— Ты хочешь жить, верно, Перчик? Молодая, здоровая, привлекательная. У тебя столько всего впереди. Семья. Дети. Ты ведь хочешь детей, да? Все бабы хотят.
Я молчала, но отвечать, кажется, не требовалось. Эмиль будто впал в транс: полузакрытые глаза тускло блестели, ствол ружья двигался из стороны в сторону, останавливаясь то на мне, то на Лукасе.
— Но только не от него. — Эмиль направил оружие на Дэвида. — Он же неполноценный, урод, генетическая ошибка. А теперь еще и калека. Посмотри на него. Убожество! Кому такой нужен?.. Я сказал, посмотри на него!
Убаюканная монотонным голосом, я вздрогнула от внезапного окрика. Обернулась.
Вода уже дошла Дэвиду до подбородка, хотя он вытягивал шею. Я не смогла сдержать бессильный стон. На меня Дэвид даже не взглянул. Его единственный глаз был обращен вверх, на человека с ружьем в руках.
— Эмиль… прошу… — шевельнулись искусанные губы.
— Ах, его высочество просит. — Эмиль склонился в шутовском поклоне. — Ну да, он ведь тоже читал желтую тетрадь! — Корона стала тяжеловата? Ну, так и быть. — Он выпрямился и махнул мне рукой. — Перчик может идти.
Лукас вскинул голову. В его глазах мелькнуло отчаяние, смешанное с надеждой.
Я едва верила своим ушам. Эмиль что, правда сказал: «Перчик может идти»? Вот он, выход на свободу. Раздвижная стеклянная дверь. Она совсем близко — меньше десятка шагов. Если выйду через нее, все останется позади как страшный сон. Все. И Дэвид. Неужели я нашла его только для того, чтобы сразу потерять?
— Нет, — я мотнула головой. — Отпусти Лукаса. Он еще ребенок. Он тут не при чем.
— Не при чем?! — Эмиль злобно ощерился. — Поэтому крысеныш следил за мной? Поэтому пытался освободить ублюдка, который разрушил нашу семью? Лишил нас всего? Лишил нас отцовской любви…
— Любви? — Глаза Лукаса гневно сверкнули, скрестившись со взглядом брата. — Что ты знаешь о любви? Хочешь расскажу, как папа любил меня? Помнишь, я как-то подрался в детском саду? А папа потом повез меня покататься на машине? Он заехал в лес, а там вытащил меня из салона, запихнул в багажник и захлопнул крышку. Внутри было темно и тесно, мне казалось, я очутился в гробу. Я плакал от страха, просил выпустить, кричал, что так больше не буду. А он сказал, что я был очень плохим мальчиком и буду наказан. Я должен сидеть в темноте, пока не досчитаю до ста. Тогда он выпустит меня.
Я начал громко считать. Но мне было всего пять лет! Я смог дойти только до тридцати, хотя знал, что сто — это больше, намного больше. Поэтому я начал считать с начала — и так снова и снова. Но отец не открывал багажник. Мне казалось, что я задыхаюсь. Что я ослеп и никогда больше не увижу солнца. Что во тьме рядом со мной копошится кто-то страшный, горячий и мохнатый, а папа ушел и бросил меня одного — на растерзание чудовищу.
Лукас замолчал, судорожно ловя воздух ртом. Губы его тряслись. Черные глаза слепо уставились в пространство, будто вокруг него все еще была темнота.
— Позже я выучился считать до ста, только это не помогало. Потому что я сбивался. Всегда сбивался. А когда стал старше, то понял: отец и был чудовищем. Это он разрушил все, а не Дэвид. Он разрушил и тебя, Эмиль! Разве ты не видишь? Тебя нет! Ты — это он! И я ненавижу его. Ненавижу тебя! Нена…
Вспышка. Грохот, отразившийся от голых стен. Я пригнулась, прикрыв руками голову. Лукас повалился на Дэвида. Остро запахло петардами.
В ушах звенело. Лукаса нигде не было видно, только по воде расходились круги.
— Дэвид? — Опомнившись, я бросилась к нему.
Он мотнул головой. Скрипнул зубами:
— Помоги…
Его руки беспомощно шарили в мутной воде — наверное, от холода они совсем онемели. О господи! Лукас!
Я увидела очертания темного неподвижного тела на дне бассейна. Из груди мальчика медленно вырастал багровый цветок с извивающимися лепестками.
На этот раз Лукас был неповоротливым и тяжелым. Я уцепилась за его куртку, но ткань выскользнула из пальцев. Они скребнули по полу и вдруг наткнулись на что-то металлическое и округлое. Фонарь! Большущий фонарь чуть не полметра длиной, который меня ослепил недавно. Быть может, единственная вещь, которая может послужить оружием. Пусть даже лампа не загорится…
Пальцы сомкнулись на фонаре. Я завела его Лукасу за спину, подхватила мальчишку под связанные руки и наконец вытащила из-под воды. Его глаза были закрыты. Вокруг синеватых губ распространилась белизна.
Я взглянула на Эмиля и тут же поняла: это только начало. Он убьет нас всех. Так же легко, как только что застрелил младшего брата. Теперь между Эмилем и Дэвидом — только я. А он уже смотрит на меня — тигр за стеклом. И обычные заклинания на этот раз не помогут. Если тигр прыгнет, стекло разлетится на кусочки.
«So close, no matter how far…»[57]— внезапно зазвучала совсем рядом «Металлика». Эмиль моргнул. Сунул руку в карман, откинув ружье на сгиб локтя другой руки.
Телефон! Кто-то ему звонит. И этот звонок настолько важен, что убийца на мгновение отвлекся. Вот только… Я держу Лукаса. Вдруг он еще жив? Если отпущу, он же захлебнется! А если не отпущу… Быть может, это наш с Дэвидом последний шанс!
Я склонилась над лицом Лукаса, словно высматривая в нем признаки жизни, а сама бросила взгляд на Эмиля из-под завесы волос. Он нахмурился и покусывал губу, коротко реагируя на слова собеседника:
— Где? Не твое дело. Нет.
Еще мгновение — и разговор закончится. А Эмиль снова направит на нас оружие. Но вот сейчас — сейчас он так близко!
Охватывавшие фонарик пальцы почти потеряли чувствительность. Я сжала их крепче — только бы фонарик не выскользнул! — и оттолкнула от себя Лукаса. Взмахнула рукой, поднимая веер брызг. Стальной фонарь врезался в колено Эмиля сбоку. Хрустнула кость.
Эмиль завопил, но выстрела не последовало. Он выронил ружье, которое с громким стуком упало на бортик бассейна. Прижимая одну руку к колену, другой Эмиль потянулся за оружием. И тогда я ударила его фонарем в висок.
Словно в замедленной съемке, я видела, как тело Эмиля складывается пополам и начинает медленно заваливаться в воду. Я успела посторониться. Меня окатило брызгами. Дэвида волна покрыла с головой. А когда она схлынула, я увидела у него на плече голову Лукаса. Каким-то чудом Дэвид смог дотянуться до брата и поддерживал его лицо над водой. Вот только сам он теперь едва мог дышать через нос. А из трубы все лило и лило.
Я нашла взглядом Эмиля. Он покачивался на поверхности воды спиной вверх, раскинув руки.
Ключ! Наверняка психопат носит его с собой. Содрогаясь от ужаса и отвращения, я протянула руки к бежевой куртке…
И даже больше
Стук в дверь вырвал меня из душного, тяжелого сна. Я с трудом разомкнула веки, потерла глаза, по которым резанул дневной свет. Знала, что не стоило спать после школы — потом весь вечер чумной будешь, — но ничего не могла с собой поделать. Последние дни вымотали все силы.
На пороге комнаты стоял папа, теребя очки на носу. Он явно был не в своей тарелке.
— Что-то случилось? — сиплым спросонья голосом спросила я.
Хотя что уже могло случиться хуже того, что произошло шестнадцатого мая.
Шестнадцатое мая. Этот день я запомню навсегда.
День рождения Дэвида.
День открытия охотничьего сезона.
День, когда Дэвид убил своего отца.
«Возможно, убил, — поправила я себя. — Так они думают. А я думаю, это был несчастный случай».
— Чили, золотце, не могла бы ты спуститься вниз? Нам нужно поговорить.
Папа в своем репертуаре! «Нам нужно поговорить». Что на этот раз? Он меня и так достал уже этими своими «а я же тебя предупреждал!».
— Па-а, — простонала я, натягивая плед до подбородка, — может, не сейчас? Башка просто раскалывается.
Папа поджал губы, словно я отказывалась отвечать у доски.
— Я дам тебе таблетку. Жду внизу. — Он прикрыл за собой дверь.
Пипец. Дело, походу, действительно серьезное.
Со стоном я села в постели. Машинально посмотрела в окно. Странно, что там, снаружи, ничего не изменилось, хотя мой мир перевернулся. Только на клумбах в саду Винтермарков начали пробиваться сорняки, да трава на лужайке давно переросла положенные пять сантиметров. Теперь, когда Дэвида нет, кто будет заботиться о розах Сюзанны?
В гостиной громко тикали часы. Папа купил их недавно на блошином рынке — им было, наверное, лет сто, не меньше. Механические, без батарейки. Оказалось, что они все время отстают, сколько их ни подводи, как минимум минут на десять.
Часы тикали, каждый тик-так отдавался у меня в висках, словно по ним ударяли тяжелыми молоточками, папа вертел в руках какой-то конверт. На журнальном столике лежала кверху лапками мертвая муха. Я думала, почему она умерла. Ее прибил папа, потому что она покусилась на кофе в его кружке? Или муха сдохла сама, от старости или от какой-то мушиной болезни?
— Ты слушаешь меня? — В голосе папы отражалось плохо сдерживаемое раздражение. — Чили, это серьезно! Повестка — не рекламная листовка, которую можно просто выбросить в мусорное ведро. Тебе придется дать свидетельские показания, ты это понимаешь?!
Я пожала плечами:
— Надо — дам.
Папа тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Я по-прежнему рассматривала муху, но чувствовала на себе его взгляд — такой же неотвязный, как поселившаяся под черепом боль.
— Ты просто не представляешь себе, о чем идет речь. Тебе придется явиться в суд. Стоять перед множеством знакомых и незнакомых людей. Отвечать на каверзные и неприятные вопросы. В твоем состоянии…
— В моем состоянии, — я подняла глаза от мушиного трупика и взглянула папе в лицо, — я уже отвечала на вопросы панцирей.
— Полицейских, — поправил он меня, морщась. — Поверь, это был не допрос, просто мягкий неформальный разговор. В суде все будет совершенно по-другому. С тобой не станут церемониться. А главное — ты не сможешь отказаться отвечать. Ты это понимаешь?