленького мальчика и имеет нежные девичьи черты лица. Очевидно, существует несколько причин, по которым индеец зуни становится бердашем, но какова бы ни была причина, мужчины, открыто решившие принять женскую одежду, имеют такой же шанс, как и все остальные, утвердиться в качестве полноценных членов общества. Общество признает их модель поведения. Если у них есть врожденные способности, они могут их проявлять. Если они слабы, они терпят неудачу не в силу своего обращения, а в силу слабости характера.
Индейский институт бердашей наиболее сильно развит на равнинах. У дакота была поговорка: «славные вещи, как у бердаша», и это было наивысшей похвалой для любой женской домашней утвари. У бердаша на луке было две тетивы, он был главным в женских занятиях, а также мог содержать свое хозяйство за счет занятия мужского – охоты. Оттого не было никого богаче. Когда для торжественных случаев требовались особенно изысканные изделия из бисера или выделанные шкуры, работа бердаша ценилась превыше любой другой. Его соответствие нормам общества подчеркивалось особо. У зуни отношение к нему двойственное, с оттенком недовольства, вызванного тем, что у его поведения несоответствие есть. Однако общественное презрение было направлено не на бердаша, а на человека, который с ним жил. Последнего считали слабым человеком, который вместо того, чтобы следовать общепризнанным в его культуре целям, выбрал легкую жизнь. Он не вносил вклад в ведение домашнего хозяйства, которое уже было образцом для всех домохозяйств благодаря исключительно усилиям бердаша. Выказываемое ему осуждение не касалось его сексуальной жизни, но с точки зрения жизни хозяйственной он был изгоем.
Впрочем, когда гомосексуальность рассматривается как извращение, гомосексуал немедленно оказывается перед лицом тех конфликтов, которым всегда подвержены люди, отличные от нормы. Чувство вины, чувство собственной неполноценности, его неудачи – суть последствия того позора, который навлекает на него общественная традиция, и лишь немногим удается добиться благополучной жизни, не имея поддержки со стороны общепринятых норм. Чтобы подстроиться так, как от них того требует общество, любому бы пришлось отдать все свои жизненные силы, и мы утверждаем, что их гомосексуальность и есть последствия этого конфликта.
В нашем обществе такого же рода отклонением считается состояние транса. В западной цивилизации даже совершенно безобидный мистик считается человеком, отличным от нормы. Чтобы изучить явления транса или оцепенения в наших собственных общественных группах, необходимо обратиться к примерам отклонения от нормы. Поэтому взаимосвязь между трансом и невротическими и психотическими состояниями кажется идеальным объяснением. Однако, как и в случае с гомосексуалами, эта взаимосвязь свойственна только конкретной территории и только нашему веку. Даже в истории нашей собственной культуры в другие эпохи господствовали иные взгляды. В Средние века, когда под влиянием католической веры состояние забвения стало признаком святости, возможность войти в транс очень ценилась, и те, кто реагировал соответствующе, а не поддавался давлению этого бедствия, как в нашем веке, получали уверенность в том, что они смогут продолжить свое дело. Это служило подтверждением честолюбия, а не клеймом безумия. Поэтому люди, умевшие впадать в транс, преуспевали или терпели неудачу в соответствии со своими природными способностями, но поскольку проживание транса высоко ценилось, сильный вождь, скорее всего, был способен в него войти.