– У меня от этого такое чувство… – Я ждал. – От этого у меня такое чувство, вроде я ненормальная или еще какая-то. Вроде вы считаете меня сумасшедшей.
– Может быть, просто смотрю на это так, будто сумасшествие затронуло то, чем и в чем вы живете. Все вокруг вас. И вам просто нужна помощь, чтобы ко всему этому приспособиться.
Так мы просидели долго. Буквально минуты шли. Сколько минут – сказать не могу. Может, три-четыре.
– Я подумаю об этом, – сказала Абигейл и, встав, пошла к выходу.
Я едва не дал ей уйти. Но потом догнал, повернул к себе и заключил в долгое объятие. Она не противилась этому поразительно долго. Обвисла на мне так, что позволила себя полностью держать.
– Спасибо, – выговорила она.
– Всегда готов помочь, – сказал я.
Она сама открыла дверь и вышла. Я смотрел ей вслед, пока она не дошла до половины дорожки, прежде чем вспомнил, о чем хотел спросить.
– Абигейл, – окликнул я, и она остановилась и обернулась. – Эстер умерла?
Она печально кивнула, еще разок всхлипнула, потом пошла дальше, больше ничего не сказав.
Я проверил сообщения на автоответчике телефона, но там ничего не было. Проверил электронную почту, но нашел там только всякий хлам. Не было даже обещанного сообщения от Конни с ее номером телефона.
Не было сил гадать, почему. Мне просто надо было поспать. Мне требовалось горючее. Нужна была жизненная сила. Нужна была починка.
Вообще-то я думал, что мне необходима обратно моя жизнь такой, какой она была прежде. Но эта тема была закрытой, так что я решил хорошенько выспаться ночью.
Утром я поспешил за почтой, охваченный внезапной и странной уверенностью, что получу почтовую открытку от Виды.
Я оказался прав.
«Что бы это значило?» – гадал я. Никогда раньше я вот так ни о чем заранее не знал. Во всяком случае, не помню такого.
На лицевой стороне открытки надпись: «Привет из Бейкера в штате Калифорния, родины самого большого термометра в мире». И, само собой, изображение этого самого термометра. Высоченное сооружение, шпилем уходящее вверх, со множеством делений, сфотографированное в момент, когда термометр показывал 100 градусов по Фаренгейту[20].
Я перевернул открытку, ощущая какую-то странную пустоту. Однако заметил, что сердце бьется сильнее и чаще обычного.
«Дорогой Ричард, – прочел я. – Много дней неполадки с машиной, и тут очень жарко. Надеюсь, скоро вновь окажемся в пути. В машине кондиционера нет, но по крайней мере можно опустить стекла и ехать быстро. Когда она едет то есть.
Я ищу чего-то, но не знаю, что это. Но, когда соображу, вы узнаете об этом первым.
Ну. Вторым, вообще-то. Я узнаю первой.
Вида
Самый высокий в мире термометр
Эдди спросил меня: «Что это за книжица, в которой ты все все время пишешь? Дневник, что ли?»
Вот я ему минут двадцать и втолковывала все про Эстер, про книжку с чистыми страницами, которую она мне подарила, про утешительный камень, про то, как она умерла (от этого я опять заплакала), и еще кучу всякой чепухи, о которой он меня на самом деле не спрашивал.
Только мне нужно было хоть чем-то занять себя.
Эдди механик, который чинит машину Виктора. Только как раз тогда он не чинил. Когда он меня спросил про книжку, он чинил чью-то еще машину. Прелестный голубенький «БМВ», что принадлежит еще одному несчастному глупцу, вздумавшему за раз одолеть пустыню целым и невредимым.
Чинить машину Виктора Эдди пока не может, потому что сделал спецзаказ на водяной насос, а тот еще не прибыл. Это занимает много времени. Больше, чем все думали.
А кроме того, даже когда водяной насос объявится, Эдди все равно нужно будет заниматься прежде всего с тем клиентом, который платит.
Мне Эдди нравится. Мы с ним приятели.
Он старше нас. Лет сорок или пятьдесят. И он индеец. Я имею в виду не типа индиец из Индии, я имею в виду типа американский индеец. Или, думаю, мне следовало бы сказать – исконный американец. Так, наверное, и уважительнее, и правильнее. В конце концов, сколько еще можно держаться названия только потому, что Колумб был идиотом, выискивавшим специи, который даже не врубился, что заехал туда, что и близко к Индии не лежало?
Впрочем, мне надо следить за собой строже, чтобы не отвлекаться.
Короче, Эдди носит волосы, забранные в длинный хвостик, который спускается у него по спине и который он перетягивает в трех местах. Перевязывает кожаными ремешками. Волосы связаны около затылка, но и на концах тоже крепко перевязаны, а еще перехвачены посредине. Так что хвостик тоненький. И черный. А еще у Эдди огромадный живот.
Еще он очень приятный.
Знает, что у нас не много денег, вот и посылает Виктора с поручениями на своем грузовике. Забирать запчасти и всякую всячину. Дает ему этим отработать. И он позволил нам разбить палатку Виктора рядом со своей заправкой. Только я там не могу появляться раньше четырех часов дня, когда заправка оказывается между солнцем и палаткой и появляется хоть какая-то тень. Иначе там – смерть. Буквально. Я вовсе не драматизирую.
Еще Эдди позволяет нам брать лед из своего морозильного агрегата, что, возможно, спасло жизнь мне и наверняка спасло Джекса. Примерно раз в час я окатываю Джекса водой из шланга в сторонке от заправки, а потом кормлю его льдом и держу лед на подушечках его лап – тогда он немного оживает, как поникшее, увядшее растение, когда кто-то польет его водой.
Когда мы вновь выберемся на дорогу, Джекс будет счастливее всех. Да и мы с Виктором сами жаждем того же.
Виктора тут нет, потому как он на работе: ездит по поручениям на грузовике Эдди.
Если бы я захотела, то сидела бы в крохотной лавке-закусочной при заправке Эдди, где есть кондиционер (если б не было, народ не задерживался бы, чтоб купить что-нибудь). Только сейчас я не хочу быть в лавке, потому как там смена гадкой кассирши. А кроме того, там негде сесть. Приходится устраиваться на полу, и покупатели подозрительно косятся на меня.
Добрая кассирша любит собак и пускает Джекса полежать на полу у себя за стойкой, где пса никто, кроме нее самой, не видит. Так он попадает туда, где прохладно. Гадкая кассирша собак не выносит (и, вообще-то, народ их тоже не жалует, коль скоро я уж о том подумала) и говорит, что вызовет на собственное рабочее место санитарную инспекцию, если увидит собаку в лавке.
Я как-то спросила Эдди, зачем он взял ее на работу, и он ответил, что, если б мог, взял бы кого другого с нравом получше, но вряд ли хоть кто-то станет искать тут работу летом.
Я едва себя не предложила поработать. По крайней мере, при кондиционере. Только мы скоро поедем дальше.
Опять я отвлекаюсь.
Так вот, я сидела у Эдди в мастерской, в ремонтном боксе, и болтала с ним. Спиной стену подпирала. Джекс лежал рядом на цементном полу, недавно политом, и спал, вытянувшись на боку в небольшой лужице и высунув язык только что не до пола. В мастерской кондиционера нет, потому как ремонтные боксы все спереди открытые. Зато хотя бы тут мы были в тени. А еще тут крутились два больших вентилятора: все лучше, чем ничего.
Так, возвращаясь к тому, с чего начала.
Я рассказала Эдди все про Эстер и книжку. И он слушал, кивал. А сам склонился над двигателем этого «БМВ». Снял капот, виниловыми шторками прикрыл оба крыла, чтоб можно было положить инструмент, ничего не поцарапав.
– Виктор рассказывал мне, – сказал Эдди, – что тебе сердце пересадили. Я так и не понял, врал он или правду говорил.
– Зачем ему было врать?
– Не знаю, – пожал плечами Эдди. – Я не знаю, зачем кому-то врать, зато знаю, что некоторые так делают. Ты пойми меня правильно. Он, похоже, парень хороший. Но я его плохо знаю. Просто я никогда раньше никого не знал, кому бы сердце пересадили. Это такая редкость.
– Не такая уж и редкость.
– А я думал, что это и вправду редкость.
– Уже нет. Тысячам людей пересаживают каждый год. Вполне уверена, где-то от двух до трех тысяч только здесь, в США. Если только я правильно запомнила. Впрочем, не думаю, что запомнила неправильно. Это много.
Я оттянула немного вниз ворот своей футболки, чтоб показать Эдди верхушку рубца. Он поморщился, будто бы это ему грудь располосовали до половины.
– Уух, – фыркнул он. – И далеко это тянется?
Я указала на место, где рубец закачивался, и Эдди снова поморщился.
– Намучилась, должно быть, с этим вдосталь?
– Ага. Только лучше, чем умирать. – Думаю, мне не стоило бы так говорить, ведь я так никогда и не умирала. Но пересадка точно кажется куда лучшим выходом, чем медленное, но безостановочное умирание.
– О, ты уже умирала, – сказал Эдди. Вновь вернулся к своему «БМВ». – Все мы умирали. И по многу раз. Просто ты не помнишь.
– Может, и так. Ага. Могло быть и так. Хочу пойти взглянуть, насколько сейчас жарко.
– Сто четырнадцать[21], – сообщил Эдди.
– Вам отсюда гигантский термометр видно?
– Ничуть.
– У вас тут маленький есть?
– Никакого.
– Откуда же вы знаете?
– Просто знаю. Я прожил здесь всю свою жизнь и просто – знаю. Спорим, что я не ошибся больше чем на один градус? Не веришь мне – ступай посмотри.
Я поднялась и пошагала из мастерской. Джекс завозился, встал и пошел со мной до открытых дверей, оставляя за собой длинный водяной след, но потом пес остановился еще до того, как я вышла на солнце. На солнце он выходить не хотел. Остановился и стал ждать меня.
Я прошлась по обжигающему асфальту, пока не стало видно гигантский термометр. Я видела и ощущала эти волны жара, мерцающие повсюду вокруг меня. Поджаривающие меня. Я понимала: надо поторопиться и вернуться обратно в тень до того, как покроюсь хрустящей корочкой и хорошо прожарюсь.