– А-а. Ага. И что с того?
– Не знаю. Просто подумала: какая прелесть.
Я чувствовала, что у него всякая чепуха на уме и ему хочется уйти.
Немного погодя Виктор спросил:
– Ты как мыслила, что делать станешь, когда это место найдешь?
– Хочешь, чтоб я ответила, даже если знаю, что ответ тебе не понравится?
– Полагаю, что так. Ага.
– Думаю, была у меня такая мысль, что если Ричард узнает, что я направляюсь сюда, то бросит все и тоже сюда приедет. Только сейчас я на самом деле понимаю, что это было глупо с моей стороны. Но, во всяком случае, такова правда.
Виктор ничего не сказал. Но красноречиво не сказал. Не по-доброму.
Вот я и предложила:
– Хочешь еще разок взглянуть на свою шину, а?
– Была мысль, может, кто-нибудь в кемпинге одолжит мне домкрат.
– Ладно. Пойдем посмотрим.
И там, около кемпинга, нас ждал еще один небольшой, но приятный сюрприз.
Мест не было совсем. Но милая супружеская пара средних лет, которые только-только оформляли место, услышали, как мы спрашивали, есть ли свободное, и позволили нам поставить нашу палатку на доставшейся им площадке. Сказали, что приезжают каждый год, а потому знают, что места в кемпинге на самом деле большие, а у них всего лишь небольшой домик на колесах, а потому все, что им нужно, – это часть пространства кемпинга, куда можно поставить их автодомик.
Они были очень милы и сказали, что если мы будем вести себя тихо, то можем поставить машину за ними, а палатку разбить рядом с их столом для пикников.
Думаю, это потому, что им понравился Джекс. Они все возились с ним, приговаривая, как он похож на их Кейси, который уже умер.
Видите? Говорила вам, что собака – это плюс.
Они даже одолжили Виктору громадный гаечный ключ (который, думаю, походил на монтировку) с домкратом, и тот поменял шину. Что было хорошо. Потому как теперь парень мог начать думать о чем-то еще.
– По-моему, я хочу сейчас вернуться туда, – сказала я.
– Лады, – отозвался Виктор. – Дай я только руки вымою.
Они все еще были перепачканы от замены шины.
– У-у. Не пойми это неверно, ладно? Только, думаю, мне просто надо самой туда пойти.
Он понял неверно. Я заметила.
– На тот случай, что Ричард там?
– Не думаю, что он будет там. Наверное, просто глупая мысль мне в голову пришла. Но даже если так. Это место, которое я помню, и, по-моему, мне просто нужно пойти и побыть там одной.
– Прекрасно, – бросил он. Будто ругательство какое. – Делай, что хочешь.
Идти пришлось куда дольше, чем я себе представляла. И мне не хватало дыхания из-за того, что оказалась так высоко в горах. И я не могла вернуться и попросить Виктора отвезти меня, потому как он и без того злился. Дело шло почти к самому закату солнца, так что обратно в кемпинг мне пришлось бы шагать в темноте.
Но, как бы то ни было, – у меня получилось.
Мне приходилось много раз останавливаться и отдыхать. Только это было важно. Просто я поняла: это важно. Я хочу сказать, если б не было важно, я бы не проделала весь этот долгий путь, чтобы совершить это. Верно?
Чем бы «это» ни оказалось.
Ричард
Закат
– Простите. Это место занято?
Еще не подняв взгляда, я узнал. Узнал голос. Я был удивлен и в то же время не удивлен.
Я глянул ей в лицо, прикрыв глаза от низко опустившегося солнца. И сказал:
– Я берег его для вас.
– Спасибо, – сказала она. И села.
Где-то глубоко внутри или, может быть, в каждой клеточке моего тела, всегда жила вера по крайней мере в шанс, что Вида способна помнить. Теперь я это знаю – тем ретроспективным познанием, которое подтверждает то, что вам все время было известно. И всегда истинный вопрос заключался в том, хочу или не хочу я этому верить, готов ли поверить этому.
На ней были шорты с сандалиями, а ноги казались такими тонкими, что, думал я, им должна грозить постоянная опасность сломаться, как спичкам. И все же они дотемна загорели под солнцем. Интересно, язвила мысль, как получилось у нее так устроиться в этом мире. Лучше, чем мне порой. Или так только казалось.
– Так это ваша красная роза, – сказала она, дотрагиваясь до лепестков. – Откуда она взялась?
– Какая-то женщина, которую я никогда прежде не встречал. Пожилая дама. Ей показалось, что я грущу, и она оставила мне этот цветок.
– Это и вправду мило, – сказала она. – Значит, вы прослушали мое сообщение. Я вправду рада, что вы послушали сообщение.
– Какое сообщение?
– Я вам оставила послание на автоответчике. В воскресенье утром. Часов в девять или, может, в десять.
– Меня уже не было.
– Почему же вы приехали сюда, если не слышали моего сообщения?
– Ну, это очень длинная и запутанная история.
– Нам, по правде, прямо сейчас не надо рассказывать никаких длинных историй. Или надо?
– По-моему, нет.
Какое-то время мы безо всяких разговоров смотрели на закат солнца. Сколько длилось это время, я, честно говоря, сказать не могу.
Я полез в карман за утешительным камнем.
– Думаю, у меня есть кое-что, что принадлежит вам.
И протянул раскрытую ладонь, на которой лежал камень. Ждал, что она возьмет его. Вместо этого она накрыла мою руку своей и держала так, зажав утешительный камень между своей кожей и моей.
Так мы и сидели некоторое время, наблюдая за тем, как меняется свет в каньоне.
– Сочувствую по поводу Эстер, – произнес я.
– Спасибо, – отозвалась она. И не спросила, как я узнал.
Немного времени спустя я заметил очень высокого худощавого парня с большой собакой, стоявшего на траве над солнечным крыльцом. Может быть, у меня разыгралось воображение, но готов поклясться, что глаза его метали в нас молнии.
Кивком я указал на него:
– Знаете этого парня?
– О-о. Да. Знаю. Лучше мне поговорить с ним.
Она отпустила мою руку, обронив утешительный камень. Встала, снова подобрала его и направилась к парню. Стоило ей это сделать, как тот круто развернулся и потопал прочь. Вида побежала, чтобы догнать его, но не ей было тягаться с его длинными ногами. Она успела только добраться до края солнечного крыльца, где и остановилась. Секунду-другую тоскливо смотрела парню вслед.
Потом вернулась и опять села со мной. Вздохнула:
– Думается, он не хочет, чтоб с ним говорили.
– Это ваш близкий приятель?
– Нет.
– Знаете, я чуть постарше. Так уж помогите мне понять. На современном языке означает ли у молодых «он не мой близкий приятель», что вы живете с ним половой жизнью, но безо всяких реальных обязательств? Понимаю, что это совсем не мое дело. Просто любопытно узнать.
– Ричард, – сказала она. Сказала так, как окликают по имени ребенка, когда он ведет себя до того глупо, что вы теряете терпение. – Я ни с кем не живу половой жизнью. У меня никогда ни с кем ничего не было.
– Никогда?
– Когда бы мне? Как? При неусыпно следящей за мной матери?
– Уже много недель, как она не следит за вами.
– Так ведь нет никого, с кем меня тянет заняться сексом. Кроме вас то есть. Только вы. Никто другой.
Представления не имел, как отвечать на такое. Вот мы долго ничего и не говорили. Только во мне росло ощущение, что с моих глаз спадают шоры. Может быть, то и был единственный способ покончить с этим. Может быть, путь к этому лежал только в одну сторону, вел только к одному завершению, а я метался, теряя время, по этому пути, наполовину ничего не замечая. И может быть, тот факт, что я сознательно не принял то, чему суждено было случиться, никоим образом не мешал этому свершиться.
И вот я встал, протянул ей руку и она вложила в нее свою. И я взял розу: не стакан, не воду, а одну только розу – и подал ее Виде.
А потом мы отправились в мой номер.
По пути я искал взглядом ее неблизкого приятеля, но, по счастью, того нигде поблизости не было.
Вида
О том, как Ричард дрожал
Ричард был такой перепуганный.
Богом клянусь, не знай я всего, решила бы, что он был девственником, а я – нет. Его в самом деле трясло.
Это было невероятно сладостно. Так сладостно, что сердце разрывалось на самом деле. У меня сердце терзалось при виде большого взрослого мужчины, который был так уязвим, так хрупок, что того и гляди мог разбиться вдребезги.
Тем более – этот мужчина.
Такое чувство было, что я должна держать его, лишь слегка-слегка, как только могу, касаясь. Словно, когда держишь по-настоящему хрупкое елочное украшение или вручную выдутый из хрусталя стакан, такой невероятно тонкий. Иначе он разлетится на тысячу осколков, и тогда не только сам разобьется, но и я вся порежусь, пытаясь удержать его в руках.
Вот и все, что я собираюсь сказать об этом.
Так не заведено, чтоб расписывать в книжке личное, когда кто-то не хочет, чтоб ты болтала об этом.
Ричард
О чем надо сожалеть и о чем не надо
По-моему, я слегка задремал. Когда проснулся, спина Виды прижималась к моей груди, а в окне пробивался самый слабенький намек на свет. Луна, возможно, или самое начало утра. Откуда мне в самом-то деле было знать.
Во сне мне было позволено сойтись с другим человеком, что, по ощущению, было знакомо. В конце концов, я каждую ночь девять лет делил постель с женщиной. И когда глаза у меня разом открылись, ощущение это продержалось всего долю секунды. А потом правда обрушилась на меня обломками стены, вдребезги разнесенной снаружи.
Правдой были ее острые лопатки и то, что я чувствовал кожей каждый выступ ее позвоночника.
Я заплакал. Как-то сразу. Это было сильнее меня. Я ничего не мог поделать, чтобы сдержать плач. Я не рыдал. Все делалось моими глазами – и водой. Слезы потекли, как из водопроводного крана, когда его из закрытого состояния переключаешь на полную. Часть меня понимала, что мне следовало сделать это еще несколько месяцев назад. Другая часть меня даже сейчас не желала этого и, если б смогла, все прекратила бы. Только было слишком поздно. Слишком поздно.