Ворча что-то невнятно-обидное, прибывшие на подмогу охранники отправились за железную дверь, откуда и явились. Третий — «крестник» Петра, в отличие от коллег, не ворчал, а скорее рычал. Однако рык этот больше напоминал рычанье пса в присутствии более сильных, оттрепавших его волкодавов: «Вы победили, но я вам когда-нибудь покажу…»
У Петра сложилось впечатление, что секьюрити, да и все, с кем ему пришлось встретиться сегодня в клинике, с каким-то странным уважением относились к Егорычу. С виду он был самым обычным санитаром — в мятом несвежем халате, с седой щетиной на щеках. Однако же и сам Петр ощущал непонятное излучение силы и крепости, которое накатывало на него от этого человека. Именно накатывало, а не давило. И он был тем волкодавом, которого уважали шавки.
Вот и сейчас Егорыч, вовсе не обращая внимания на потуги обиженного охранника, с едва заметной улыбкой выслушал хозяйку этажа и согласно кивнул:
— Точно говоришь, Сабитовна, каждый должен свое место знать. Держи документы на больного, определяй в карантин. Он вроде мужик спокойный, но в обиду себя не дает, — как мог успокоил женщину Егорыч, подмигнув на последних словах Петру: — Верно, парень?
Петр пожал плечами:
— Не знаю, как получится…
— А получается вроде неплохо, — засмеялся было санитар, но сразу оборвал смех и нахмурился. — Только в чужой монастырь со своим уставом не лезь и права не по делу не качай — тогда действительно все нормально будет.
— А мне этого и не надо, — безразлично качнул головой Петр. — Я никого не трогаю…
— Ну и ладно, — оборвал его Егорыч. — А ты парень вроде не фраер и не лох. Вписываешься на хату авторитетно. Видно, что под шконкой ночевать не станешь… Сабитовна, забирай-ка болезного, а мы пойдем, чайку попьем.
— Нчего мня тропить. Без тбя знаю, что длать, — отмахнулась женщина, изучая направление. — Все, свбодны, бздельники. Вам бы тлько чфир пить, урки.
Она оглянулась на решетчатую дверь, откуда пришла и через которую просматривался пустой длинный коридор с закрытыми дверями по всей его длине. Дернув за ручку и убедившись, что она заперта, Флюра Сабитовна, как назвал ее Егорыч, повернулась и потянула больного за рукав:
— Шгай за мной…
Коридор за глухой металлической дверью, захлопнувшейся за спиной Петра, мало чем отличался от левого коридора, который он разглядел через решетку двери. Был только немного покороче, и в его торце на журнальном столике стоял телевизор и напротив стояли два кресла. В одном сидел уже знакомый охранник из двух, явившихся на помощь собрату. Второй почти сразу вынырнул на шум из двери посередине коридора. Он бросил взгляд на вошедших и доложил через плечо в комнату:
— Соседа вам доставили, Павел Иванович.
— В натуре, договаривались же с Сергеичем, что будет все тихо, без шизы за стенкой. В психушке и той — сплошь бардак! Даже за бабки покоя нет!
Вслед за охранником из дверей показался огромный человек с блестящей бритой наголо головой, в оливковом спортивном костюме «Пума» и сланцах.
— Сабитовна, ну в чем дело? Договаривались же…
— Нчего не знаю. Нправление в крантин, а он у нас одн и в этом крле, — промурлыкала Флюра Сабитовна, ковыляя мимо.
Человек в «Пуме» скрылся за дверью. Петру, остановившемуся у двери, обитой оцинкованным железом — наверное, той самой «жестянкой», про которую упоминал Егорыч, был слышен разговор по телефону.
— Илья Сергеевич, Бурлаков беспокоит… Ну конечно, вы же говорили — один, все условия… Что, не псих? Амнезия… А это что за птица такая? А-а-а, понял. То есть дали парню по башке, у него память и вышибло… Не покусает, значит. Ну ладно, раз так. Мой вопрос как?.. Движется… Надоело безделье до чертиков… Ну все, до свидания, Илья Сергеевич.
Флюра Сабитовна открыла дверь и посторонилась, пропуская Петра внутрь. Однако им пришлось задержаться на короткое время, выслушивая отповедь огромного человека, опять появившегося в коридоре:
— Эй, псих, чтобы вел себя, как мышка в норушке. Услышу шорох или, не приведи господь, храп ночью, удавлю, как Ромео Дездемону. Понял, урод?
Неизвестно, из каких глубин памяти Петра всплыл этот жест. Он безразлично пожал плечами, потом сжал руку в кулак, выпрямил средний палец и показал его здоровяку.
Отвешенная чуть ниже золотой полукилограммовой нагрудной цепи челюсть была последнее, что увидел Петр, заталкиваемый легоньким кулачком Флюры Сабитовны в карантинный отсек. Из-за металла захлопнувшейся двери он услышал отчаянный рев оскорбленного пумоносителя, схожий с гудом курьерского поезда на выходе из туннеля — глухой и утробный, и удары в дверь, так что косяки заиграли волной. Петр понял, что друзей в этом богоугодном заведении он не завел, а вот врагов, похоже, уже наработал. На это и времени, и ума беспамятно-амнезийного вполне хватило. Как-то само собой все вышло.
— Зчем здираешь людей? — забавно насупив брови, спросила Флюра Сабитовна.
— Не я задираю, они сами задираются, — пожал плечами Петр. — Что он ко мне пристает?
— Ему по жзни ко всем прставать надо, птому что он бндит, — знающе сообщила женщина. — А ты бы прмолчал, нчего бы с тбой не случилось, не скис бы. И он на тбя не злился бы. Худой он чловек, как чего плхого не вшло. Не пуганый ты, прень.
— Не знаю, пуганый или нет, не помню…
— Ну лдно, двай рсполагайся, — безнадежно махнула рукой женщина. — Вот твоя крвать, вот умвальник. Кушать тбе прнесут. Лжись да отдхай. Что-то ндолго тебя в крантин определили — аж на две вдели.
Глава 6Тест для дауна
Флюра Сабитовна, старшая медсестра отделения, в которое определили Петра, заходила в этот день еще несколько раз. Сначала она сопровождала санитарку, принесшую ужин, попозже сделала укол, а перед сном принесла какие-то таблетки. Сказала, что и то и другое — «не для лчения, а укрпляще». Она дежурила в эту ночь.
Петру, несмотря на видимую неразговорчивость хозяйки отделения и трудности с гласными, все же удалось расшевелить ее и получить скудные познания о людях, заинтересовавших его и, судя по реакции, заинтересовавшихся и им самим.
Про санитара Егорыча женщина высказалась резко, однако в голосе ее Петр уловил уважение к этому человеку. При всей недосказанности можно было понять, что Егорыч не один десяток лет провел в зоне и сейчас вроде бы находился в завязке. Хоть и работает он простым санитаром, однако уважение имеет не только у работников психдиспансера, но и у серьезных посетителей.
Флюра Сабитовна пренебрежительно ткнула пальцем в сторону двери и поведала, что однажды отсиживавшийся в психушке индюк, такой же, как и огромный сосед Петра по отсеку, по незнанию попытался повысить голос на Егорыча и привести его к порядку, который сам и решил определить. В результате пришлось срочно переводить болезного и одного из его бодигардов в хирургию. Причем претензий от пострадавшей стороны к Егорычу предъявлено не было, так как разобрались люди, с кем имеют дело.
А про пумоносителя по фамилии Бурлаков она высказалась вовсе неуважительно, вспомнив, как тот в соплях и с голой задницей безотцовщиной гонялся по какому-то Тиньзину. А сейчас хоть и считается в городе крутым авторитетом и носит кличку Бурнаш, для нее он как был сопливым мальцом, таким и остался. И еще женщина предупредила Петра, чтобы был с Бурнашом поосторожнее — уж очень злопамятный это тип.
Ночь прошла спокойно и без происшествий. Петр хорошо выспался, компенсировав беспокойную ночевку у Коки. Часов у него не было — их вместе со всем скудным имуществом внесли в опись и сдали на хранение, однако далекие голоса и редкие солнечные лучи, с трудом пробившиеся сквозь затянувшую небо хмарь, известили, что пора вставать.
Он потянулся и рывком поднялся с кровати. Петр не знал, что ему сейчас нужно, и тело само подсказало, чего оно хочет. Встав на ноги на прохладный кафель, он прошелся по палате. Остановившись на свободном пятачке у окна, начал аккуратно разминать мышцы, начиная с шейных, с вращения головы, переходя к плечевым и далее опускаясь ниже. Петр не активизировал разминку, прислушиваясь к своему организму, работая не спеша. Он впервые после обретения новой жизни занимался подобным делом и ощущал, что знает и может это делать. Уже знал, что такая разминка — вполне знакомая и обязательная часть его существования.
Тепло, напитавшее мышцы, дало команду перейти к более активным занятиям. Растяжки и вращения ноюще отозвались в связках и суставах. Петр автоматически отметил, что из-за пассивного образа жизни после ранения он сильно понизил уровень своего физического состояния. И тут же в сознании возник вопрос: о каком состоянии идет речь? Какой физический, социальный, нравственный, в конце концов, уровень у него был до ранения? Он даже на секунду замер в движении, пытаясь сосредоточиться. Ему показалось, что нужно еще чуть-чуть напрячь память, и она даст ответы на заданные вопросы. И даже если не на все, пусть ответит лишь на один: кто он такой, человек без имени и без прошлого? Но, увы, сознание очередной раз не смогло перешагнуть проклятый рубеж, который установил тот подлый удар в затылок.
Петр почувствовал, как напряжение мозга отзывается ласковым прикосновением к затылку, предвещающим ставшую уже привычной боль. Прекратив разминку, он вернулся к кровати и прилег. На удивление, боль походила рядом, попыталась ухватиться острыми коготками за нервные окончания, но скоро раздумала и ушла.
Возвращаться к занятиям смысла не было. Еще минут десять полежав, Петр встал, умылся, а за отсутствием зубной щетки изобразил чистку зубов краем вафельного полотенца. Закончив туалет, он прошелся по палате, прислушиваясь к едва доносившимся из-за двери звукам чужой жизнедеятельности. Про него пока не вспоминали.
Мышцы приятно ощущались после полученной разумной нагрузки. Петр присел на табурет, привинченный к полу, откинулся на железную спинку кровати и прикрыл глаза. Он стал неспешно перебирать в памяти события прошедших дней.
Причудливая череда случайностей, свившись в единую цепочку, привела его в эту лечебницу, в эту палату. Будто кто-то властный взял неразумного за руку и потянул за собой: «Смотри! Это твоя дорога. Это твоя жизнь!» Была ли логика в произошедшем с ним? Реальность ничего не утверждала, а затаенная су