Усадьба
Усадьба выглядела не так, как ожидал Борис, хотя, надо сказать, русскую архитектуру он изучал очень поверхностно — он занимался отделкой фасадов, но предпочитал обращаться к европейской и американской культурам и традициям. Сейчас это было на пике моды.
На скриншоте, который Борис сделал с последнего кадра, был виден главный желтый деревянный двухэтажный дом с высокими окнами и мезонином. Пропорциональная надстройка в средней части крыши придавала строению солидности и выразительности, ее поддерживали мощные белые колонны. Почему-то в памяти всплыла усадьба из старого фильма «Формула любви». Чем-то похоже. «Сильвупле, дорогие гости, сильвупле, — улыбнулся сам себе Борис. — Вот я тебя и нашел».
Здесь действительно легко можно было бы представить себе счастливое семейство: добродушного отца-булочника, его красавицу-жену, двух детей-подростков и улыбающуюся Злату в ее кресле-каталке, укутанную в мягкий плед. Наверное, однажды они сделали бы здесь такую милую семейную фотографию, если бы красавица-жена отца семейства не оказалась циничной и безжалостной социопаткой, которую больше всего в жизни интересуют жестокие убийства.
Борис не знал, что именно в этих убийствах так сильно напугало Романа, ведь он, судя по всему, очень любил, когда к нему применяют жестокость. Но было очевидно, что Белла не просто закалывала или, к примеру, травила своих жертв. Ее бесконечно голодная до смерти душа явно требовала каких-то особых извращений. И невозможность узнать, каких именно, дополнительно будоражила и заводила Бориса.
Сахаров загрузил картинку с изображением усадьбы в поисковик и попробовал найти это место в Сети. Но оказалось, что такой тип зданий довольно популярен, идентифицировать усадьбу не удалось. Задумавшись, как еще можно найти адрес, он достал из кармана пачку сигарет и едва не прикурил. Его одернул официант и, извинившись, сообщил, что курить в здании вокзала строго-настрого запрещено даже VIP-клиентам их ресторана. Осененный идеей, Борис развернул ноутбук экраном к прыщавому пареньку:
— Ты не знаешь, где это у вас?
Парень близоруко прищурился и почесал в затылке:
— Да как не знать. Знаю. Это километрах в сорока от города. У Безымянной деревни. У меня там родители.
— А кто в усадьбе живет, знаешь?
— Так это… вдова сгоревшего булочника вроде как. С падчерицей, кажись.
— Что еще знаешь?
— А вам зачем?
— Жениться хочу на вдове, — сыронизировал Борис.
— Ха! Что-то больно много женихов! Только она уже занята, — не понял иронии официант.
— В каком смысле — много женихов?
— Дык приезжал тут один мужик… постарше вас… и еще один на той неделе. Их этот, как его… Зин! — Официант окликнул повариху, которая скучала за дальним столиком в отсутствии заказов. — Зин, как ее мужика зовут?
— Какого мужика, олух? Я почем знаю! — крикнула Зина.
— Да знаешь ты! Это ж брат двоюродный твоей Наташки. Этот, который со вдовой булочника? — уточнил официант.
— Какого булочника?
— Сгоревшего! Как будто у нас много сгоревших булочников было в городе.
— А, этот! Роман его зовут.
— Во! Роман. Он, короче, встречал их тут на своей «десятке». Выглядели они — словно жениться приехали. Только Роман хрен кого к Белле подпустит. Фиг знает, может, это родственники ее какие. Да не… — Официант завис, раздумывая над собственными словами.
У Бориса не осталось сомнений. Все сошлось. Рассчитавшись и выяснив, как добраться до усадьбы, он посадил кота в машину. Сахаров был почти на сто процентов уверен, что его отца уже нет в живых. Но не довести дело до конца он не мог. Ему нужна была Белла. Уникальная, неповторимая. Больше, чем садистка. Сильнее, чем просто «госпожа». Порочнее, чем нимфоманка. Он чувствовал в ней тьму, которая их роднила. Только он своего демона боялся и держал взаперти. А ее резвился на свободе.
Липкое, тянущее предчувствие беды появилось в животе Бориса, едва он проехал указатель на Безымянную деревню, за которой была расположена усадьба Беллы. Слишком много машин для этой глуши встретилось по дороге после поворота. В воздухе витало волнение, какой-то нездоровый ажиотаж. Стоящие на обочине местные жители взволнованно переговаривались. Борис чувствовал — в усадьбе что-то случилось.
Подъехав к широко распахнутым воротам, он заглушил мотор и, открыв дверь машины, почувствовал, как в салон ворвался гадкий, кислый запах дыма… Пожар.
Это красиво, наверное, только на картинке в кино, где все не взаправду. В жизни — жуткое, антиэстетическое зрелище, вызывающее ужас или как минимум неприязнь, граничащую со страхом. Особенно мерзкие чувства накатывают, если в пожаре сгорели люди — запах дыма смешивается с запахом паленого мяса, и мозг услужливо дорисовывает все, чего не видят глаза.
На этом пепелище стоял именно такой запах.
Смешавшись с группкой местных баб и мужиков, наблюдающих за работой пожарных на пепелище, Борис разглядывал то, что когда-то было тайным логовом черной вдовы — Беллы.
Местные жители пересказывали друг другу: от веселого желтого дома буквально за двадцать минут остались только черные, дымящиеся обломки да остов огромной старой кирпичной печи. Жар был такой, что листья на деревьях даже в тридцати метрах от огня свернулись и потемнели. К счастью, ближайшие дома деревенских жителей располагались гораздо дальше от усадьбы и не пострадали.
Постройка, которая когда-то была домиком Златы, тоже выгорела полностью. Однако стены остались на месте — дом был только отделан деревом под стиль усадьбы, а внутри состоял из современных негорючих пеноблоков.
Сгорел и злополучный сарай, под которым должна быть яма с трупами. Сомнений не оставалось — это был поджог. Слишком уж далеко сарай был от основных строений, чтобы загореться самостоятельно. Хотя, конечно, Борис не спец… Но, что называется, нюхом чуял — все это не могло быть случайностью.
Пожарные еще поливали из шланга руины то тут, то там. Машины отъезжали и подъезжали — в доступе не было подходящего водоема или скважины, приходилось ездить за водой на соседнюю улицу.
Среди дымных развалин, закрывая нос кто специальными масками, кто рукавом пиджака, ходили полицейские. За домом, подальше от глаз зевак, лежали два черных мешка с телами погибших. Рядом стояла скорая с закрашенными окнами, нервно курил водитель.
По лицам местных жителей гуляли посменно ужас, тоска, горе, сочувствие и осуждение.
— Менты-то давно тут?
— Да минут десять, пожарные вызвали, когда трупы достали.
— Это ж там мать и дочь? — шептались в толпе.
— Ага… обе две! Болезную жалко.
— На коляске которая? А что с ней было?
— Да теперь важно, что ль? Что было, то прошло. Смерть всех лечит.
— Нелюдимые были, с народом не общались, ох, неспроста!
— Прости господи, помилуй душу грешную!
— Да что ты, какая грешная душа у ребенка!
— А этот, Роман-то?
— Этого не видали!
Борис решительно направился к полицейским. Окликнул ближайшего, тот направил к другому:
— Вон, в пиджаке, видишь? Следователь.
Высокий мужчина с желтым от сигаретного дыма морщинистым лицом и с толстой папкой с бумагами под мышкой ковырялся мыском новой туфли в обгоревшей утвари.
— Господин следователь! — окликнул его Борис. И хмурое лицо мужика вытянулось в удивлении. Слово «господин» по отношению к себе он в этой глуши не слышал никогда в жизни. Не встречались ему еще и такие странные типы вроде Бориса.
— Господин следователь, разрешите обратиться?
— Обращайтесь. — Следователь профессиональным взглядом осмотрел Бориса сверху вниз раза два или три. — А вы, собственно, кто?
— Борис Сахаров. — Борис протянул руку. Следователь быстро пожал ее, но все-таки попросил паспорт.
— Следователь Степанов, Евгений Вадимович. Что надо?
— Евгений Вадимович, дело в том, что, по моим сведениям, в этой усадьбе должен был гостить мой отец. Он пригласил и меня. Я только приехал, а тут…
— Так-так, давайте запишем, Борис. Как звали вашего отца? Понимаете, такое у нас впервые. Нам нужно будет с вами переговорить, я вас вызову, дадите описание внешности, приметы… Вы успокойтесь, среди погибших мужчин нет. Вы, кстати, знали людей, к которым отец собирался в гости?
— Нет, не знал. Отец сказал, что потом познакомит. А кто погиб, можно узнать?
— Можно, отчего ж. Хозяйка и дочь ее.
— А няня?
— Какая няня?
— У девочки вроде няня была?
— Не знаю. Не видали никаких нянь. Няни — это ваша столичная блажь. Наши нянь не держат, самим на хлеб не хватает… — Следователь окинул Бориса взглядом, в котором читалось: «Зажрались они там в столицах совсем». — Так, сейчас я позову человечка, вас в отдел проводят.
— Евгений Вадимович! — К следователю подбежал молодой опер, бледный, почти синий от волнения. — Вас просят, там… там… — Опер наклонился и что-то прошептал Степанову на ухо, но Борису не нужно было слышать, чтобы понять, что случилось: на обломках сарая двое пожарных и еще один опер разглядывали черный провал в полу, который они только что обнаружили под обломками рухнувшей крыши.
Забыв о Сахарове, следователь поспешил туда. Молодого опера, который явно не удержался от того, чтобы заглянуть внутрь обнаруженной ямы, тошнило. Он едва успел вовремя добежать до кустов чуть в стороне от Бориса и еще утирал испачканный рот рукавом, когда за спиной Сахарова прокатилась волна громкого шепота. Затем, словно слухи летели быстрее звука, Борис услышал где-то вдалеке истошный вой милицейской сирены. Через минуту на всех парах в приусадебный двор въехал старый «бобик», люди во дворе снова зашептались, показывая пальцем: «Вот, вот он! Смотри! Поймали нелюдя! Поймали!» Сквозь стекло машины Борис разглядел силуэт Романа. Из машины выбежал полицейский в форме, нашел глазами следователя, ринулся к нему.
Тем временем кто-то из местных жителей приблизился к «бобику» и заорал, надеясь докричаться сквозь закрытое стекло машины:
— Роман! Ты, что ль, бабу свою убил? А? Отвечай!
Толпа оживилась:
— Слышь! Ты при народе скажи, ты сжег? Или нет?
— Не прячься!
— Ты, нет?
— Девку-то за что?
Было видно, как лицо Романа вытягивается в шоке, как он ошалелыми глазами рассматривает пепелище, которое еще недавно было усадьбой, слушает страшные слова деревенских…
— За что бабу убил, сука?
— Хорошая баба была…
— А девку-инвалидку за что?
Мужики в толпе наглели, не видя полицейского начальства, и, подходя все ближе, сплевывали то ли слюну, то ли злобу, которая начала застилать им глаза, защищая от шока. Роман на секунду вжался в заднее сиденье, затем лбом приник к стеклу машины, вслушиваясь в крики местных. Его губы шептали что-то прямо в стекло, но было не разобрать. Он говорил сам с собой.
— Я слышал, ты вчера орал, что прибьешь ее! Я ментам скажу! — доносилось из толпы.
— Скажи, Палыч! Мы тебе верим!
— И я слышала, что орал, — поддакивала какая-то баба в зеленом платке.
Местные смелели все больше, не видя сопротивления Романа, чувствуя, как стая волков чует добычу, свою власть над ним. Но тут раздался крик рассвирепевшего следователя Степанова:
— Идиот, сука! — кричал он на подчиненного, который привез Романа. — Что вы его катаете туда-сюда! В участок его! В клетку! И вызывай следственный комитет из города!
Прошло, наверное, часа четыре. Борис сидел в своей машине. Он еще не решил, как именно следует действовать и что говорить полицейским, если все-таки придется ехать в участок, поэтому на всякий случай переставил тачку подальше от развалин усадьбы и, сидя на водительском месте, уткнувшись в руль, думал. Думал, думал, думал…
Кот уже полчаса вопил на заднем сиденье, требуя, чтобы его выпустили на улицу справить естественные надобности. Пересилив себя, Борис выпрямился и открыл ему дверь. В зеркале заднего вида мелькнуло знакомое лицо. Ну, конечно, эти придурки нашли его: Леня и Соня неумело прятались за забором близлежащего огорода. Похоже, они тоже не ожидали увидеть здесь пепелище, как и сам Сахаров. Но, вероятно, еще не знали всех деталей.
— Да и хрен с ними, — шепнул Борис вернувшемуся коту и захлопнул за ним дверь. Кот довольно облизнулся. — Мне интересно, что же все-таки с моим отцом?
В кармане Бориса коротко звякнул мобильный. Новый телефон он купил сразу после того, как избавился от старого. Но вот номер сохранил тот же. Непривычный пока еще звук означал, что пришло сообщение. И уже через секунду с его лица пропало озабоченное выражение.
— Ага, кот! Вот и папа! Кажется, вполне себе жив!
За окном Леня и Соня с открытыми ртами разглядывали пепелище, стараясь не привлекать к себе внимания местных. Девушка зацепилась ногой за спрятанный в кустах пень и едва не упала. Леня не заметил этого. Соня смотрела на него обиженно, снимая с себя репейник и отряхивая колени.
— Раз они здесь, вероятно, что-то узнали про Беллу и моего отца, — сказал Борис коту. — Хотя про отца вряд ли могли догадаться. Только я знаю, что он к ней поехал. Хм… В любом случае не нравится мне, что они опять болтаются у меня на хвосте. Но, кажется, мою машину они пока не заметили.
Кот равнодушно посмотрел на Бориса, а тот уже открывал ноутбук и соединялся с Сетью.
— Сигнал здесь, конечно, слабенький. Но ничего, чтобы удалить все видеодневники Златы из Сети, мне достаточно. Тем более что я давно скачал себе копию. — Борис подмигнул коту. — Если эти двое тоже нашли видео, будем надеяться, что они не сделали то же самое. Хотя… хотя… я бы не оставлял это на волю случая. Придется точно выяснить, что они знают и что у них есть.
Других машин, кроме старой «десятки», на заправке не было. Хозяин АЗС явно пытался оформить кафе в современном стиле, но получилось так себе: совок выдавали пластиковые скатерти на не очень чистых столиках, старая витрина, которая использовалась для продажи свежих пирожков и бутербродов, и необъятных размеров кассирша с кислым лицом.
В отсутствие клиентов дама явно скучала, телевизор орал на полную, шел какой-то сериал или что-то вроде этого… Белла и Александр Сахаров решили выпить кофе и съесть по паре пирожков. У Александра ужасно кружилась голова, он никак не мог прийти в себя. Белла же всю ночь не спала и еще несколько часов провела за рулем, теперь ей нужно было размяться и взбодриться — Александр не мог пока сменить ее на водительском месте из-за плохого самочувствия.
— Давай перекусим, и я все тебе расскажу. — Она ласково положила руку ему на плечо. — Ты практически спас мне жизнь! Как же хорошо, что ты приехал именно сейчас.
— Да нет, Белла, это ты меня спасла, судя по всему.
Они присели за столик с липкой скатертью, и Александр уже хотел попросить убавить громкость телевизора, но сериал закончился, на экране замелькала заставка регионального выпуска новостей. Молодая корреспондентка с пепельными волосами, у корней которых традиционно проглядывал навязчивый черный, алыми губами рассказывала в микрофон с лейблом канала о страшной трагедии, которая приключилась недалеко от города Энска, в Безымянной деревне. Страшный пожар унес жизни двух человек, сгорели мать и дочь. Во время разбора завалов полиция также обнаружила «братскую могилу»: огромную яму, куда были свалены расчлененные тела неизвестных людей.
— Все местные жители глубоко потрясены произошедшим. Они утверждают, что даже не подозревали о таких зверствах в усадьбе, — тараторила крашеная блондинка.
— Да-да, всегда у них было тихо. Люди скромные, на улицу выходили редко. Она ж вдова была… хозяйка-то. Вела себя скромно. — Это рассказывала какая-то деревенская бабушка в платочке, нежно прижав протянутый микрофон почти к самым губам и опасливо поглядывая на камеру.
— Спасибо большое, Надежда Ивановна. А нам согласился дать комментарий представитель Следственного комитета.
В кадре появился упитанный генерал в форме. Кассирша на заправке томно вздохнула, разглядывая его погоны.
— Роман Вязнов, сожитель хозяйки усадьбы, полностью признал свою вину в пожаре, который унес жизни Беллы Кузнецовой и ее падчерицы, несовершеннолетней Златы Кузнецовой. Он признался в убийствах и всех тех людей, чьи тела мы обнаружили в деревянной пристройке.
— Скажите, пожалуйста, уже известно, кто эти люди и за что они были убиты?
— Эта информация на данный момент представляет тайну следствия. Ведется работа. Дело взято на особый контроль.
— У нас также есть видео, которое прислал наш народный корреспондент у полицейского участка, куда был доставлен Роман Вязнов.
На экране появились любительские кадры, снятые на смартфон. Неизвестный «народный корреспондент», явно из сотрудников, вблизи снимал, как из участка выводят в наручниках Романа. На лице у него было блаженное выражение. Он словно получал удовольствие и страдал одновременно. Слезы сменяла улыбка, он подхихикивал каким-то своим мыслям, его взгляд не мог ни на чем остановиться.
— Зачем ты это сделал, придурок?! — раздался голос неизвестного откуда-то из-за кадра, и Роман начал неистово смеяться. — Зачем ты их всех убил?
Вместо ответа задержанный хохотал еще громче.
— Какой все-таки жуткий тип, Белла. Он же очевидно тронулся умом. Почему они говорят, что он твой сожитель? Роман сразу мне не понравился, еще когда забрал меня с вокзала. Объясни мне, как он вообще попал в твое окружение и что же все-таки произошло?
— Ах, Шура! Это давняя история. Вязнов был другом моего покойного Виктора. И теперь мне кажется, что мой муж погиб не случайно. Я же тебе говорила, что он сгорел во время пожара в своей булочной? Да? Понимаешь — тоже огонь! Теперь я почти уверена — все это дело рук Романа. Этот гад отлично умеет втереться в доверие. Он очень помогал нашей маленькой семье после той трагедии, поддерживал и меня, и Злату, делал кое-какую мужскую работу в усадьбе, вот деревенские и решили, что мы живем вместе. Знаешь, как быстро в деревне разлетаются слухи?
— Но за что, Белла? За что Вязнов убил твоего мужа и его детей? Что за трупы в сарае? Почему Роман решил сжечь тебя и Злату? И, дорогая, это только часть вопросов, которые сейчас вертятся в моей голове!
— Ах, Шура! Я уверена, что он маньяк! Пироман! Так, кажется, называют людей, которые любят все поджигать. Роман всегда казался странным. Но мне нужна была помощь! А с тобой мы познакомились совсем недавно. К кому еще я могла обратиться?
— Допустим. Но почему все думают, что ты мертва?
— Кажется, они нашли тело нашей нянечки — Маши. Она только недавно, буквально прямо перед тобой, приехала, чтобы работать со Златой. Никто не видел ее. Наверное, решили, что женский труп — это я, а не она.
— Но как ты спаслась? Как спасла меня? И почему не смогла спасти Злату? Боже мой, я вообще не помню, как закончился вечер, когда я приехал… Мы, кажется, сели ужинать, а потом… потом все как в тумане, и — чернота. Вязнов напал на меня? А ты? Что ты делала в этот момент? — Александр с трудом продирался к реальности через завесу вертевшихся в голове вопросов.
— Ах, дорогой! Я все-все тебе расскажу! Это была самая жуткая ночь в моей жизни! Нам надо уехать, уехать как можно дальше отсюда! Иначе Роман найдет и убьет меня! Я чувствую — если узнает, что я жива, найдет и убьет! — Белла разрыдалась, и Александр почувствовал себя виноватым.
Конечно, несчастная женщина! Сколько ей пришлось пережить, чтобы спастись самой и спасти его! Белла только что потеряла дочь, хоть и приемную… Сахаров уже не сомневался: любимая все ему расскажет, только чуть позже. Сейчас надо как можно скорее прийти в себя.
— Можно мне еще одну кружку кофе? — Александр окликнул официантку и погладил Беллу по голове. — Не плачь, моя хорошая, мы со всем справимся! Сейчас я сяду за руль, а ты поспи на заднем сиденье. Мы с тобой еще все обсудим. Я отвезу тебя к себе домой.
Через полчаса, когда Белла немного успокоилась и заснула, Александр достал из кармана мобильный и одной рукой набрал сыну сообщение: «Боря, у моей женщины серьезные неприятности. Ты мне нужен. Через день буду дома, в Иркутске, приезжай, как сможешь». Именно это сообщение получил Борис, когда любовался на пепелище.
Съемная однокомнатная квартира Леонида выглядела словно замороженная во времени: советская стенка, советский ковер, советская посуда в кухонном шкафчике, который, кстати, тоже был частью советского комплекта мебели для кухни. Все старое, видавшее виды, с легким душком пыли и плесени. Очевидно, хозяйка квартиры решила не вкладываться в нее, раз уж тут будут жить совершенно незнакомые ей люди. Но Леня не обращал на это внимания. За те деньги, что у него водились, найти что-то поприличнее сложно. А у этой квартиры есть очень важное преимущество — балкон. Даже не балкон — лоджия. Огромная, на всю кухню и комнату. Летом там можно жить. И вид с девятого этажа шестнадцатиэтажного дома в районе с невысокой застройкой очень неплох.
Леня открыл старый замок обшитой рваным дерматином двери, бросил в коридоре спортивную сумку с вещами и, едва разувшись, рухнул на скрипучий диван. Сонечка деликатно присела рядом на самый краешек.
— Принеси пива, Сонь, — буркнул Леня.
— Лень, ну девять утра… Может…
— Я сказал, что хочу пива!
Девушка вздохнула и пошла на кухню. Хлопнула тяжелая дверь холодильника «Бирюса».
— Лень, давай забудем это все как страшный сон, а?
— Что?! Забудем? Да, Сонечка, такого я от тебя не ожидал… Видимо, ты уже кое-что забыла! Неужели можно взять и отвернуться от того, что на наших глазах рождается, может быть, самый кровожадный и циничный маньяк современности? И только благодаря нам он еще не начал свою кровавую жатву!
— Леня…
— Что — Леня? Он же едва не убил проститутку там, в парке! Разве нет? Он и меня бы убил, я уверен!
— Но он…
— Ты защищаешь его? Ты серьезно? Человек на твоих глазах пытался зарезать другую женщину, пусть и падшую, он же на твоих глазах избил твоего мужчину, а ты его защищаешь?
— Я не…
— Не оправдывайся! Ты… Да кто ты вообще! Как ты можешь!
— Леня, но… — Слова застряли у Сонечки в горле, упреки Лени казались ей страшно несправедливыми, ведь она не пыталась никого защищать, просто хотела с холодной головой разобраться в том, что происходит, понять, почему Сахаров озверел и кинулся с ножом на живого человека. Если раньше ему это было не свойственно, значит, что-то его спровоцировало, но что? Прежде всего надо разобраться, так ей казалось. Однако сейчас все здравые мысли исчезли — стресс, усталость после дороги из города Энска обратно в Москву, крики и обвинения любимого человека сделали свое дело. Сонечка в голос разрыдалась.
Но Леня не замечал ее слез. Он распалялся от собственной злобы:
— Кто эти люди в сгоревшем доме за городом? — кричал он, вскочив с дивана. — Борис же как-то связан со всем этим! Может быть даже, он поджег усадьбу! И таки обагрил руки кровью!
— Он же раньше ничего не поджигал…
— Он и проституток раньше по кустам не резал! Заткнись! Я не могу больше слышать, как ты его выгораживаешь! Заткнись! Заткнись! — Леня влепил девушке звонкую пощечину. — И перестань рыдать! — каменным голосом продолжил он. — Принеси еще пива.
Не понимая, что сейчас произошло, словно зомби, Соня послушно вышла из комнаты за второй бутылкой.
Через минуту на полу рядом с диваном противно затрезвонил старый дисковый телефон.
— Это квартирная хозяйка, — сказал Леня спокойно, словно ничего только что не произошло. — Она всегда звонит на домашний. Я не сниму. Денег нет. Все ушло на эту чертову поездку. Но знаешь что… Деньги будут. Я скачал несколько файлов видеодневников той девчонки, Златы, на хард. Посмотрим, что с их помощью мы сможем вытянуть из Сахарова.
— Но мы же не нашли никакой связи с ним…
— Не важно! — Леня открыл ноутбук и вошел в интернет. На экране мелькнул баннер региональных новостей Энска и окрестностей. Он кликнул на него. — Так-так-так… А вот это уже интересно! Тут пишут, что в пожаре сгорела девочка, это Злата, наверное, и хозяйка дома, то есть Белла. А вот про няню ничего не пишут… У нее же не было документов, помнишь?
Соня молчала.
— Нет, дорогая моя! Судя по записям, эта Белла слишком умна, чтобы просто так взять и сгореть в пожаре, который сама устроила.
— Ты до этого говорил, что Борис устроил. — Соня явно запуталась в Лёниных мыслях.
— Дурочка, это я так, для красного словца, про Бориса сказал. Любой дурак, посмотревший дневники, поймет, что поджечь могла только Белла. А тут пишут, что она сгорела, а вину на себя взял Роман. Поехал крышей, видимо, окончательно.
— И что? — Соня ничего не понимала.
— А то, что если она устроила пожар, то, скорее всего, выжила! А за ее труп приняли как раз труп няни — этой Машки. Очень удачно, что Белла никогда не выпускала ее в деревню и на улице запрещала светиться. Да и похожи они были… наверняка неслучайно!
— А при чем тут Борис? — спросила Соня.
— Не знаю… Он у меня пока не вяжется с этой историей, но мы попробуем связать. Надо рискнуть и предложить ему выкупить у нас эти записи, — ответил Леня.
— Шантаж?
— Конечно! Он, родимый! Молодец, начинаешь включать мозги! — Леня ласково приобнял девушку, и Соня робко улыбнулась ему.
— Может, давай узнаем сперва, что их связывает — Беллу, Злату, Романа и Бориса?
— И как ты это узнаешь?
— Я могу съездить к этому Роману, поговорить, — предложила Соня.
— Ты думаешь, тебя пустят к человеку под следствием? И даже если пустят, с чего это он вдруг именно тебе что-то расскажет? Дурочка.
— Я не знаю, Леня. Но мне кажется, мы сделали ошибку, не расспросив ни о чем местных жителей, когда приехали на пепелище. Мы, конечно, были в шоке, но… В общем, надо попробовать. Глупо шантажировать человека, не зная, важна ли для него эта информация. А если ты попросишь у Сахарова деньги за видео и он скажет, что не заплатит? Ведь связь с ним неочевидна, и он наверняка это понимает. За что ему платить?
— Я не попрусь больше в эти ебеня, чтобы кого-то расспрашивать! И денег нет, — ответил Леня.
— Подожди, давай посчитаем все, что осталось.
Минут пятнадцать они перетряхивали вещи и ощупывали карманы. Кое-как насчитали три тысячи рублей с мелочью.
— Вот и отлично! — обрадовалась Соня. — Мне хватит на самый дешевый билет до Энска, оттуда поймаю попутку до Безымянной деревни и обратно.
Борис мало что помнил из своего детства в Иркутске. Разве что холодный противный ветер с Ангары, серые дома спального района, где они жили, безликую школу, в которой он держался особняком, ни с кем не общаясь.
После смерти матери в нем самом что-то умерло. Его чувства стали блеклыми, словно холодное, затянутое облаками осеннее небо.
С отцом они никогда не были близки и, надо сказать, ни тот ни другой к этому и не стремились. Александр Сахаров тоже долго отходил от смерти жены и в своем горе совсем не замечал сына. Он нанял ему няню, чтобы она следила за мальчиком, заботилась о нем. Сам же время от времени покупал Борису дорогие подарки, как бы напоминая о своем присутствии в его жизни. Но семьей их назвать было сложно: в большой квартире жили няня и мальчик, на кухне они иногда встречали мужчину, который считался здесь главным.
Когда Борису исполнилось шестнадцать, отец предложил ему пойти вместе на охоту. Борис согласился. Возможность легально убить живое существо — это интересно, это будоражило кровь юноше с рыжими волосами.
Стояла золотая осень.
На удивление погода была безветренной, тихой. Добрались до Байкала, взяли там небольшую лодку, через несколько часов ходу по зеркальной спокойной воде пристали к берегу охотхозяйства. В этих краях водились зайцы, лисы, олени, соболи.
Они шли по узкой тропке к домику местного егеря, и Александр рассказывал сыну:
— Южнее можно и на кабана сходить. Но если тебе охота понравится, я лучше потом возьму проводника, и мы с тобой мотанем на север. Там лоси. А в тундре — дикие северные олени. Но главное, сын, там такая красота! А северных оленей ты вблизи видел?
— Нет, — буркнул Борис.
— О, сын! Они, знаешь, не такие, как в мультиках. У оленя рога — вот такие! — Он показал размер руками. — Когда только отрастают, они мягкие, нежные. Потом становятся твердые, но как будто покрыты шерстью, приятные на ощупь. И нос у оленя такой мягкий-мягкий, шерстяной. Набегается — дышит так тяжело, теплым воздухом в ладонь. Олени трусливые. И чуют заранее свою смерть. Якуты, ханты, ненцы знают, как правильно оленя резать. И деликатес у них такой — свежая оленья кровь. Ее пьют теплой, прям из живого оленя, детям малым дают. В такой крови адреналина много, она на вкус то ли сладкая, то ли соленая, но оторваться невозможно…
Сахаров-старший рассказывал, как однажды попал к коренным ненцам на стойбище. Те как раз резали оленя. Это действо и последующее испитие крови всем семейством, включая двухлетнего мальчишку, произвело на Александра такое сильное впечатление, что он рассказывал сыну об увиденном во всех подробностях: как пахла густая горячая кровь животного, как оставляла на желтых узкоглазых лицах черные пятна, как гасла жизнь во взгляде оленя и как загорались глаза людей.
В какой-то момент Борису показалось, что есть между ним и отцом все-таки что-то близкое, что-то родное. Он смотрел на него, слушал этот жутковатый рассказ и думал, как хотел бы оказаться там, в тундре, с этим семейством и с отцом, хотел бы пить горячую пряную жидкость, вытирая рот рукавом шубы…
Но Александр Сахаров под взглядом сына смутился. Решил, что слишком увлекся рассказом и может напугать, оттолкнуть от себя шестнадцатилетнего мальчика. Он заговорил о какой-то ерунде: об экзаменах, о девчонках, стал неуместно вспоминать молодость, как он веселился до знакомства с матерью Бориса.
Больше Борис его не слушал. Когда отец принял его интерес за страх, он понял раз и навсегда — никогда они близкими людьми не будут.
Что ж, пусть так. Разве у всех детей есть духовная близость с родителями?
Летом, едва окончив школу, Борис напросился со знакомыми экстремалами в поход в тундру, вместе с ними после нескольких суток блужданий нашел кочевую семью ненцев и купил у них оленя. А затем сам попробовал то, о чем слышал несколько лет назад от отца.
Старый шаман, живший с этой семьей, смотрел на Бориса не отрывая глаз. Но подойти решил только в самом конце, когда туристы-экстремалы уже прощались и садились на вездеходы.
— Ты совсем еще мальчик, — сказал шаман, глядя Борису прямо в душу, — но видел такое, чего мальчик видеть не должен. В твоих глазах танец смерти. Будь осторожен.
Когда Борис вернулся после той поездки домой, он долго-долго, может быть, день или два, лежал на кровати, глядя в потолок и проигрывая перед внутренним взором сцену смерти северного оленя. Ему не позволили его резать. У кочующих коренных народов много примет и правил — резать должен был один из них. Но Борис положил руки на сильное, теплое тело зверя и руками слушал, как уходит из него жизнь, как бешено стучит, а затем замедляется сердце… И как прекрасен мир вокруг: пустынные бескрайние поля ягеля, купол неба над головой, юрты ненцев, сами ненцы и даже олень — все было приглушенных серых цветов. И живая черная кровь, горячая, пряная, пьянящая, казалось, светилась. И свечение это было самой жизнью.
Борису хотелось запомнить каждый момент этого действа, каждую деталь вокруг, все свои ощущения.
Шаману с его странными речами Борис тогда ничего не ответил. Ему было все равно, что тот о нем думает.
Ему всегда было все равно, что думает о нем отец.
Ему плевать. На всех.
Что действительно важно? Memento mori.
И еще Белла…
Борис летел в Иркутск в нетерпении — выживший папочка хотел познакомить его со своей невестой.
Борис шел по улицам города своего детства с котом в специальном рюкзаке-переноске и улыбался от уха до уха. Он отпустил такси за пару кварталов от дома — специально, чтобы пройтись пешком. Однако распирало его отнюдь не от ностальгии — ее и в помине не было. И даже не от того, что он вот-вот встретится с отцом, которого в мыслях уже практически похоронил.
Леня прав — Борис во многом был социопатом, и обычные человеческие чувства его не тревожили.
Борис предвкушал встречу с Беллой, и улыбался он от того, что понимал — на его стороне сейчас огромное преимущество: благодаря дневникам Златы он знает о Белле все. Она же о нем — ничего. И при блестящем уме этой кровожадной убийцы такая козырная карта могла дать Борису достаточно форы, чтобы… Чтобы что? Что делать со своим преимуществом и чего он хочет в итоге от Беллы? Интересный вопрос.
Начнем с того, что он еще не знает, чего Белла хочет от его отца. Можно предположить, что она рассчитывает на помощь Александра в смене личности, например, с помощью документов. Что было бы логично после пожара. Но будет ли ей этого достаточно? Наверняка она и Александра со временем захочет убить. Почему нет? Она поступала так со всеми своими мужчинами, когда они переставали быть ей нужны.
Даже забавны некоторые пересечения в сфере деятельности — предыдущий муж, как Борис узнал из дневников Златы, был хозяином небольшой пекарни, а отец Бориса — владелец небольшой кондитерской фабрики.
— Да она, кажется, сладкоежка! — сказал Борис коту. Тот не ответил. Он был крайне недоволен прогулкой по незнакомой местности и ждал только, когда закончится тряска.
Борис не сомневался, что отцу уготована участь сгореть в очередном пожаре или умереть каким-либо другим способом. А что она захочет сделать с Борисом, когда узнает о его существовании? Или уже знает? Тоже интересно… Это предвкушение своеобразной интеллектуальной битвы с настоящей убийцей будоражило кровь.
— Кроме того, кот, — снова обратился к другу Борис, — не могу отрицать, что это первая женщина на этой планете, которая вызывает во мне живой сексуальный интерес. — Борис присел на скамейку, поставил рядом рюкзак и зашептал коту в самое ухо: — Согласись, овладеть женщиной, которая уничтожает все живое на своем пути, которая суть сама смерть, беспристрастная, холодная, не считающаяся с жизнью, — разве это не есть высшее владение? Овладеть самой смертью… — Борис замер, смакуя слова и мысли. — Да-да, именно что овладеть самой смертью! К тому же она весьма эстетична, не правда ли? И опасна… М-м… В общем, лучше и не придумаешь.
Если бы кот мог говорить, он наверняка ответил бы Борису, что, прежде чем он сексуально овладеет смертью в лице Беллы, ее, Беллу, еще надо каким-то образом соблазнить. А какой резон Белле ложиться с Борисом в постель? Любви для нее не существует. Так же, как, кстати, и для Бориса. Мужчин она всегда использовала в своих интересах, а с Романом, судя по видеозаписям, трахалась в основном после убийств, возбуждаясь не его телом, а своей властью над другими людьми, над их жизнями.
Правда, кот был совершенно не в курсе, что делал его хозяин этой ночью. Сразу после того, как они прилетели в город и поселились в гостинице, Борис оставил ему еду и куда-то ушел с огромной спортивной сумкой.
Теперь Борис спрятал улыбку и позвонил в дверь отцовской квартиры.
На большом плоском экране телевизора можно было разглядеть картину в мельчайших деталях: к мутной реке, заросшей водорослями и камышами, с берега склонялся какой-то куст с мелкими белыми цветочками. Словно фата, запутавшаяся в траве. Цветы почти касались темной воды, которая пленкой обтягивала белоснежное пышное платье, украшенное вышивкой и прозрачными кристаллами на груди мертвой девушки.
Но только девушки ли?
Ее лицо скрывала тонкая белая вуаль, длинные рыжие волосы ложились на плечи, подчиняясь течению; глаза были полуоткрыты, как и алый рот. Сама она не двигалась, но плыла, цепляясь за кувшинки, и следом за ней плыл кроваво-красный след, закручивающийся розами на темной поверхности реки.
Конечно, это была не девушка. Это была искусно выполненная инсталляция, которую нашли утром жители небольшого поселка в пригороде Иркутска. Записка в руках «мертвой невесты» гласила, что сие есть творение небезызвестного перформансиста из Москвы по имени Мементо Мори.
— Я не могу не признать, — говорил на камеру авторитетный искусствовед, — что на этот раз арт-объект Мементо Мори можно считать практически произведением искусства. Я говорю «практически», потому что, во-первых, это в некоторой степени все-таки подражание, а во-вторых, боюсь, что если бы я увидел это творение лично, то животный страх и отвращение перед смертью могли бы пересилить восхищение… Хотя не знаю, конечно, не знаю… Но на фотографиях это действительно производит сильнейшее впечатление!
— А могли бы вы прокомментировать для наших зрителей, в чем именно здесь подражание? — спросил искусствоведа журналист.
— Ах да, конечно. Этот объект Мементо Мори, несомненно, отсылает нас к великому произведению искусства: картине «Смерть Офелии» английского художника Джона Эверетта Милле. Ее датируют 1852 годом. Это сцена из пьесы Шекспира «Гамлет». Я процитирую, с вашего позволения. Итак, королева, мать Гамлета, рассказывает ему о несчастном случае, который произошел с Офелией:
…Она свои венки
Повесить думала на ветках ивы,
Но ветвь сломилась. В плачущий поток
С цветами бедная упала. Платье,
Широко распустившись по воде,
Ее держало, как русалку[4].
Милле потрясающе тонко изобразил, как Офелия плывет по волнам. Этот сюжет после него не раз повторяли великие мастера, например, кинорежиссер Ларс фон Триер в картине «Меланхолия»: его персонаж, девушка Джастин, тоже плывет по реке в костюме невесты, что должно сказать нам о ее безумии, безумии женщины, которая не снесла жестокости окружающего мира…
Слушая эксперта ТВ-шоу, Борис невольно улыбнулся. Кто знает, насколько то же самое относится к Белле? Быть может, воссоздав этот образ, он прикоснулся к истинной причине того, почему она убивает?
— Как вы думаете, почему Мементо Мори избрал для своего перформанса в Иркутске именно образ Офелии? — продолжал допрос искусствоведа ведущий.
— Извольте. Я полагаю, что все дело в том, что наш Мементо Мори влюбился.
— Влюбился? Вы серьезно?
— Конечно же! Я заметил, что образы этого художника смерти, если так можно выразиться, обычно достаточно глубоки, о них нельзя судить поверхностно и односложно. Вот и Офелия. Мы видим девушку, которая после смерти отца сошла с ума и погибла. А если копнуть внутрь истории, то можно увидеть еще один пласт. Отец Офелии не просто умер — его убил Гамлет. Если обратиться к психоанализу, каждый мужчина, желающий овладеть женщиной, жениться на ней, должен символически убить отца в ее сердце, то есть вытеснить образ отца, понимаете? Убийство, которое совершает Гамлет, — это в некотором роде шаг на пути к сердцу Офелии. После смерти отца она из невинной девицы может превратиться в женщину. Надеюсь, я не слишком заумно объясняю?
— Нет-нет, вполне доступно. И что же, все это позволяет вам сделать вывод о том, что Мементо влюбился?
— Я думаю, Офелия — своеобразное подношение его возлюбленной. Вопрос только в том, знает ли эта женщина, что в нее влюблен такой, с позволения сказать, оригинал? И как она к этому отнесется?
— А как вы себе представляете возлюбленную Мементо?
— Она должна быть весьма неординарной особой, чтобы заинтересовать такого человека.
Борис повернулся к Белле, которая смотрела телевизор, прислонившись к плечу Александра. Они пили чай в гостиной Сахарова-старшего.
— Белла, а как бы вы отнеслись к такому подарку от жениха?
— Я? При чем тут я? Мой жених мне сделал совсем другой подарок… — Она повертела на безымянном пальце тонкое колечко из белого золота с крупным бриллиантом.
— И все-таки представим, что эта живая картина создана для вас. Какова была бы ваша реакция?
— Пожалуй, я была бы разочарована.
— В самом деле?
— Конечно! Да, картина красивая, но ведь это подделка: в реке не труп, а манекен. Это как если бы Шура подарил мне кольцо не с бриллиантом, а с кристаллом Сваровски. Они делают красивые стекла, но разве можно сравнивать?
Борис на мгновение потерял дар речи. Белла была так откровенна и так спокойна. Она ни секунды не сомневалась — никто из присутствующих в комнате не понимает, что эта женщина действительно предпочла бы труп в качестве подарка. И точно так же была уверена в том, что история из телевизора и некий Мементо Мори не имеют к ней никакого отношения.
— Дорогая, мне кажется, не стоит больше о трупах, — поморщился Александр, и Белла чмокнула его в щеку:
— Как скажешь.
Борис помрачнел и машинально погладил спящего на коленях кота.
Перед ним в эту минуту была совсем другая женщина — не та Белла, которую он видел в дневниках теперь уже мертвой Златы. На отцовском диване, уютно поджав колени, сидела милая, очень красивая и очень покорная домохозяйка, всем своим видом показывающая, как она влюблена и как она благодарна седовласому мужчине, которого Борис называет своим отцом.
Отличная актриса!
И да, Борис угадал — отец позвал его, чтобы воспользоваться связями сына и максимально быстро выправить Белле новые документы.
— Слушай, сын, — Александр оторвался от экрана и посмотрел на Бориса, — ты надолго возвращаешься в Москву? Сколько дней нужно, чтобы все устроить с паспортом? Я бы хотел ускорить нашу свадьбу с Беллой и максимально защитить ее от любых возможных преследований со стороны того жуткого пиромана по имени Роман.
Борис вышел на улицу. Сел на лавочку во дворе своего детства. За десять лет, что он не был здесь, изменилось почти все — появилась новая площадка для игр, срубили старые деревья, двор заполнился машинами, в основном иномарками. Мелькали чужие лица, витали в воздухе совсем иные запахи. Впрочем, Борис не испытывал по этому поводу ни разочарования, ни радости, он констатировал факт — двор теперь выглядит совсем иначе. В общем-то, и в квартире отца не осталось ничего, напоминающего о прошлом.
Он достал из кармана дорогие сигариллы, чиркнул зажигалкой и затянулся.
В голове вертелись две навязчивые мысли.
Первая — Белла великолепна! Так задурить отцу голову! Так перевоплотиться! Даже интересно, как ей удалось убедить его, что она невиновна во всей этой истории, а, наоборот, жертва произошедшего в усадьбе? Судя по всему, жутким маньяком она сделала Романа. Это ожидаемо, особенно учитывая тот факт, что мужик помешался после пожара и, как сказали в региональных новостях, взял вину за все убийства на себя. Она воспользовалась тем, что погибшую няню Златы приняли за нее. И теперь хочет сделать новые документы и зажить новой жизнью.
Но ведь надо было еще наплести отцу что-то о том, почему он несколько дней находился под кайфом. Борис понимал, что в таком состоянии Александра держали специально, пока решались другие проблемы Беллы и Романа. Но как это все представить теперь? Она что, ничего об этом не знала? А если знала, почему не сообщила в полицию? Похоже, Белла заготовила длинную и весьма убедительную сказку, если папочка после всего случившегося ей доверяет. Да что там доверяет — он собирается на ней жениться! Хм… может быть, она до сих пор подсыпает ему в еду какие-нибудь наркотики?
Вторая мысль, которая не выходила из головы Бориса, состояла всего из трех слов: «Какой я идиот!» Он же понимал, что Белла — социопат, машина для убийства, ее не растрогать красивой картинкой, не задеть пластиковым трупом.
Подарок! Ха! Он рассчитывал новым перформансом привлечь внимание Беллы к Мементо Мори, а затем раскрыть ей свою тайну: он и есть скандальный художник смерти. Хотел, чтобы она оценила его искусство. Восхитилась им. Но ошибся. Только живая струящаяся кровь может порадовать ее холодное сердце! Только шанс самой безнаказанно убить человека может привлечь ее и разбудить страсть.
Таскать ей «козлов» на заклание, как раньше это делал Роман в усадьбе? Нет, это претило Борису. Он же не мясник! И не жалкий мазохист, готовый за удовольствие даже на убийство…
Прерывая тяжелые думы, в кармане завибрировал мобильный. Звонил Леонид. Чертов Леонид! Как у него еще хватило наглости?
— Слушаю.
— Короче, ты, падла, — Леонид решил не церемониться после всего, что между ними было, — у меня видео. Дневники той девчонки, что сгорела в усадьбе. И ты мне за них заплатишь, если не хочешь огласки.
— Сколько?
— Все, что у тебя есть. Я видел по телику, ты сейчас в Иркутске зажигаешь… в образ опять вошел, художник херов! Давай дуй в столицу нашей родины и снимай все, что у тебя есть на счетах. Думаю, пяти миллионов с тебя хватит.
— И это все? Так мало?
— Это первый взнос. Жду!
Москва
Узнать, где живет Леонид, было совсем нетрудно, адрес сохранился в бухгалтерии.
Борис был уверен, что парень не понимает, какое значение имеют для него эти видеодневники. Леонид не мог знать о том, что Бориса и Беллу что-либо связывает. Но тем не менее стоило сделать все, чтобы записи навсегда исчезли. И дело, конечно, совсем не в его связи с Беллой — никакой связи-то и нет. Дело в том, что Борис совершенно искренне не желал, чтобы эту маньячку обличили и посадили. Даже несмотря на то, что ее существование — прямая угроза жизни его отца.
Белла нужна Борису. Он хочет ее. Хочет владеть ею. И полиция тут совершенно ни к чему.
Конечно, Борис не собирался платить Леониду. Это было бы смешно и глупо. Но дерзость этого засранца породила в нем новый план. Если Белле не нужны подделки, как она выразилась, «стекляшки вместо бриллиантов», он подарит ей то, что она хочет: труп ее врага — человека, который хотел ее разоблачить.
Борис решил убить Леонида. Совершить свое первое убийство и сделать это во имя женщины. Звучит неплохо.
Борис стоял в тени раскидистой яблони и смотрел на дом, где снимал квартиру Леня. Одноподъездная башня, шестнадцать этажей. Он уже знал, что его шантажист живет на девятом.
Затушив сигариллу, Борис отправился к соседнему дому — девятиэтажка, построенная еще в конце 70-х, извивалась вокруг башни, словно огромная бетонная змея. В этом доме было не меньше двадцати подъездов, наверняка в одном из них или обнаружится незапертый лаз на крышу, или замок окажется слишком хлипким. Первый вариант, конечно, предпочтительнее, надо постараться оставить как можно меньше следов своего присутствия. Борис нащупал в кармане малюсенькую веб-камеру с вайфай-передатчиком. С крыши девятиэтажки он собирался снять свое первое убийство. Кто знает, может быть, даже двойное убийство — у Лени же есть подружка.
А затем можно будет показать эту запись Белле.
Повезло, он попал на крышу здания без особых усилий.
Надежно закрепив веб-камеру, Борис проверил качество изображения, которое передается с нее на мобильный телефон, и отправился к дому Лени.
Леонид и Соня возвращались из магазина с полными пакетами еды. Соня была в бешенстве и с трудом сдерживала себя, чтобы не высказать все, что думает, прямо на улице. Едва за ними закрылась дверь в квартиру, девушку прорвало:
— Леня, это же глупо! Глупо звонить Сахарову с ультиматумом вот так, без плана! Надо было все продумать и сделать более аккуратно!
— В смысле — аккуратно? Зачем эти игры? Он знает, что мы следили за ним. Пусть отдаст деньги! Смотри, я взял красной икры — ты же любишь…
— Да блин, если бы я знала, что мы закупаемся на последние бабки, к тому же взятые у кого-то в долг, я бы не пошла с тобой в магаз! Какого черта ты так расшвыриваешься, если дело с Борисом еще далеко от завершения! Ты даже не подумал о том, как эти деньги у него забрать! Он же может прийти не один!
— Соня, ты начинаешь меня доставать! Завязывай! — В глазах у Лени мелькнула тень, которая напомнила Соне о недавнем скандале и пощечине. Девушка непроизвольно подняла руку к щеке, к тому месту, куда пришелся удар.
— Милый, — робко продолжила она, — но я думаю о твоей безопасности…
— Не гони! Ни хрена ты не думаешь! Только о себе! Когда ты жрать последний раз готовила? — сорвался Леня. Потом замолчал, уставился куда-то вглубь комнаты.
— Слушай, а разве я комп не выключал, когда мы уходили? — прервал он тяжелую тишину.
— Не помню, а что? — Соня повернулась в сторону компьютера.
— Странно…
Леня бросил свои пакеты там, где стоял и, не разуваясь, прошел в комнату. У раскрытой двери на балкон раздувалась от сквозняка синяя штора, рядом стоял старый компьютерный стол с большим плоским, но уже довольно стареньким монитором, на котором мигала зеленая лампочка. В системном блоке шумно работал вентилятор.
Леня дотронулся до клавиатуры, и компьютер вышел из спящего режима. Если за секунду до этого у парня еще оставались сомнения — быть может, он просто нажал не на ту кнопку, — то теперь Леонид точно знал: он не забыл выключить компьютер. Машину кто-то включил, пока они с Соней ходили за продуктами… Включил, запустил текстовой редактор и оставил на экране монитора жуткое послание:
Всем привет! Вы, наверное, думали, что у меня все хорошо, но нет. Моя жизнь давно стала похожа на полную жопу. Соня не помогла мне выбраться из этого ада, скорее наоборот, — мы увязли в нем вместе. Не желая больше мучить эту планету своим существованием, мы — я и Соня — добровольно решили проститься с жизнью. Никого не вините. Прощайте…
— Леня, что это?
Соня смотрела в монитор из-за его плеча.
— Херь какая-то…
— Леня, это выглядит как твоя предсмертная записка… «я и Соня добровольно решили проститься с жизнью»? Что это значит? Это ты написал? Я с жизнью прощаться не собираюсь! — голос Сони дрожал.
— Ты рехнулась? Конечно нет. Я же сказал тебе, что выключил комп, когда мы уходили! Здесь кто-то был…
Проверяя первую мысль, пришедшую в голову, Леня полез в папку, где лежали файлы с видеодневниками Златы. Точно! Не было ни файлов, ни самой папки. И комп кто-то знатно почистил — не восстановить.
— Сахаров! — догадался Леня. — Но когда он успел?
Он медленно осмотрел единственную комнату. Спрятаться тут негде — он знал каждый квадратный сантиметр этой полупустой ретроквартиры. Он встал, прошел на кухню, где места было еще меньше. Осененный догадкой, замер у двери в санузел, прижал палец к губам, знаком велел Соне спрятаться в комнате, дотянулся до швабры. Смешно, что он сделает Сахарову этой штукой? Но Леня чуял, что надо хоть как-то вооружиться.
— Мразь, тварь, трус! — заорал он и, распахнув дверь в санузел, замахал перед собой рукояткой.
Ему никто не ответил. Здесь тоже было пусто.
«Наверное, все-таки смылся, сука!» — Леня заглянул в комнату и понял, что Соня исчезла. Он растерянно заморгал. Ну, конечно! Балкон. Но…
Леня стоял в коридоре, точно между комнатой и кухней. Отсюда он видел почти весь балкон, там было пусто. Хотя нет, отсюда не виден небольшой кусок справа за стеной.
Леня понимал — Сахаров там, у него Соня, и черт его знает, чем это все закончится.
Чуть ранее
Никакого плана у Сахарова не было. Он подумал, что убийство должно быть снято на видео, прикинул, как это можно сделать, нашел, где живет Леня со своей девушкой, посмотрел в интернете, как вскрываются старые советские замки, но что делать дальше, он, если честно, не мог себе представить.
Красиво, эстетично, вдумчиво «убивать» манекены, может быть, сложно с точки зрения планирования, но легко и приятно с точки зрения искусства. А вот совершить реальное убийство, выпустить кишки двум живым, пусть и крайне неприятным ему людям…
Размышляя об этом, он не мог построить в своей голове четкий план, разработать детали, так как внутри сразу начинал закипать котел с бульоном противоречивых чувств: азарт, жажда крови, страх за свою безопасность, брезгливость к мертвому человеческому телу… Кроме прочего, вертелись мысли о том, что для Беллы подобный акт уничтожения двух бесполезных людишек был бы совершенной мелочью в череде ежедневных дел.
Как бы она это сделала?
Нет, так рассуждать бесполезно. Белла — не просто убийца. Судя по всему, она кайфует от мучений своих жертв, причем мужчины явно предпочтительнее, а женщины и дети идут за компанию. Тех, кто ей не нужен, или тех, чья смерть и только смерть ей выгодна, она убивает незамысловато и не марая рук — с помощью огня. Но поджечь квартиру в многоэтажном доме ради смерти Лени и Сони?
Нет, свое первое убийство Борис не так себе представлял.
Хотя… ну что он представлял? Все его фантазии обычно были напрочь оторваны от реальности, они были убийствами сферического коня в вакууме[5].
В его воображении жертвы не сопротивлялись и даже с благоговением принимали смерть, кровь капала равномерно, растекалась по полу или столу красивыми узорами, кожа бледнела быстро и эстетично, тонкие синие вены, из которых утекала жизнь, переплетались причудливыми узорами.
Олень… во всем виноват тот чертов северный олень! Его убийство было слишком красивым, практически актом искусства. Уничтожение обычного человека, какого-то там краснорожего Леонида Краснова, — это плевок краской на холст, клякса на чертеже фасада, уродливая статуя, портящая своим видом входную группу идеального дома.
В своих фантазиях Борис всегда представлял, что убивает женщину, а не мужчину. И его идеальное убийство происходило в кристально чистой бело-голубой ванной комнате, иногда — на берегу моря, под шум волн. Борису казалось, что глубокий синий как нельзя лучше подчеркивает густой черно-красный цвет крови. Прекрасное сочетание.
Ванная комната в съемной квартире Леонида была ужасной: во-первых, она была совмещена с туалетом, что уже идею о красоте смерти низводило до… до… дальше даже не хотелось думать!
Во-вторых, советская коричневая плитка местами вывалилась, стены выглядели запачканными неизвестно чем, кое-где под потолком можно было разглядеть тонкие разводы плесени и грибка, кран и вентили заросли налетом. Жуть! Борис закрыл дверь в санузел уже через десять секунд после того, как открыл, и понял точно: может быть, он пока и не знает, как убьет «сладкую парочку», но точно не здесь. Не в этот раз.
«Хорошо, давай подумаем, как это лучше сделать?» — рассуждал он сам с собой, присев на кухне на край замызганной табуретки. Для того чтобы было легче фантазировать, Борис закрыл глаза.
Пистолета у него не было никакого — ни пневматического, ни огнестрельного, ни самодельного. Он никогда не интересовался этим видом оружия и представления не имел, где его взять. Кроме того, Борису казалось, что пистолет — это след. Ведь продавец оружия — живой человек. А потом, куда его девать после убийства? Нет. И думать не о чем.
Нож? Или…
Вообще стоит подумать о том, как сделать так, чтобы на него не упало ни малейшего подозрения. Вот это правильная мысль!
Борис оглядел единственную комнату Лени и увидел комп, включил, пошарил по папкам на рабочем столе, без труда отыскал, где хранятся скачанные видеодневники Златы, стер. Нашел облако, через которое дневники были залиты с ноутбука Лени на стационарный комп — и там тоже все стер. Огляделся, под столом нашел ноут, стер все и с него. Скачал из Сети программу, которая делает восстановление удаленного материала невозможным, установил, почистил и комп, и ноут.
В принципе, теперь Леня и Соня ему не страшны. Можно и не убивать.
Нет, нельзя. Точнее, не так. Борис уже не мог не убить. Еще не знал, как он это сделает, но уже понимал, что не убить — не может. Ведь это был для него не просто акт лишения жизни, это — жертвоприношение.
«Жертвоприношение, но не себя же я приношу в жертву! Их… — Борис открыл на компе текстовый редактор и, не задумываясь, напечатал несколько слов предсмертной записки, которую мог бы оставить, с его точки зрения, Леонид. — Имитация самоубийства — классический, надежный прием. Эти двое никому на фиг не нужны, полиция не будет долго разбираться. Записка есть? Значит, все сделали сами. Но что сделали?
Повесились? Фу… Говорят, висельники нередко обделываются во время предсмертных конвульсий. И потом, это синее лицо, вывалившийся язык… И где их вешать? На карнизе? На крюке от люстры? Бред. И потом, что я, зря лазил на девятиэтажку? Надо что-то на балконе придумывать…»
Кровь. Борису хотелось крови. Чтобы потом, когда все закончится, он мог долго вспоминать и смаковать детали произошедшего, чтобы вид двух остывающих тел вызывал в его в памяти эрекцию, дарил наслаждение. Иначе зачем убивать? Ради Беллы? Но способна ли она вообще оценить что-либо, сделанное ради нее? Чем больше Борис думал о ней и о том, как она поступила с Романом, тем больше он в этом сомневался.
Эту женщину не интересует ничего, кроме себя самой, своего комфорта, своей безопасности и собственных жертв, точнее — того, как она с ними разделается.
Борис вернулся на тесную кухню Леонида, покопался в ящиках, достал несколько ножей и примерил в руке. В перчатке он не чувствовал того, чего ждал от холодного оружия, — ни сталь клинка, ни фактура рукояти не радовали.
«Да ладно! Надо уже смириться с тем, что в этой квартире в принципе тебя ничего не может порадовать! — сказал сам себе Борис. — Пусть это не будет „убийством мечты“, но ведь будет убийством. И я буду знать, что совершил его. Оно принадлежит мне, оно мое. Это главное…»
Леня собрался с духом, нашел на кухне какой-то нож. Небольшой обычный ножик с деревянной ручкой, даже не очень острый. Но что еще он мог? Осторожно открыл дверь на балкон. Сахаров сидел внизу, в слепой для обзора из комнаты зоне, вжавшись спиной в кирпичное ограждение. Борис улыбался. Одной рукой он обнимал Соню за талию, прижимал к себе, в другой руке был нож, не чета Лёниному — большой, блестящий, острый и, как ни странно, тоже с Лёниной кухни. Этот нож недвусмысленно и совершенно без слов говорил: одно лишнее движение — и Соне конец. Леня замер.
— Правильно, лучше без лишних слов и без лишних движений, — очень тихо и спокойно произнес Борис.
Леня обратил внимание, что на руках Сахарова были одноразовые перчатки.
— Чего тебе надо? Ты же стер файлы Златы с компа! — нервно вскрикнул Леонид.
— Мне? Мне надо, чтобы ты, Леня, сейчас выбросил свой смешной тупой ножичек на улицу. Да, вот так, молодец. А теперь я хочу, чтобы ты подошел вплотную к ограждению балкона справа от меня, залез на него и спрыгнул.
— В смысле?
— Если ты хочешь, чтобы эта милая девочка жила, ты сейчас у нас с ней на глазах совершишь самоубийство. Не волнуйся, предсмертную записку я потом перепишу.
— Но…
— Меньше вопросов — и есть шанс, что она останется жива. Итак, я жду.
Леня подошел к балконному ограждению, неловко сел на него и замешкался. Но что он мог сделать, в самом деле? Броситься на Сахарова? Тому достаточно доли секунды, чтобы перерезать Соне горло.
Сможет ли он его перерезать? После всего, что случилось в Энске, Леня в этом не сомневался. Кажется, они довели Мементо Мори до его первого настоящего творения, неподдельной, так сказать, смерти. Только на этот раз перформансист не собирался купаться в лаврах привычной славы, а решил обставить все чисто, чтобы полиция поверила в самоубийство… Но почему Леня должен умереть, а Соня — жить? Почему он?
В Лене проснулся привычный эгоизм. Разве стоит ее жизнь его жизни? Почему какая-то девчонка больше достойна жить, чем он?
Вид с балкона был удивительно хорош и свеж. Внизу у подъезда тихо, середина дня, все на работе… солнце светит неистово, птички чирикают, небо голубое, из соседнего двора, с детской площадки, раздается смех. Почему он должен умирать в такой день?
Леня перевел взгляд на Сахарова и Соню. Девушка смотрела на него безумными глазами. Потом не выдержала, запищала срывающимся голосом:
— Нет-нет, Ленечка, нет-нет, не надо! Я не смогу, Леня! Нет, не слушай его! Он не убьет меня! Он художник, а не убийца! Боренька, ты же не убийца вовсе…
Лицо Бориса застыло каменной маской. Он крепче прижал нож к шее девушки. Под лезвием показалась тонкая красная полоса.
— Режь ее, — сказал Леня, теряя голос.
Во взгляде Бориса показалось удивление. Леня повторил более твердо:
— Режь.
— Леня, Ленечка… — заплакала Соня.
— М-да, я всегда подозревал, что ты трус, — протянул Сахаров, — но не думал, что настолько. Не по-джентельменски так поступать с девушкой.
— Почему ее жизнь дороже моей? Не хочу… — Леня глянул вниз еще раз, затем развернулся и сел на парапет ногами внутрь балкона. Повторил, мотнув головой: — Не хочу! Не буду прыгать!
Соня смотрела на него широко распахнутыми глазами. Так широко, что Лене показалось, они вот-вот буквально выпадут из орбит. Слезы высохли. Ее лицо постепенно краснело. Было видно, что ее раздирают смешанные чувства.
— Да, Сонечка, высоко тебя твой парень оценил. Говорит, своя жизнь ему дороже твоей. Нравится? — Борис буквально всем телом чувствовал, как внутри Сони вскипает праведный гнев, как сжимается в пружину все ее существо.
Сонечка выросла в малюсеньком городке дальнего Подмосковья. Отец — военный. Грубый, равнодушный, лет до шестнадцати он совсем не замечал существования девочки. Потом стал недобро смотреть, постоянно злиться, видел в каждом ее поступке если не преступление, то «пренебрежение к родителю». Много пил.
Мать всю жизнь старалась угодить домашнему тирану и делала это, не считаясь с интересами и потребностями дочери. Часто вечерами выпивала вместе с отцом. Только она, приняв дозу, быстро вырубалась, а папуля начинал орать какие-то песни, ругаться матом с невидимыми собеседниками, звал дочь «поговорить», но Соня, услышав его крики, запиралась у себя.
К пьянству родителей девочка привыкла, но внезапный интерес отца пугал ее. Она не понимала, что ему нужно, как с ним разговаривать, можно ли ему угодить и надо ли.
В девичьем сердечке, маленьком, словно воробушек, поселились тоска и предчувствие беды. Будто мир вот-вот рухнет и раздавит ее. Иногда ночью она смотрела в потолок своей комнаты и думала о том, как было бы хорошо уснуть и не проснуться.
Однажды, когда Соня училась в последнем классе, к ним в школу приехал психолог из Москвы. Учителя после уроков устроили детям тестирование по его анкетам.
Соня прочитала вопросы и замерла: «Чувствуешь ли ты неуверенность, тревогу?», «Часто ли ты думаешь о смерти?». Она перечитала еще раз. Почему кто-то этим интересуется? «Хочется ли тебе уйти из дома?», «Доверяешь ли ты своим родителям?» — черным по белому было написано в анкете рядом с пустыми строчками для ответа.
Неужели кому-то не все равно, что с ней происходит? Неужели, если она расскажет этому белому листу о своих чувствах, что-то может измениться?
Соня задумалась. Какими словами описать страх, перекрывающий дыхание, когда она слышит пьяный крик отца с кухни. «София!» — как наяву зазвучал у нее в голове пугающий голос.
— Ботин! — раздалось в классе.
Это классная руководительница увидела, что пишет в своей анкете парень с соседней парты.
— Ботин! — повторила училка. — Ты что тут за сочинение строчишь? Ты что придумываешь? Хочешь нас всех под суд отдать? В детский дом хочешь?
Все уставились на Ботина.
Это был обычный мальчишка, пожалуй, даже чуть лучше, чем другие в классе: учился неплохо и всегда был чисто и опрятно одет. Он поднял на класснуху прыщавое, угловатое лицо и неуверенно протянул:
— Я не хочу в детдом. Но я не придумываю.
— Господи, Ботин! Давай мне свою писанину. Тоже мне, жертва! Я знаю твоего отца! Не позорься! Возьми чистый бланк и перепиши нормально. — Училка вручила Ботину новый лист с вопросами и пошла дальше по классу, подглядывая, что пишут другие ученики. Большинство ребят вернулись к анкете. Соня задержала взгляд на Ботине. Он сжал губы, глаза налились ненавистью. Было заметно, что он заставляет себя успокоиться, хотя дается ему это нелегко.
Парень выдохнул и склонился к бумаге. Под воротничком его отглаженной рубашки, на шее, Соня заметила синяк.
Она не стала писать о своих чувствах в той дурацкой анкете. Это никому не интересно, поняла она.
Школу Соня окончила с отличием. Хоть и не с золотой медалью, но с грамотой, с чествованиями на праздничной линейке. Однако похвалы от родителей не дождалась.
Мама вообще хвалила только отца — он мужчина, служит родине. А дочь должна быть отличницей, это ее обязанность — не позорить семью военного. За что же тут хвалить?
Тогда Соня решила уехать: поступить в столичный вуз и поселиться в Москве в общежитии. Она хотела сделать ставку на английский — он ей особенно хорошо давался в школе, и был шанс, что ее примут на факультет иностранных языков. Соня закрывала глаза и представляла, как сначала ее возьмут на учебу, потом пять лет веселого студенчества, дальше — она сдаст все экзамены в институте на отлично и уедет в Англию. И будет гулять по какому-нибудь Кембриджу, заходить в кафе выпить чашку чая или кофе с английским профессором…
Но каждый раз, когда она произносила это слово, «Кембридж», мать начинала неприлично смеяться:
— Ох, ждут там тебя, заждались! Лорды английские жениться не торопятся, считают дни до твоего приезда! Ха-ха-ха!
Было обидно.
Нет, не так. Обидно — это когда над тобой смеются. А когда в тебя не верят, это разбивает сердце.
Так что в первый год после окончания школы затравленная родителями девочка так и не решилась подать документы на поступление ни в один из столичных вузов. Подала в местный колледж, на психолога.
Там, конечно, было весьма посредственное образование, однако уже в первый год обучения благодаря занятиям она начала догадываться, что внезапная агрессия отца, скорее всего, связана с подавленными желаниями. О которых совсем не хотелось думать.
Весной в колледже у Сонечки появился «ухажер» — Леша. Щупленький, прыщавый мальчик из недавно переехавшей в городок семьи. Он часто встречал ее после учебы, почти всегда держал в руках грустный цветочек, купленный по скидке в местном магазине. За цветы, которые уже подвяли, продавщица брала вдвое меньше.
Потом провожал. До поцелуев и объятий долго не доходило. Кажется, оба подростка совершенно не представляли, как от душевных разговоров переходят к более интимным проявлениям чувств. Да и Сонин отец начал следить из окна за парочкой, когда они допоздна засиживались на лавочке у дома.
— Не рано ты по парням начала шляться? — обрубил он Сонину веселую улыбку однажды вечером, когда она впорхнула в дом после очередных посиделок с Лешей. — Смотри, прослывешь блядью, никто жениться не захочет. — После этих слов он тяжело стукнул рюмкой по столу и наполнил ее водкой из полупустой бутылки.
Слезы невольно навернулись на глаза после грубых слов. Соня торопливо убежала в свою комнату и уткнулась в подушку, чтобы родители не услышали ее рыданий.
— Достань белье из стиралки! Реветь потом будешь! — крикнула мать из спальни, где наглаживала стрелки на отцовских брюках.
Как ни странно, но грубые слова отца подтолкнули Соню к тому, чтобы решиться на более близкие отношения с Лешей. В конце концов, папа уже считал ее шлюхой, так пусть хоть будет за что.
В следующую пятницу, после колледжа, Соня сама робко предложила Леше сходить вечером в небольшой местный бар, который славился крепким алкоголем, отсутствием нормальной еды и наличием танцпола. Об этом месте ходило много интересных слухов.
Парень засиял.
Конечно, их возраст и документы в этом заведении никого не волновали. Оба выпили водки. Для смелости. Для Сони это был первый крепкий алкоголь в жизни. В голове быстро образовался туман, ноги стали ватными. Леша чем больше выпивал, тем смелее и наглее становился. Сначала это очень веселило Сонечку. Робкий юнец на ее глазах буквально за полчаса превратился в мужчину, который четко знал, чего хочет. Они танцевали, как сумасшедшие.
Под какую-то быструю иностранную музыку Лешка внезапно прижал ее тонкое тельце к себе немного сильнее, чем нужно, и впился в нежные нецелованные девичьи губы. Соня замерла, всем своим существом устремившись навстречу этому поцелую. Через несколько секунд Леша выпустил ее из рук, посмотрел победно и потащил за руку к барной стойке — выпить еще по одной.
Едва рюмки опустели, он снова поцеловал ее. Гораздо смелее и увереннее, чем раньше. А затем еще и еще. Через минуту Соня обнаружила, что уже прижата спиной к влажной стене в темном углу бара, а Леша не только впился, словно вампир, в ее губы, но уже нашаривает наглой рукой под тонкой кофточкой ее грудь.
— Стой! Стой! Погоди! — Она попыталась немного отодвинуть Лешу. — Я не могу так быстро! Лешик! — Соня улыбнулась и ласково потрепала его светлую шевелюру.
— Да что там, ладно… — язык у парня уже прилично заплетался, и, кажется, он не очень понял смысл слов, сказанных Соней. Он опять потянулся к ней жадными губами.
— Леш, куда торопиться, — снова попыталась остановить его Соня. — Нам так хорошо вместе! Может быть, завтра продолжим? Сейчас поздно, мне домой пора, и ты уже устал, наверное.
— Я? Устал? Да не… — Его рука потянулась к Сонечкиному бедру, которое почти не скрывала короткая соблазнительная юбка. — Сонька, думаешь, я не знаю, почему ты так вырядилась? — И, не давая девушке ответить, навалился на нее, одновременно пытаясь дотянуться до трусиков.
Только теперь Соня осознала, что происходит. Тихий, скромный, робкий Лешик напился и решил, что Сонечка захотела ему отдаться.
Ей стало противно. Нет, не так она представляла себе начало взрослой жизни, свой первый поцелуй, свою первую ночь любви. Нет.
Она изо всех сил оттолкнула пьяного ухажера, тот, к счастью, не смог устоять на ногах и завалился в сторону, смешно растопырив руки.
Соня схватила валявшуюся на полу сумочку и стремглав выбежала из душного бара на улицу. На секунду она остановилась и посмотрела назад, на лестницу, ведущую обратно к Леше. Наверное, было бы правильно дождаться его, отпоить чаем и вместе пойти домой. Но стало нестерпимо страшно, когда она вспомнила, как его рука грубо ощупывала ее тело, и ноги сами понесли Соню в сторону дома.
Окна были темными. Значит, родители спят. Ну и хорошо, никакие расспросы ей сейчас не нужны. Надо только прокрасться тихонько в свою комнату, бесшумно раздеться и спрятаться от всего мира под одеялом.
Противно скрипнула входная дверь, когда Соня робко потянула ее на себя, что-то невероятно громко хрустнуло под линолеумом, едва она ступила внутрь квартиры. Оглушительно тикали часы в коридоре, едва ли не громче стука Сониного сердца. Но, кажется, никто не проснулся.
Перестав дышать, она на цыпочках пробралась к себе, села на кровать и замерла от прилива животного ужаса. Ее ждали.
Грузное тело, провалившееся в девичий матрас, тошнотворно пахло сигаретным и водочным духом. Отец. Сколько он просидел здесь в полной темноте, ожидая прихода Сони?
Коленкой, нечаянно коснувшейся его ноги, она почувствовала холодную кожу, покрытую густыми зарослями коротких волос. Папа сидел на Сониной кровати в одних трусах. И молчал.
Впрочем, недолго.
— Вернулась, блядина? — сквозь зубы прошипел он куда-то в сторону.
— Папа… прос… — Голос сорвался, не дав Соне прошептать ненужные извинения.
Отец вдавил ее в кровать, зажав рот огромной потной ладонью, жадно ощупал всю — от груди до самых интимных мест, дыша в лицо перегаром. От ужаса девочка совсем не сопротивлялась и даже не пыталась кричать, только вытянулась струной, словно от невыносимой боли.
— Сухая, значит, целка еще. Ладно…
Он перевалил свое тело через край кровати и исчез в темноте.
Эта ночь, а также следующие за ней несколько дней отчего-то на какое-то время напрочь стерлись из Сониной памяти.
Можно сказать, что снова в полной мере осознавать себя она начала примерно через месяц в Москве, в квартире у знакомой знакомых. Та снимала в столице комнату в двушке, зарабатывала деньги маникюром на дому, пыталась учиться, правда, Соня так и не поняла, где и на кого.
Чтобы похвастаться, как хорошо можно наживаться на москвичках, жаждущих иметь ухоженные пальчики, знакомая знакомых вывела робкую провинциальную приживалку в «Шоколадницу» — угостить дорогими сладкими десертами и роскошным кофе. Там Соня и познакомилась с Леонидом.
— Хорошо, Леня, как скажешь. Значит, убью Соню… — Борис покрепче обхватил девушку, выждал секунду или две, пока напряжение в ее теле достигнет предела, а затем вытолкнул ее вперед.
Знал ли Борис, что из этого выйдет? Вряд ли. Но, прижимая к себе тонкое девичье тело, водя по полупрозрачной коже острым ножом, он почувствовал в ней не загнанного беззащитного зверька, а готового защищаться зверя. Зверя, который однажды уже сумел отстоять себя.
По большому счету, для Бориса это был чистый фарт.
Когда Леня заявил, что его жизнь не стоит жизни Сони, на девушку навалились стертые воспоминания об отце. И то чувство, которое она пережила, оказавшись под ним в собственной постели. Вспомнила Соня и то, как на следующий день, дождавшись, когда мать выйдет по делам, достала из шкафа старую, тяжелую деревянную швабру, как избила ею валяющегося на диване отца — все еще пьяного после вчерашнего, неспособного сопротивляться. Его было не жалко. И не страшно.
Затем Соня собрала вещи, забрала из материной заначки деньги, бросила в старую дорожную сумку что-то из одежды и ушла, хлопнув дверью.
На улице встретила помятого Лешика. Он шел к ней с букетом, и первый раз за все время цветы были свежие, дорогие. Соня молча влепила ему пощечину.
Она шла пешком на железнодорожную станцию, что находилась в пяти кварталах, а перед глазами были красные кирпичные домики Кембриджа из учебника для углубленного изучения языка. В голове вертелись расхожие фразы на английском.
— One ticket, — сказала она в окошко кассирше. И добавила по-русски: — До Москвы.
Когда Леня опустил ноги с парапета и острое лезвие ножа в руках Бориса Сахарова кольнуло ее чувствительную нежную кожу на шее, перед глазами снова встали кембриджские домики.
Дышать стало легче, в ушах раздался Лёнин голос: «Дура! Дура! Какая же ты дура! Ты все испортила! Ты!» В глазах стоял образ пьяного, едва держащегося на ногах отца в одних трусах, его мерзкое, обрюзгшее тело.
Соня кинулась на призрака, за которым оказался ошарашенно молчащий на самом деле Леня. Он все еще сидел на парапете балкона, спиной к бездне, на дне которой качали зелеными ветвями деревья, раздавался чей-то смех, слышался шум машин. Но все стихло.
Соня смотрела, как худое тело ее парня, путаясь в ветвях старой березы, медленно, словно в кино, неотвратимо летело вниз. И приземлилось на крышу какой-то иномарки.
Истошный вой сработавшей от удара сигнализации вернул ее из дурмана видений и страхов назад в этот мир.
Леонид лежал на крыше темно-красной машины, раскинув руки, с неестественно вывернутыми ногами и не двигался.
«Хорошо, что машина красная», — почему-то подумала Соня.
Борис все так же сидел внизу, у ее ног, не делая ни малейшей попытки встать. Он знал: камера на соседней крыше его не видит, зато только что сняла девушку, которая скинула с балкона своего парня.
Меньше, чем через минуту Борис втащил Соню в замызганную старую кухню Лёниной квартиры. Соня словно окаменела, лицо застыло, взгляд был стеклянный. «Какой солнечный день. Какое яркое, слепящее солнце. Разве может что-то плохое случиться в такой день?» — вертелось у нее в голове, словно это не она только что скинула с балкона своего сожителя.
— Теперь ты — убийца, — спокойно сообщил ей Борис.
Она сидела на кухонной табуретке, монотонно раскачиваясь, и молчала.
Борис стоял в тени оконной занавески, прислушиваясь к звукам на улице — не едет ли скорая и полиция.
— Значит, так… Слушай меня внимательно. Времени мало, сейчас его труп найдут соседи. Я уйду, а ты вызовешь скорую и сообщишь о самоубийстве друга. Все, что нужно, у тебя есть. Записка в компе уже написана, спасибо мне. Скажешь, хотели вместе прыгнуть, он сиганул, а ты не решилась. Меня ты не знаешь, меня тут не было. Это все в твоих интересах.
Борис включил свой мобильный и пододвинул его Соне, предварительно отмотав видеозапись на пару минут назад. Это была картинка с камеры, установленной на крыше девятиэтажки.
— Видишь? Здесь снято, как ты убиваешь Леонида. Меня не видно, так что, если ты кому-нибудь когда-нибудь пикнешь обо мне даже полслова, эта запись окажется в компе у следователя в местном отделении полиции. И ты сядешь. Поняла?
Соня закивала, глотая слезы и начиная тихо подвывать.
— Не бойся, дурочка! Тебе ничего не будет! Ты — мелкая сошка, ты никому не нужна!
Делать здесь Борису больше было нечего.