– Напомни мне про открытки, – попросила я. Тяжко было выровнять дыхание, чтоб хотя бы выговорить это. То есть так разборчиво выговорить, чтоб парень понял.
– Лады.
Долгая пауза. Я уже стала подумывать, что больше идти не смогу.
Потом он сказал:
– Открытка, это Ричарду?
– Одна. А другая моей мамуле.
– А-а.
– Думаю, дальше я и шагу не сделаю.
– Так перевал-то, вон он уже. Слушай. Бери поводок Джекса. Он тебя подтащит.
Я взяла поводок, это и в самом деле помогло. Поначалу. Но еще это заставляло шагать быстрее, чем мне хотелось.
И все же мы добрались до перевала.
Я уселась на скамейку и постаралась отдышаться.
– Не по мне это, – выговорила я. – У меня нет крепких мышц, как у тебя. И как у тех троих, что мимо нас прошли. Чтоб быть в форме, надо упражняться. Я в форме никогда не была, ни разочка за всю свою жизнь. И я дышать не могу. И это не по мне.
– Мы просто посидим немного, – сказал Виктор.
Солнце почти взошло, вполне поднялось над перевалом, хотя мне и приходилось разглядывать шагавших мимо нас с крепкими икрами. По крайней мере, семерых из них. Семерых шагавших, я имею в виду. Что равняется четырнадцати икрам. По меньшей мере. Но, думаю, я со счета сбилась.
– Может, я просто пойду куплю открытки, – сказала я.
– Видишь тот навес?
Я подняла взгляд. Тропа, петляя, шла к такому… ну, думаю, я бы это навесом не назвала. Что это такое – точно не скажу. Так, вроде большой рамы из дерева, которую проходишь насквозь. Но она из досок, так что не очень-то от многого защитит. Точно я не поняла, для чего эта штука предназначена.
– Давай попробуем туда дойти, – сказал Виктор.
– Ага. Попробуем.
Клянусь, я, должно быть, ногами двигала хуже всех-всех, кто когда-нибудь ступал на Тропу горы Уитни. Потому как этот самый навес стоял от перевала не дальше, чем ваша машина, которую вы паркуете на стоянке, когда нужно зайти в магазин. То есть когда вам не достается местечка поближе. И я еле-еле дошла, хотя Джекс и тащил меня.
Может, нехватка воздуха сказывалась или то, что тропа довольно круто шла в гору. Может, оттого, что позволила себе забояться. Ой, да-а, и недавняя пересадка сердца тоже могла бы чем-то повлиять. Это и еще то, что по-настоящему я никогда стольких упражнений не проделывала, ни разочка за всю свою жизнь.
Когда мы вошли внутрь этой штуки, там все было завешано плакатами и щитами с рисунками и информацией обо всех ужасах, которые тебя поджидают при восхождении на гору Уитни. Представить не могу, как кто-то способен пройти мимо такого плаката – и не забояться.
Если не считать…
Если не считать того, что кое-что я помню. Только я вполне уверена: это кое-что никогда не происходило со мной. Знаю, что говорю: не было этого. Я знаю, что не было. Не могло быть. Но я знаю, как ощущается память об этом кое-чем, и я помню это.
Мне вспомнился щит с рисунком человека, еле волочившего ноги от усталости. Он одной рукой держался за голову, словно пытался унять боль. А под рисунком слова: «Предупреждаем! Не пытайтесь подняться до реки и спуститься обратно за один день». Или, может, чуть более длинная вариация того же содержания. А после, под предупреждением, еще что-то написано на других языках.
И я прошла мимо него. И я не забоялась. Ну, может, самую малость. Но я не остановилась. Может, еще и потому, что мне не надо было спускаться обратно в тот же день.
Если не считать того, что ничего такого со мной не случалось.
Но все равно я это помнила. У меня эта картинка со щита буквально всплыла в памяти.
– Теперь идем обратно, – сказала я. – Хочу только купить открытки – и обратно.
Внутри меня царил хаос, мысли путались.
На обратном пути я спросила:
– Ты когда-нибудь тосковал по тому, чего с тобой никогда не бывало?
– Ну, еще как! – воскликнул Виктор. – По-моему, все вокруг сидят да и раздумывают о всяком таком, чего им не довелось сделать.
Думаю, я не это имела в виду. Только незачем было пытаться объяснять. На меня усталость нападала даже при одной мысли о попытке объяснить это.
– Ты когда-нибудь вспоминал что-нибудь, чего с тобой никогда не случалось?
– Уу. Нет. Такое невозможно. Или возможно?
– Ага. По мне, так невозможно.
Пока мы ехали обратно по ужасающей Портал-роуд, я взяла из бардачка ручку и подписала открытку Ричарду.
«Дорогой Ричард, – вывела я, – я так сильно скучаю по вам. Надеюсь, и вы скучаете по мне, хотя бы немножко. Сегодня я была на Тропе горы Уитни, но не беспокойтесь о сердце, поскольку я прошла совсем немного. Лорри любила ходить в горы?»
Клянусь, я не знала, что возьмусь написать последнее предложение, пока не сделала это.
Потом я добавила: «Ну так, думаю, ответить вы не сможете. Но я вернусь. Когда-нибудь. С любовью – Вида».
Может, он и уехал разыскивать меня. Разве не было бы такое – круче крутого?
После я попробовала написать матери, но так и не сообразила, о чем сообщать, а потому отложила ее открытку на потом.
О Германии
Когда я возвратилась в мотель, было всего около восьми утра. Эстер храпела. Я легла в постель вправду тихонько, но она, похоже, даже во сне поняла, что я пришла, потому как перестала храпеть, а потом и заговорила со мной.
– Еще рано, – сказала она. – Ты ездила на гору?
– Да, только не очень далеко прошла.
– И то хорошо.
– Я так не считаю, – возразила я. – Думаю, было бы лучше, если б я забралась подальше. Могла бы. Могла просто остановиться, сесть на камень и отдыхать столько, сколько потребовалось бы, а потом и дальше пойти. Просто я струсила. Мне надо прекратить это дело.
– Что тебе надо прекратить?
– Бояться.
– Желаю тебе в том самой большой удачи, – произнесла Эстер. – Не очень-то я уверена, что страх – это та составляющая жизни, какую можно прекратить по желанию.
– А-а. Что ж, тогда… тогда, может, мне надо начать поступать так, чтобы, ощутив испуг, я не позволяла ему себя останавливать.
– Если сумеешь, то ты женщина получше меня.
Думаю, ни она, ни я не знали, что сказать после этого, так что лежали мы себе, каждая в своей кроватке, и на какое-то время притихли. Потом Эстер подала голос:
– Знаешь, куда я очень сильно хотела поехать, а?
– Нет, – отозвалась я. – Вы говорили, что в Манзанар.
– И что? Сюда я хотела поехать, потому что была возможность. Но ты же знаешь, куда я по-настоящему хотела поехать, верно?
Я подумала немного. Увы, точно – не знала.
– Ни сном ни духом, – призналась я.
– В самом деле? А я думала, ты сразу сообразишь.
– Сожалею. Придется вам мне сказать.
– Я хотела отправиться обратно в Бухенвальд. Но я понимала: денег нет, чтобы проехаться до самой Германии, да и слишком стара я для такого долгого путешествия. Надо было бы предпринять его, когда был шанс. Сейчас я понимаю это.
Я до того удивилась, что потребовалось время, чтобы я смогла хоть что-то сказать. В конце концов изрекла вот что:
– С чего это вам захотелось поехать обратно туда? – Думаю, учитывая, сколько времени мне понадобилось, чтобы заговорить, следовало бы подобрать слова получше.
– Причин две. Одна – та же самая, почему я приехала в Манзанар. Прочувствовать его. Посмотреть, кто еще вокруг ошивается. Но теперь ответ на это мне известен. Ведь то, что верно для Манзанара, будет верно и для Бухенвальда. Они, положим, не одно и то же. Зато – разные меры одного и того же. И я не думаю, что зло изменит что-то настолько основательно, чтобы решать, можно или нельзя забыть и простить прошлые обиды. Вторая причина: сказать ему кое-что. Мне хотелось заглянуть в глаза Бухенвальду… выражаясь фигурально, разумеется, поскольку у Бухенвальда нет глаз… и сказать ему: «Я победила, а ты потерпел поражение».
– Там все еще есть здания и всякое такое?
– Их немного. В этом отношении он во многом схож с Манзанаром. Все бараки взорвали и спалили дотла. Все еще сохранились ограда из колючей проволоки, ворота и сторожевые вышки. Кое-какие строения, по-моему, но не скажу точно, какие именно. Только земля там священна, потому что столько много народу умерло. Столько много душ… или так мне казалось. Громадная мощь того, что было раньше. Вот люди все еще и ездят туда. Привести в порядок собственные чувства, отладить отношение к такому, я полагаю. Но теперь я свой шанс упустила. Я уже никогда не поеду.
– Вы, может, еще долго проживете и съездите.
– Нет, – сказала, как отрезала, Эстер. – Не съезжу.
У меня не было желания спорить с ней о таких вещах. В любом случае, что мне про то известно? Все равно стало грустно.
– Может, я поеду, – сказала я.
– Тогда, если поедешь, передай ему вот это от меня. Скажи ему: «Эстер Шимберг победила, а ты потерпел поражение». Я бы предпочла сама это сказать. Но и так будет лучше, чем никак.
Едем домой
Эстер чувствовала себя не слишком-то хорошо. Пришлось помогать ей одеться, что было странно и неловко. Нет, я была не против. Это просто жизнь, хочу я сказать. Просто она. Только, думаю, Эстер, наверное, была против.
А потом, когда она обрела приличный вид, мне пришлось позвать Виктора, и тому пришлось помочь ей сесть в машину.
Думаю, утром у нас было намерение перед отъездом поехать и еще осмотреть Манзанар. Во всяком случае, разговор об этом велся. Но это до того очевидно стало невозможно, что ни у кого и в мыслях не было снова заговорить об этом. Мы попросту отправились домой, где Эстер можно было отдохнуть.
Мы отдали ей все заднее сиденье, а Джекс ехал впереди между Виктором и мной: тесновато пришлось.
Эстер вновь почти сразу же заснула.
Я спросила Виктора, не сможем ли мы остановиться у почтового ящика на выезде из Индепенденса. Так я смогла бы отправить открытку, но эту часть действий я не огласила. Мне просто нужно было отправить ее Ричарду. Я все еще не придумала, о чем написать матери.