Практически все люди, стоявшие у истоков социологи, были сильно зависимы от своих корней. Француз Эмиль Дюркгейм со свойственной его нации приземленностью стал искать корни проблемы самоубийства не в душевных муках страдальцев, а в социальных отношениях. Итальянец Вильфредо Парето, впитавший макиавеллизм с молоком матери, обратил внимание на то, что идеологи лишь предоставляют массам теории для того, чтобы добиваться своих целей. Наконец, русский Питирим Сорокин много лет потратил на изучение проблем созидательного альтруизма. Неудивительно, что и немецкий протестант Макс Вебер подошел к научному поиску именно с близкой ему стороны.
В дальнейшем Вебер исследовал влияние мировых религий на хозяйственную этику различных народов, сосредоточив свое внимание помимо христианской цивилизации прежде всего на Китае и Индии, а также на иудаизме. Он разработал классическую теорию бюрократии, а самое главное — ввел в научный оборот такое часто употребляемое сегодня понятие, как «харизма». Именно он впервые поставил неведомую позитивистам, но так волнующую нас сегодня проблему трудности перехода от традиционного общества к современному.
Вебер показал, что парламентарная демократия в модернизируемом обществе может не иметь законной силы в глазах народа, а потому нуждается в лидере, обладающем харизмой, т.е. неким особым даром, дающим ему возможность привлекать симпатии толпы и благодаря этому ставить ее под контроль. Некоторые исследователи впоследствии писали, что, обосновав объективную необходимость харизматической власти, Вебер проложил дорогу авторитарным режимам. Однако вернее сказать, что он еще до прихода эпохи диктатур, наставшей после Первой мировой войны, готовил общество к пониманию сложностей модернизации.
Судьба времени
После выздоровления Вебер уже не вернулся к академической карьере, успев лишь незадолго до смерти немного потрудиться в Мюнхенском университете. Стресс не отпустил его полностью. Макс не спал ночами и испытывал жуткий страх перед всякой обусловленной твердым сроком работой.
Помимо науки Вебер сосредоточился на издании социологического журнала. Но по иронии судьбы настоящей практической деятельностью ему довелось заниматься лишь во время войны, когда он организовывал работу госпиталей — убогое занятие для интеллектуала таких масштабов.
Последняя попытка переломить жизнь была предпринята сразу после войны, когда кайзеровская Германия рухнула и встал вопрос об устройстве нового государства. Вебер пытался участвовать в создании демократической партии и в разработке конституции. Вставал вопрос о его выдвижении на президентский пост. Однако никаких шансов закрепиться в политике у него не было.
Политикам всех мастей трудно было принять в свои ряды человека, который открыто призывал харизматика, способного положить предел власти посредственностей (тех самых, кстати, которые впоследствии сдали Веймарскую республику Гитлеру). Кроме того, и у правых и у левых были к нему свои счеты.
Начавшуюся революцию Вебер назвал кровавым карнавалом. С трибуны Народного собрания он говорил негодующим рабочим весьма неприятные вещи. Левые ему все это запомнили. Как только Вебер попытался, учитывая реальный вес социал-демократии, наладить контакт между разными политическими флангами, он был отброшен на обочину политического процесса. Правые приняли это, поскольку их смущала быстрая эволюция недавнего монархиста в сторону демократии.
Вебер не боролся за свою карьеру и спокойно уступал место другим, когда его отвергали. Можно лишь догадываться, чего ему это стоило. Пытаясь утешить мужа, жена заметила, что наступит время, когда нация еще призовет его. На это он скептически ответил: «Я чувствую, что жизнь все время что-то скрывает от меня».
Места для Вебера в новой Германии не оказалось. В 1920 г. он заболел пневмонией, которую поначалу врачи приняли за инфлюэнцию. Когда разобрались, было уже поздно. На траурном митинге в Гейдельберге один из крупнейших философов столетия Карл Ясперс сказал: «Люди обычно заняты лишь своей личной судьбой, в его же великой душе действовала судьба времени».
ЯЛМАР ШАХТ.СПАСИТЕЛЬ ОТЕЧЕСТВА И УЗНИК НЮРНБЕРГА
В январе 1923 г. Франция и Бельгия, стремившиеся гарантировать получение положенных им по итогам войны репарационных платежей, осуществили оккупацию Рура — крупнейшего промышленного региона Германии.
Немецкая экономика, и без того подорванная гиперинфляцией, фактически рухнула. Вопрос о финансовой стабилизации, позволяющей вернуть доверие марке, стал вопросом жизни и смерти. Решать проблему спасения национальной валюты довелось Ялмару Шахту, вставшему во главе Рентного банка, который фактически взял на себя функции банка центрального.
Единственный ариец
Шахт — во многом фигура для Германии символичная. До войны он был не слишком известным банкиром, но после подавления гиперинфляции считался спасителем отечества, человеком, который обладает поистине уникальными знаниями и способностями в области макроэкономики. Появился даже скромный, но весьма характерный, стишок:
Кто рентную марку ввел в оборот? Ялмар Шахт спас немецкий народ.
С приходом к власти нацистов, Гитлер, полагавший, что Шахт — единственный ариец, способный перехитрить евреев в такой сложной области, как финансы, вверил его попечению заботу о денежном хозяйстве, а затем и об экономике в целом. Гитлер полагал, что будет манипулировать Шахтом, но и Шахт надеялся на то, что сможет манипулировать Гитлером. В итоге все кончилось для Шахта потерей власти. А после войны еще и Нюрнбергским трибуналом. Вся история Германии более чем за полстолетия воплотилась в этой своеобразной карьере.
Столь сложная и противоречивая судьба во многом объясняется уже происхождением и образованием Шахта. Он появился на свет в 1877 г. в Шлезвиге, почти на датской границе, и в полном смысле этого слова являлся фигурой нордической. Мать его была даже датской баронессой.
Семья Шахтов входила в германские либеральные круги, а потому идеи рынка и свободы торговли были не чужды Ялмару с самого рождения. Но уже в 19 лет, будучи студентом (кстати, специализировавшимся не на экономике, а на германистике), Шахт вошел в контакт с экономистами немецкой исторической школы. Он все еще оставался фритредером, но идеи государственного интервенционизма, столь характерные для исторической школы, не могли не оказать на него влияния.
Экономика затянула, и германистика отошла в сторону. В 26 лет Шахт начал работать в Dresdner Bank — одной из крупнейших финансовых структур Германии, дослужился там до ранга помощника управляющего, но в 1914 г. сменил небольшую должность в крупном банке на крупную должность (председателя правления) в банке небольшом. Видимо, захотелось играть наконец самостоятельную роль.
Хотя до августа 1923 г. Шахт был в Германии практически никому не известен, он после войны начал исподволь готовить себе политическую карьеру. Шахт вступил в Демократическую партию, где стал членом исполнительного комитета. Хорошие контакты установились у него с канцлером Густавом Штреземаном. Да и маленький банк Шахта, благодаря связанной с инфляцией финансовой нестабильности, сумел заметно подрасти. Словом, постепенно создавалась некоторая база для решительного рывка.
Монетарное искусство
Все в жизни Шахта изменилось в августе 1923 г., когда он вступил в публичную дискуссию с человеком, считавшимся основным авторитетом в германских государственных финансах, — Карлом Хелферихом. Предметом спора была столь необходимая стране финансовая стабилизация. В этой дискуссии «старый либерал» Шахт отстаивал ортодоксальную идею, согласно которой стабилизация возможна лишь на основе займов, позволяющих вернуться к системе золотого стандарта. Хелферих же предлагал еретический вариант, основанный на выпуске… рентной марки, золотом не обеспеченной. Той самой рентной марки, благодаря которой вскоре прославился Шахт.
Шахт не выиграл теоретического спора, но благодаря неколебимой уверенности в собственных силах и хорошим контактам с канцлером победил в споре бюрократическом. Хелферих имел репутацию националиста, тогда как Шахт — умеренного демократа. Для правительства Штреземана был приемлем только второй вариант, и Шахт возглавил Рентный банк.
Тут-то и проявились главные таланты Шахта. Он не был догматиком. Более того, он оказался человеком, которого трудности только активизируют. Сумев оценить сложность ситуации и поняв, что реализовать ортодоксальный план все равно невозможно по причине отсутствия кредитов, главный банкир страны взял на вооружение идеи своего противника Хелфериха.
«Монетарная политика, — заметил как-то Шахт, — это не наука, а искусство». С такого рода искусством, правда, многие чересчур «творческие» деятели заигрывались до инфляции. Но у Шахта не было иной возможности, кроме как пуститься в несколько рискованный эксперимент.
16 ноября 1923 г. была выпущена новая денежная единица — рентная марка. Поначалу германские денежные власти собирались вообще изъять из обращения старую обесценившуюся бумажную марку. Но потом от этой идеи отказались, сохранив в обороте две параллельно функционирующие валюты, которые могли обмениваться друг на друга по рыночному курсу. Старая бумажная марка продолжала считаться официальной денежной единицей страны, тогда как для рентной марки было придумано новое глубокомысленное наименование — официальное средство платежа.
Доверие к рентной марке определялось тем, что новая денежная единица гарантировалась реальными государственными ценностями — землей и недвижимостью. Кроме того, следует принять во внимание и традиционную дисциплинированность немцев, их доверие ко всему, что выпускает государство (даже если это всего лишь сомнительная «бумажка»). Наконец, повышало доверие и то, что правительство предприняло меры по сокращению расходов и повышению доходов бюджета. Поскольку размер эмиссии рентной марки был жестко ограничен, новая денежная единица стала стабильной.