А в обществе пылко обсуждали итоги полета. Одни только и говорили об отваге и упорстве авиаторов, преодолевших стихию и показавших себя героями и храбрецами. Другие не без основания ставили вопрос: почему же столь трагичными оказались итоги первого перелета? «Перелет „Петербург – Москва” оказался более кошмарным, чем ожидали даже самые мрачные пессимисты, – писала «Петербургская газета». – Организация наспех дала ужасные плоды. Вместо триумфов перелет принес русской авиации много горя. Из-за плохой организации, точнее говоря, из-за полной дезорганизации, получился грандиозный скандал». Даже относительно благополучно добравшийся до Москвы Васильев заявил журналистам: «Второй раз я этот перелет ни за какие деньги не стану делать… Это каторга. Это обречение на смерть».
Позволю себе повторно упомянуть суждение А.И. Куприна. «Авиация в моде, как в моде рядом с ней спиритизм, ханжество, фальшивое увлечение спортом, а главное спортивными костюмами… – писал по горячим следам перелета большой поклонник авиационного спорта писатель А.И. Куприн в рассказе «Устроители». – Это мода – и больше ничего. К этому громадному делу необходимо примазаться – это шик, это модно… Вот где, по-моему, надо искать причину спешки, небрежности, халатности и равнодушно проявленной жестокости». Но самую главную ответственность за «несчастное воздушное состязание» Куприн возлагал на председателя комитета по перелету генерала Каульбарса: «После того как трое искалечились, один умер, а остальные едва с ума не сошли от перенесенных волнений, доблестный генерал объехал этапы, все нашел неудовлетворительным и все приказал немедленно изменить».
За рулем управления аэропланом – летчик В.Ф. Абрамович, совершивший перелет из Берлина в Петербург. 24 июля 1912 г. Фотограф Карл Булла
Однако полеты на большие расстояния продолжались. В июле 1912 г. тысячи горожан, собравшихся на летном поле, громовым «ура» встречали аэроплан с пилотом В.Ф. Абрамовичем, проделавшим 23-дневный перелет из Берлина в Петербург.
Французского авиатора встречали «Марсельезой»
В июне 1913 г. настоящим кумиром петербургской публики оказался французский авиатор Бриндежон де Мулинэ, совершивший уникальный перелет из Парижа в Петербург. «Красивая сказка превратилась в действительность, – говорилось в «Петербургском листке». – То, о чем не смели думать 10-15 лет тому назад, теперь совершившийся факт. Люди-птицы перелетают огромные пространства легко, свободно, почти шутя».
Бриндежону де Мулинэ был всего 21 год, и летным делом он занимался только два года, но за ним уже числилось немало побед, что дало ему право считаться одним из лучших летчиков Франции. На счету Мулинэ значились блестящие перелеты Париж – Лондон – Брюссель – Париж; Париж – Бордо – Мадрид – Барселона – Лион – Париж и др. Петербург, по признанию самого Мулинэ, явился шестой и самой удаленной от Парижа столицей, которую он задумал посетить на аэроплане.
Из Парижа Мулинэ вылетел 28 мая 1913 г. В пути он совершил несколько остановок, в том числе четырехдневную – в Варшаве. Последний перелет пролегал между Двинском (ныне – Даугавпилс в Латвии) и Петербургом. С раннего утра 4 июня, когда в северной столице получили телеграфное известие об отправлении Мулинэ из Двинска, на Комендантский аэродром прибыли представители Всероссийского аэроклуба, корреспонденты, фотографы. Потянулись часы томительного ожидания.
Расстояние между Двинском и Петербургом Мулине должен быть покрыть за пять часов. Однако шел уже десятый час, а авиатор все еще не появился. Все напряженно всматривались вдаль. Когда же наконец вдалеке показалась медленно приближающаяся черная точка, фотографы и кинематографисты немедленно приготовили свои аппараты.
Под стрекотанье камер, вспышки фотоаппаратов, крики «ура!» и «Vive la France!» самолет француза приземлился у самой Царской палатки. Начались шумные овации, авиатора понесли на руках и подали шампанское. Мулинэ выглядел очень бодро и охотно делился впечатлениями. Задержку в пути он объяснил вынужденной посадкой в Пскове для дозаправки. По его словам, за все время путешествия с ним случилась только одна авария – в Двинске, да и то самая ничтожная. Всероссийский аэроклуб устроил в честь смелого летчика торжественный обед.
Спустя пять дней, 9 июня, тысячи горожан пришли на Комендантский аэродром наблюдать за показательными полетами француза Мулинэ и лучших петербургских летчиков. Места в ложах заняли военный министр, члены Государственного Совета и представители модного света. Всю чистую прибыль от авиашоу его организаторы обещали передать в «фонд пострадавших авиаторов».
На старте одновременно находилось двенадцать аэропланов и один дирижабль. Особый восторг вызвали полеты Мулинэ. Правда, не обошлось без конфуза: военный оркестр встречал французского авиатора национальным гимном Франции – «Марсельезой». Как известно, в России она служила одним из символов революционного движения и ассоциировалась исключительно со словами русского текста – «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». Присутствовавшим чинам полиции звучание «Марсельезы» крайне не понравилось. Сочтя это недопустимой антигосударственной крамолой, полицейские даже не поленились составить протокол.
Вслед за Бриндежоном де Мулинэ перелет из Парижа в Петербург совершил француз Жануар, правда, тоже с промежуточными остановками. Тем не менее французы с гордостью заявили, что они соединили воздушным мостом столицы Франции и России.
Полет Жануара сопровождался тремя поломками, но 5 августа 1913 г. французский летчик наконец приземлился на Комендантском аэродроме в Петербурге. «Конечно, побить Бриндежона де Мулинэ мне не удалось, – признавал Жануар. – Едва я успел пролететь девятьсот километров, как у меня случилась первая поломка. За ней последовали и другие. Из-за них я терял время».
Пока Жануар добирался из Парижа в Петербург, случился неприятный казус: знаменитого строителя аэропланов Дюпер-Дюссена, на аппарате которого совершал перелет Жануар, посадили в тюрьму по обвинению в растрате 30 миллионов франков. Это было ударом и по самому Жануару, ведь он состоял у опального Дюпер-Дюссена главным инструктором.
«Воздушный авантюрист»
Многообразие спортивных дарований Сергея Исаевича Уточкина поражало воображение: он был одновременно футболистом, фехтовальщиком, велосипедистом, пловцом, а потом увлекся и авиационным и автомобильным спортом. В авиаспорте он был настолько бесстрашен, что его называли порой «воздушным авантюристом».
«Уточкин – кумир речников, велосипедистов всех званий, женщин, жадных до зрелищ, и уличных мальчишек, – отмечал писатель Александр Куприн. – Был он очень некрасив, но в минуты оживления – в улыбке – очарование. Из многих виденных мною людей он – самая яркая по оригинальности и по душевному размаху фигура».
В начале мая 1913 г. петербургские афиши возвещали: «Впервые в Петербурге – Ницца на Елагином острове! Карнавал. Корсо экипажей и автомобилей. Гвоздь программы: первый раз в России – полет авиатора Уточкина на гидроаэроплане. Подъем будет производиться с воды, и полет все время у взморья над водой. Спуск будет произведен на водную поверхность у Стрелки. Фейерверк с аэроплана».
В назначенный майский день стрелка Елагина острова, служившая традиционным местом прогулок петербургского бомонда и аристократии, заполнилась самой изысканной публикой, жаждавшей необычайного зрелища. Все дороги заняли автомобили, коляски и экипажи. Как обещалось в афишах, на Елагином острове гремело несколько оркестров, а шампанское лилось рекой.
«В роскошных туалетах, в огромных шляпах с дорогими страусовыми перьями, точно павы, расхаживали грациозные дамы, – описывал происходившее репортер. – На Неве с быстротой молнии моторные лодки разрезали волны, гудели сирены. Шатрами раскинулись буфеты на полянках и бойко шла торговля прохладительными напитками и всевозможными сластями».
А в то время, когда публика гуляла на Стрелке, напротив яхт-клуба на берегу Невы копошился у своего аэроплана, обыкновенного «Фармана», да к тому же еще и старого, заплатанного во многих местах, авиатор Сергей Уточкин.
Было уже полдесятого вечера (на час позже, чем обещано публике!), когда аэроплан наконец спустили на воду. Механик, по колено в воде, с большим трудом запустил мотор, и аэроплан быстро помчался по водной глади. Однако совершенно неожиданно навстречу ему из-за Стрелки, появилась лодка. Еще мгновение – и катастрофа была бы неизбежной.
Уточкину пришлось заглушить мотор и сделать крутой поворот. Лодка осталась в стороне, а самолет сбился с пути, сел на мель, накренился набок и начал тонуть. Авиатор упал в воду. К нему тотчас подошли катера, взяли его на борт, а летательный аппарат отбуксировали к берегу. Так неудачно закончился первый полет на гидроаэроплане в Петербурге. Впрочем, многие его просто не заметили: публика продолжала гулять на Островах.
Сергей Исаевич Уточкин. Начало XX в. Фотограф Я.В. Штейнберг
Спустя несколько месяцев, летом 1913 г., Уточкин снова стал героем газетных публикаций, но уже по совсем другому поводу: знаменитый спортсмен оказался в «доме умалишенных».
Поводом к этому послужило следующее обстоятельство: дежурившие на Дворцовой набережной чины полиции заметили Уточкина, тот был, по-видимому, чем-то сильно возбужден. Он остановился возле одного из подъездов Зимнего дворца и потребовал от швейцара доложить государю Николаю II о приходе авиатора. Швейцар бросился наперерез и преградил ему дорогу. Уточкин кинулся на швейцара с кулаками. Завязалась борьба, и прибежавшие служащие задержали Уточкина, который кричал: «Я – гений! Пустите, меня зовут!».
Под конвоем дворников и городовых Уточкина посадили в пролетку извозчика и привезли в ближайший полицейский участок. Оттуда его отвезли в «дом умалишенных» на Пряжке. Там авиатор рассказал, что возле Исаакиевского собора будто бы встретил царя, и тот пригласил его во дворец.