ец, спустя два часа, это невиданное петербуржцами жестокое зрелище кончилось. На арене осталось лежать больше двухсот крысиных тел.
В петербургских газетах конца XIX в. автору этих строк удалось встретить упоминания еще об одной «спортивной» травле крыс специально натасканными бультерьерами и фокстерьерами, состоявшейся снова в Конногвардейском манеже. На этот раз – в мае 1883 г. Объявление об этом зрелище вызвало немалый интерес петербуржцев.
6 мая к назначенному часу съехалась масса публики «всевозможного сорта» – кто пешком, кто на извозчике, кто в щегольских экипажах. Однако в тот день организаторы отменили травлю, сославшись на то, что приспособления к собачье-крысиному бою еще не готовы. Только избранным счастливчикам удалось в тот день заглянуть в манеж. Одним из них оказался репортер «Петербургского листка», который увидел и описал в газете подготовку к травле.
Посредине манежа стояла небольшая арена, где два «спортсмена» натаскивали к бою собак. Рабочий вытряхивал из жестяного ящика большую крысу. Она шарахалась в сторону и бежала вдоль стенок арены. Тогда с цепи спускали терьера, он за несколько прыжков настигал жертву. И так повторялось раз за разом.
«Оказалось, что сие зрелище преподносит публике вовсе не общество охотников, а предприимчивый г-н Паули, который несколько лет назад возымел неудачную мысль устроить большую травлю „диких” зверей на арене. Царскосельского ипподрома, – возмущался репортер. – Нас немного шокировало такое разоблачение, так как мы г. Паули за спортсмена не считаем. Что „травля” даст ему изрядный барыш, мы не сомневаемся, но чтобы она была организована правильно – в этом мы позволим усомниться».
«Публичную травлю» перенесли с 6 на 8 мая. Правда, состоялась она или нет, уточнить так и не удалось: в газетах об этом не сообщалось. А все потому, что эта живодерная история совершенно не соответствовала атмосфере, царившей тогда в обществе: страна готовилась к большому празднику – священному коронованию на царство императора Александра III. Соседство такого важного события с травлей крыс, да еще и публичной, представлялось совершенно недопустимым.
Коломяжский садочный двор
Большой популярностью у петербургских любителей охоты пользовалась деревня Коломяги в северных пригородах. Дело в том, что с 1889 г. возле деревни располагался садочный двор, устроенный Обществом поощрения полевых достоинств охотничьих собак и всех видов охоты для «испытания резвости и злобности борзых собак».
Как указывалось в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, «состязания для испытания резвости и злобности борзых собак имеют в собаководстве главной целью улучшение полевых достоинств борзых и, таким образом, являются необходимым дополнением к выставкам собак, преследующим улучшение типа (наружности) собак. Резвость испытывается травлей зайцев, а злобность (злобной называется такая борзая, которая злобна к волку, а не к человеку и домашним животным, и притом хорошо берет волка) – травлей волков (иногда – лисиц)».
Охота с борзыми прочно вошла в менталитет русского общества. Псовым охотам посвящались научные труды, выпускался журнал «Коннозаводство и охота», где любители спорили об экстерьерах собак (ладах), о порядке проведения охот, делились рассказами о своем полевом досуге. В 1880-х гг. в России начали устраиваться специальные состязания для испытания резвости и злобности борзых собак. Одним из мест, где проходили испытания полевых качеств собак, и стал Коломяжский садочный двор.
Еще при возникновении «Общества поощрения полевых достоинств охотничьих собак и всех видов охоты» некоторым его учредителям пришла мысль устроить место, где охотники могли бы в любое время получить зверя для испытания полевых качеств своих собак. Эту идею реализовал один из членов-учредителей общества граф Александр Строганов, известный своим пристрастием к псовой охоте. Он хорошо изучил это дело в Англии, где, как уже отмечалось, садочные испытания борзых собак получили широкое распространение.
К устройству садочного двора приступили в июне 1889 г., а в октябре того же года все уже было готово. Всего земли под садочный двор арендовали 107 десятин, из них 57 десятин у новодеревенских крестьян и 50 десятин у графа Орлова-Денисова.
Садочный двор представлял собой территорию неправильной формы, обнесенную на всем своем протяжении (а это 4 версты 123 сажени) еловым забором с откосом сверху, обращенным внутрь двора. На садочном дворе содержались зайцы, волки, а также лисицы. Последние служили только для «частных садок», поскольку для публичных испытаний учреждались призы исключительно на травлю зайцев и волков. Зайцев на коломяжский садочный двор поставляли из Валдайского уезда Новгородской губернии, поэтому главную их массу составляли беляки, а русаков было очень мало. Как только зайцев привозили, их немедленно выпускали в садочный двор, где они находились на просторе, словно бы в лесу. С мая по ноябрь зайцы питались тут подножным кормом, а с ноября их подкармливали овсом и осиновой корой.
Часть садочного двора составлял «садочный круг», где непосредственно происходили испытания собак. Он имел форму параллелограмма и представлял собой совершенно ровное пространство (в длину – 400 саженей, в ширину – 110 саженей). «Круг» кончался забором, на расстоянии трех саженей от которого висели соломенные маты, чтобы собаки не расшиблись об забор; в самом же заборе прорублены маленькие отверстия (пролазки), по величине своей они могли пропустить только зайца.
Западная сторона круга примыкала к небольшому огороженному дворику, где по мере надобности запирались зайцы. Там их вдоволь кормили, а потом через узкий кородор выпускали на круг – к собакам. Выгоняли зайцев на круг только тогда, когда собаки были уже выведены. Выигрывала та собака, что лучше всех ловила, то есть более других способствовала поимке зверя. Зайцы, которым, благодаря своим ногам или ловкости, повезло уцелеть, попадали в лес садочного двора и оставались там до следующего загона. Чтобы приучить зайцев бежать из круга прямо к спасительным лазкам, их тренировали – всю зиму и осень прогоняли сквозь садочный круг. Занимались этим 40-50 загонщиков.
Обычно весной и осенью на коломяжском садочном дворе во время испытаний затравливали до 300-350 зайцев, причем на долю «публичных испытаний» приходилось около половины этого числа. Остальное же количество зайцев становились жертвами «частных садок». По установленным правилам, каждый член Общества поощрения полевых достоинств охотничьих собак и всех видов охоты имел право получить в любое время определенное количество зверя, о чем ему требовалось заранее, за два дня, известить смотрителя садочного двора, дабы тот имел время приготовиться.
Кроме садочного круга для зайцев на коломяжском садочном дворе имелось несколько волчатников, где содержались волки. Эти помещения окружал толстый забор из двух рядов двухдюймовых досок. Вода в волчатниках всегда была свежая, поскольку сюда от реки Каменки отвели специальные протоки в каждое из «волчатных» отделений. Кормили волков обычно конским мясом, а во время «садок» им давали затравленных зайцев, тех они также поедали довольно охотно. В одном отделении держали матерых волков, а в другом – прибылых. Волки между собой жили в большой вражде: ни одного дня у них не проходило без драки. Бывали даже случаи поедания одного волка другим.
Волков во время охотничьих испытаний высаживали из специально устроенных для этой цели раскидных ящиков, которые вместе с посаженным волком вывозили на определенное место садочного круга. Когда собаки были приготовлены, тянули за веревку от ящика. Тот распадался, и волк опрометью бросался вперед. Как только собаки «брали» зверя, его немедленно сострунивали, сажали обратно в ящик и отправляли в волчатник.
Испытания собак на коломяжском садочном дворе являлись настоящим событием для петербургских любителей и почитателей охоты. Оценивал состязания специальный судья, обычно приглашавшийся в Петербург по найму из Англии. Это было настоящее яркое зрелище – долгожданное и многообещающее. Публика располагалась в крытых ложах и на открытых трибунах. Ложи располагались вдоль стены главного здания, в котором находились большая кухня, буфет и комнаты для членов общества. К ложам с одной стороны примыкали открытые трибуны, а с другой – красивая «членская беседка». В хорошую погоду на травлю обычно смотрели с возвышения, прилегавшего к беседке.
Особый интерес вызывали призовые испытания, устраивавшиеся на садочном дворе. Сообщения о них регулярно публиковались на страницах журнала «Охота» и других столичных охотничьих изданий. Известен и такой любопытный факт: коломяжский садочный двор использовался не только для охотничьих, но и для полицейских целей. Дело в том, что до создания Российским обществом применения собак к полицейской и сторожевой службе специального питомника возле вокзала Приморской железной дороги собак приходилось возить на упражнения на коломяжский садочный двор. «Четвероногих сыщиков» обучали полицейской службе, в том числе отыскиванию следов преступника, задержанию его при побеге, «обереганию» городового от случайного нападения во время нахождения на посту, а также розыску и доставке спрятанных или брошенных преступником вещей.
«Охотничьи походы» вокруг порохового завода
Всем петербуржцам был хорошо известен до революции замечательный ученый, профессор Лесного института Дмитрий Никифорович Кайгородов, основавший новую для России науку – фенологию, занимающуюся изучением сезонных изменений в живой природе. Почти полвека Кайгородов ежедневно записывал состояние природы и публиковал свои заметки в печати. Кайгородова знали как известного ученого-популяризатора, большого любителя и друга природы, крупнейшего представителя лесной науки. Любопытно, что интерес и любовь Кайгородова к природе началась. с охоты в окрестностях Петербурга.
В 1865 г. Кайгородов закончил Михайловское артиллерийское училище в Петербурге и начал военную службу. Спустя два года молодого штабс-капитана перевели на Охтинский пороховой завод. Вокруг завода простирался огромный лес. Управлял в ту пору заводскими лесами Роберт Эрнестович (по-русски его чаще всего именовали Семеновичем) Диц – обрусевший немец, выходец из Лифляндии. Он был знаком со многими лесоводами того времени, со многими лесниками встречался во время охоты.