Роста объемов информационного обмена, количества людей, занятых в работе с информацией, не достаточно, чтобы говорить о принципиально новом обществе. Ведь рост числа бюрократов, перебирающих бумаги, не признак роста «информационного сектора». Распространение информационных технологий само по себе не излечивает многочисленные социальные нарывы на теле цивилизации, не означает качественную перемену в развитии общества.
Социальные отношения лишь тогда могут считаться постиндустриальными, когда они качественно отличаются от индустриальных и доиндустриальных. Эти различия будут так же велики, как между аграрным обществом Средневековья и индустриальным обществом модерна. Соответственно, и переход к новым общественным отношениям («третья волна») является не менее масштабным явлением, чем переход от традиционного общества к индустриальному, сопровождавшийся беспрецедентными социальными потрясениями.
Если новое общество не вариант индустриального, то будут преодолены важнейшие черты прежней формации: специализация будет вытесняться многофункциональностью, воспроизводство по шаблонам — креативностью, вертикальные формальные отношения управления — сетевыми горизонтальными неформальными связями, бюрократическая государственность — гибким информационным управлением и самоуправлением.
Исходя из различий с индустриализмом можно предположить так же такие параметры нового общества, как демассовизация и деиерархизация цивилизации, деконцентрация производства и населения, резкий рост информационного обмена, диверсификация деятельности, установление непосредственных (не опосредованных рынком и бюрократией) связей производителей и потребителей, полицентричные, самоуправленческие политические системы, экологическая реконструкция экономики и так далее.
Речь идет о переходе от управления к согласованию, от штамповки к творчеству. И лишь очень примитивное сознание отождествляет информационное общество с информационно — коммуникационными технологиями. Это то же самое, что путать капитализм с телефоном.
Гиганты мысли, пишущие речи президенту, отождествляют информационное общество именно с технологиями: «В XXI веке главная ставка делается именно на развитие информационно — коммуникационных технологий. Этим все сказано»[5]. Все сказано, ничего не добавить. Нужны технологии, а общество менять не нужно. Только вот одно без другого не получится. Хотели утереть нос GPS «ГЛОНАССом». Но не очень — то работает «ГЛОНАСС» у папуасов. Нужно что — то в обществе исправить, чтобы производить качественные технологии.
Но беда в том, что и Запад, у которого GPS работает, еще не достиг показателей информационного общества. Ядро его производства вполне индустриальное, основанное на жесткой специализации и стандартизации (критерии индустриального общества), а массы лишних для индустрии людей направляются не в сектор информационной продукции, а в сервис, то есть в доиндустриальную сферу.
Однако опыт показывает, что производство новой информации требует более гибких форм управления, большей автономии производителя — творца, чем это принято в жестко управляемой индустриальной организации. Но инерция прежней бюрократически — капиталистической системы пока не позволяет в полной мере раскрыться потенциалу новых тенденций.
Это значит, что переход к постиндустриальному обществу на Западе только начался и далек от завершения. А для таких межформационных переходов типичны социальные и экономические потрясения. Западная пропаганда утешает себя тем, что переход уже произошел где — то в последней четверти ХХ века и ничего уже не будет существенно меняться в XXI столетии, — дескать, наступил «конец истории».
Этот пропагандистский трюк также основан на подмене общественных отношений технологиями, хотя и несколько более тонкой.
Варварам объясняют, что для производства «штучек» нужно встроиться в систему глобализма, освоить ее стандарты и свое место в разделении труда. Это ближе к истине, потому что глобализированная мировая фабрика, используя уже возникшие в зоне «процветания» элементы постиндустриальных отношений, может производить технологии, остающиеся предметом зависти для полуфеодальных наследников полуразвалившейся советской индустрии.
Но, если бы дело было только в том, чтобы скопировать западный либерализм, можно было бы совершить ради «штучек» какую — нибудь оранжевую «революцию сверху», поменять Ходорковского и его гонителей местами, пасть ниц перед Западом и молить научить нас информационному обществу. Беда в том, что и на Западе оно развивается только в виде отдельных элементов и весьма нестабильно. И лишь за счет ресурсов «третьего мира». Не может весь мир жить по — западному — ресурсов не хватит. Но периферия мира может жить по установленным стандартам, закрепляющим за каждой страной ее место в периферийном разделении труда. Именно такое разделение и позволяет уродливому древу современной экономики порождать золотые плоды элементов постиндустриального общества и технологические прорывы в индустриально развитых странах, к которым Россия не относится. В этих условиях худший путь — это зависимая интеграция в глобализированную систему, переживающую острый кризис.
Но гвоздь программы — нанотехнологии. Очень современно, а результат виден только в микроскоп. Только к этому «микроскопу» посторонних не подпускают. По определению, нанотехнологии — это техника размером с молекулу, а не все, что имеет такой размер. Пиарщики под нанотехнологиями могут понимать и химические реакции, и физические эффекты, которые человечество применяет уже давно. Создать промышленность нанотехнологий — задача, сопоставимая с созданием атомной бомбы и полетом в космос в середине ХХ века. Для этого нужно развить целые смежные отрасли, а практическое применение может и не окупить затрат. Если бы Россия действительно решила завалить мир реальными нанотехнологиями, то от нас всех требовали бы трудовых подвигов, как в СССР 1950–х. Однако этого не происходит — в гнилой социальной системе все уходит в распил и в пиар.
А реально существующая промышленность трансформируется во вполне определенном направлении. Российская индустрия встроена в глобальную систему разделения труда на правах цехов чужих фабрик. Роль индустриального ядра мировой фабрики сегодня играют другие страны — прежде всего Китай. Высокотехнологические цеха и конструкторские бюро — в Западной Европе и Северной Америке. На наш счет остается роль великой энергетической державы (читай — большого сырьевого придатка), места хранения отходов и одной из мировых площадок для сборочных цехов мировых фирм. Участие в такой системе выгодно тем, кто сидит в ее центре, а не на периферии. А Россия и постсоветское пространство в целом — типичная периферия. Постсоветская промышленность с ядром в военно — промышленном комплексе не очень — то нужна миру. Не нужны миру Титанграды. Нужны ли они нам? При определенных условиях да. Но при тех же условиях нам нужны и наукограды — прямая противоположность Сколково.
Нам нужна и ремодернизация, и развитие постиндустриальных отношений, и демократия (в смысле — народовластие). Только настоящие, а не пиар — муляжи.
Начнем с современной российской «демократии», ибо, как мы видели, в нее многое «упирается». Нет, здесь не место говорить о фальсификациях при голосовании, разгонах митингов и тому подобном. Здесь последний писк моды — идея электронного правительства. Это примерно то же самое, как если бы в начале ХХ века демократией объявлялась бы все та же телефонизация.
Процитируем президента:
«Уже довольно значительное количество лет, если иметь в виду быстроту сегодняшнего времени, мы говорим об „электронном правительстве“. Никто не спорит с самой идеей электронного правительства, все согласны с тем, что информационные технологии повышают и прозрачность государственных услуг, снижают уровень коррупции, но реально почти ничего не меняется».
Вот она — борьба XXI века. Демиурги информационного общества пытаются просветить бюрократическую толщу (сразу в двух смыслах слова), сделать ее культурной и прозрачной. А толща закрылась щитом секретности и невежества:
«Практически нигде граждане не могут непосредственно со своего рабочего места или из дома отправить декларацию, заключить договор, да и просто узнать о том, как происходит движение документа, с которым они обратились в органы государственной власти, что, естественным образом, действительно способствовало бы устранению бюрократических препон и снижению коррупции».
Спору нет, хорошо, когда ты направляешь письмо во власть и назад тебе приходит отписка не по почте (как сейчас — в том числе и из администрации президента), а по электронке. Также можно посмотреть, как движутся неважные документы (важные кому же покажут) и какой чиновник аппарата вельможи отписку отписывает. Особенно приятно не стоять в очередях, а отправить декларацию по электронной почте. Впрочем, и по обычной почте ничем не хуже. Но нужно быть очень наивным, чтобы думать, будто смена носителя информации может что — то кардинально изменить в бюрократических препонах и коррупции. Ведь они зависят от полномочий чиновника, а не от того, что он вывешивает на сайте. Благостную картину можно и на бумаге нарисовать, и в Интернете. Дело привычное.
Впрочем, граждане как были далеко от власти, так и останутся, электронное око должно теперь неотступно следить за чиновником сверху, чтобы хитрецы не разворовывали государственного добра. А хитрецы саботируют:
«Нет реальных подвижек и во внедрении межведомственного электронного документооборота, да и в формировании так называемых закупок в режиме онлайн. Нет единой системы учета результатов научно — исследовательских и опытно — конструкторских работ, выполняемых за счет государственного бюджета».
Безобразие! Непонятно только, что мешает следить за тем же самым по бумажным документам. Да то же самое мешает