Шифоньер, покосившийся еще до моего рождения, словно врос в дощатый крашеный пол. Одна створка не закрывалась, и её придерживала втиснутая тряпка. Мутное от времени зеркало с пятнышками отставшей амальгамы. Я смотрела в него, как в мутное стекло.
При этом на окне, украшенном белыми занавесочками с канвой «ришелье» — ни пятнышка. А на подоконнике, в глиняной кружке — букетик полевых ромашек. Трогательных и наивных.
Что же за кошмар принесла я в этот чистый мир? Или… О том, что ужас может скрываться здесь, за фасадом невинности и умиротворения, думать не хотелось. Страшно.
31
— Выспалась? — в каморку ворвалась Ольга. — Пойдем, я уже несколько раз чайник подогревала, а ты все не выходишь и не выходишь!
Машинально кинула взгляд на часы. Уже два! Это сколько же я проспала?
Вместе с недоумением в душе разрасталось тепло: вместо того, чтобы по обыкновению, растолкать меня на рассвете и отправиться купаться, пока туман не сошел, подруга позволила отоспаться.
— Так, где тут у нас что?
В сковородке зашипели шкварочки, аккуратно нарезанный помидор украсил край тарелки, а завершил композицию мелко порезанный зеленый лучок.
Овощи пахли солнцем и как будто светились, с первого взгляда понятно: с собственной грядки, а не безвкусное нечто, взращенное в теплице на гидропонике.
— Тебе кофе? — Ольга потянулась к турке.
— А чай есть?
«С травками», так называли сборы бабы Дуси взрослые.
Она собирала их ночью, или на рассвете, пока не высохла роса. Некоторые срезала в жаркий полдень, а другим ждать пасмурного неба.
— Каждой травинке — свой час, — поучала нас, девчонок, что намертво прилипли к её подолу. — И каждая — для своего дела.
А потом поила нас разными отварами, давая заедать желтым медом в сотах.
Я прямо-таки ощутила на языке сладость, а пальцы словно слиплись от лакомства.
— Кипрей! — провозгласила Ольга, выдергивая меня из детства.
Я молча протянула чашку.
Легенд об иван-чае баба Дуся знала множество. И каждый раз рассказывала их при сборе. А потом учила «квасить» узкие листья. Дух тогда в доме стоял — закачаешься! Густой, ароматный воздух хотелось пить и пить, не переставая.
От сытного завтрака и воспоминаний снова стало клонить в сон.
— Это от нервов и переутомления, — посочувствовала Ольга, — Отсыпайся!
Лежать в пристройке, вдыхая деревенские ароматы, слушать звуки, ничем не напоминающие вечный городской шум, было великолепно. Паутинка шевелилась от врывающегося в окошко ветерка, где-то блеяла коза, мычал привязанный за забором бычок.
Не хватало только материнских рук и колыбельной.
Я вдруг поняла, что плачу. Тихо, светло. Просто слезы бегут по лицу.
Вытерла их, закрыла глаза… И услышала голос.
— Баю, баюшки, баю…
Мама?
Женщина сидела на краю кровати, поглаживала меня по спине и тихо напевала вечную колыбельную. Русые волосы упали на лицо, но я легко разглядела и лучащиеся любовью глаза, и грустную улыбку.
Заснула почти счастливая.
Чтобы проснуться глубокой ночью.
Очень хотелось пить. Но воды не было — Ольга не принесла. Сама посапывала рядом, спокойно, как младенец.
Осторожно, чтобы не разбудить, выбралась из комнатушки. В коридоре было темно, только пробивался свет сквозь щель приоткрытой кухонной двери. Наверное, бабу Дусю задержали повседневные хлопоты. И так хозяйство большое, а тут еще гости-нахлебники свалились на голову.
Стыдно! Надо завтра пораньше встать, чтобы хоть со скотиной помочь. Кажется, это её бычок бунил днем. Маленький для стада, вот и привязывают за забором, на пятачках травы.
Их кухни донеслось бормотание. Я как на стену наткнулось: что-то в нем было такое, такое… Слова на ум не шли, но волосы на затылке зашевелились, как будто сзади подходил кто-то большой и страшный.
Только бы половица не скрипнула под босой ногой! Осторожно, стараясь не выдать себя даже дыханием, заглянула в приоткрытую дверь.
Невысокая толстая свеча в венке из полевых цветов. Язычок огня горел неровно, словно пытался сорваться и поцеловать морщинистую щеку.
Баба Дуся умудрялась уклониться от ненужной ласки, и при этом чем-то подкармливала пламя. По кухне разливался такой знакомый запах!
Аромат распустившейся розы.
Бежать! Сейчас! И как можно дальше! Но сначала — отойти, медленно, аккуратно, чтобы ничего не задеть.
Удивительно, но у меня получилось! Даже дверь на улицу открылась без скрипа. Ночной ветерок обнял холодными пальцами за плечи, остудил голову. Желание бежать не пропало. Но за ним вырастало другое: разобраться. Ведь я за этим сюда ехала?
Дверь закрылась, словно отрезая последний путь к побегу. Кровать не успела остыть, да и Ольга разметалась по ней, пришлось двигать. Спряталась под одеялом и прикрыла глаза.
Снаружи заливается какая-то пичуга. Ей вторит сверчок, а в углу скребется мышка. Скорее всего — полевая, домовые у бабы Дуси не водились. Одуряюще, до головокружения пахнут травы. «Для хорошего сна», как убеждали нас в детстве.
Я действительно словно вернулась туда. Но трепещущий возле морщинистой щеки огонек, тихое бормотание и аромат розы заставил понять, что приехала я в ад.
32
А утром словно ничего и не было.
Крики петухов на рассвете, мычание коров, подгоняемых в стадо звонкими щелчками кнута, напоенный запахом свежей травы и роз ветер…
Сон как рукой сняло. Хотелось немедленно уехать, но ведь от себя не убежишь. Что толку менять город за городом, когда прошлое никуда не денешь. Надо разбираться. Вот только Ольга…
Её ресницы слегка подрагивали — она видела сон. Хорошо, не то напугавшее меня в гостинице состояние анабиоза! Ну, и, в конце концов, не будет же баба Дуся собственную внучку губить? Значит, подруга в безопасности. Пусть отдыхает. А я займусь делами.
— Встала? Ранняя ты пташка!
Баба Дуся процеживала утреннее молоко. Белая струйка лилась из блестящего подойника в настоящие глиняные крынки.
— Умывайся, сейчас завтракать будем! А пока вот, выпей-ка. Парное! Чай, в городах своих такого и не едали!
Хозяйка сняла с горшка сложенную в несколько слоев марлю и щедро плеснула молока в большую кружку. А потом добавила горбушку ноздрястого белого хлеба:
— На опаре! Сама пекла, в печи.
До чего же одуряющий аромат! Так и захотелось ощутить вкус этой роскоши. Но осторожность не позволяла: кто знает, что там на еду наговорено. А баба Дуся словно и не видела замешательства: мыла подойник.
Из неловкой ситуации спасла Ольга. Вошла, потягиваясь, еще не совсем проснувшись, и сразу цапнула кружку:
— Молочко-о-о, — протянула мечтательно.
Бабушка глянула в её сторону, но ничего не сказала. Стало стыдно: ни за что обидела подозрением. Ну кто меня здесь травить будет? Я Аллиану живой нужна!
— Там если не хватит, еще берите! А я пойду курям корма сыпану, — баба Дуся подхватила сито и скрылась за дверью. Было слышно, как она возится в сенях, набирая зерно.
— Ты сегодня даже раньше меня! — зевнула Ольга. — Слушай, айда купаться! Как в детстве, с мостков!
Узкая речушка протекала в овраге, сразу за домом бабы Дуси. Весной она разливалась, бурлила злым потоком, затопляла часть огорода, отчего вскапывать его приходилось гораздо позже, чем остальным. Зато летом не нужно было далеко идти за поливной водой: опустил моторчик, и радуйся!
А уж детям какое было раздолье!
Я прибегала к Ольге, и в перерывах между игрой в куклы и катанием на веревочных качелях, мы купались. В жаркий год вода едва до колен доходила и взрослые не беспокоились.
Но не пересохла ли речушка за эти годы?
— А вот и посмотрим!
Ольга, живая, как пламя, как была в шортах и топе, заменяющих ей пижаму, так и выскочила в огород.
Утоптанная тропинка позволила спокойно спуститься по склону. Мостки, на которых баба Дуся полоскала белье, когда еще не было современных стиральных машин, стояли на месте.
Веселый визг Ольги огласил окрестности, пронесся по оврагу. Доски отозвались стуком, когда она пробежала по ним и скрипом. А потом… обвалились.
Нет. Просто рассыпались мелкими опилками. Подруга барахталась в смеси воды и дерева и ручеек, с виду такой же мелкий, как и раньше, теперь казался бездонным омутом. Потому что Ольга уходила туда с головой, лишь изредка выныривая, чтобы глотнуть воздуха.
Кричать она не могла. Зато я визжала за двоих.
Как скатилась по склону, как врубилась в ставшую жесткой воду — не помню. Лишь пальцы на моем запястье. Холодные и… острые.
Водяной! Вместо подруги в меня вцепился водяной! Борода, полная опилок, водорослями струилась по поверхности. Пальцы с чешуей вместо ногтей вцепились в ладонь, рассекая кожу до крови.
Я задохнулась от страха и отвращения. Вот этот, с кривыми зубами, воняющий тухлой рыбой будет меня за руки хватать? И Ольгу…
Где она?
Тихий, похожий на плеск воды смешок заставил сосредоточиться. Подругу окружили русалки. И как только солнца не побоялись! Они погружались, увлекая за собой обессиленную жертву, и ручей словно углублялся. Еще пара минут и скроются с глаз!
Врешь!
Заклинание само пришло на ум. Губы зашептали, наговаривая, отворачивая беду. Водяной опешил от такой наглости и тут же поплатился: я вцепилась в бороду и рванула к берегу. Там, на отмели, он стал слабее. Короткая борьба — и вот чешуйчатая туша уже наполовину вытащена на солнце, а в голове одна мысль: не забыть заклинание. Не запнуться в сложном кружеве слов. Иначе рванет в воду, и помина как звали. Еще и за собой утащит. Ладно я, но Ольга!
Ярость захлестнула уже почти привычно. Адреналин закипел, забурлил не хуже взбаламученного потока. Слова срывались с губ скороговоркой, я уже не вникала в смысл. Главное, что туша подо мной перестала дергаться. А потом взвыла.
От похожего одновременно на крик филина и гудок паровоза вопля кровь заледенела. Я едва пальцы не разжала, но вовремя опомнилась: помогло то, что пряди бороды на кулак намотала. Зато на зов тут же всплыли русалки. В их руках безжизненной куклой поникла Ольга.