Во мне шевельнулся страх. Я думала, все чувства во мне умерли или впали в спячку, как мухи с наступлением холодов, а страх вдруг ожил и поскреб лапками.
— Но я же ничего не знаю! Меня там не было. Меня вообще в Хольстеде тогда не было, ты же знаешь!
Папа кивнул, наклонился в мою сторону:
— Знаю, золотце. И полиция знает, что мы ездили в тот день в Скьярн смотреть интернат. Но они будут спрашивать об этом мальчике. Что он за человек. Какие у вас были отношения. Он… никогда не говорил тебе, что задумал?
Я вскочила с дивана, толкнув стол. Кофе выплеснулся из чашки. Бурая жидкость залила мушиный трупик.
— Этого мальчика зовут Дэвид! И как, по-твоему, пап, он мне это сказал?! Кстати, Чили, я тут решил папашку шлепнуть?! — Я развернулась и направилась к лестнице наверх.
— Мы еще не закончили! — Скрипнуло кресло — папа тоже поднялся. — От меня ты можешь сейчас сбежать, но не от полиции и судебных приставов.
Я замерла. Страх внутри зажужжал, трепеща крыльями, забился в ребра наперегонки с сердцем. Меня что, тоже арестуют?
— Мама считает — и я с ней согласен, — что тебе ни в коем случае нельзя выступать в суде. Только не при твоем состоянии здоровья.
Я резко развернулась к папе:
— Мама? Ты что, рассказал все маме?
— Я ей звонил. — Он твердо кивнул. — Ты сама разве не считаешь, что матери необходимо знать, что ее дочь проходит свидетелем по делу об убийстве? К тому же у мамы есть знакомый адвокат. Очень хороший адвокат, как раз специализирующийся на уголовном праве. Он посоветовал, чтобы мы настаивали на записи на видео моих свидетельских показаний. Как лицо младше пятнадцати лет ты имеешь на это полное право. Йохан поможет тебе подготовиться. Йохан — это адвокат.
Ошеломленная, я покачала головой:
— Адвокат? Но ведь обвиняют не меня, а Дэвида! И к чему мне готовиться? Разве я не должна просто говорить правду?
Папа поправил очки, подошел ко мне и мягко обнял за плечи.
— Золотце мое, конечно, ты не должна лгать. Просто… Правда бывает такая разная. Нужно знать, как ее подать, чтобы тебя правильно поняли. В этом Йохан тебе и поможет.
Странно. А я всегда считала, что правда — только одна.
Часы снова отставали — на одиннадцать минут. Я сверилась с телефоном. Посмотрела на него, потому что он зажужжал на беззвучке. Катрина прислала сообщение: «Правда, что ты будешь свидетелем на суде?» Ума не приложу, как об этом узнали одноклассники. В последнее время они снова начали со мной общаться. А все из-за Дэвида. Ведь я живу рядом с «эпицентром событий». Расследование идет, можно сказать, у меня под носом. Из окна можно наблюдать. Вот только я его занавешиваю. Не хочу ничего знать. Не верю, что Дэвид это сделал. И пусть все остальные твердят то же, что пишут газеты. «Дэвид признался». Может, и так. А может, его заставили. Запугали. Ведь его отец был панцирем. Кто допрашивал Дэвида? Друзья его папаши? Такие же уроды, как Винтермарк-старший? Нет, я не верю, что Дэвид убийца. Несмотря ни на что. Не верю!
— Отрицание — естественная реакция. — Йохан понимающе покивал. Наверное, я произнесла последние слова вслух.
Адвокат приехал к нам издалека. Он тратил на меня свое дорогостоящее время и делал это ради давней дружбы с мамой. Йохан подавлял меня: своим ростом под два метра; своими огромными кистями, сложенными на торчащих над диваном коленях; своим дорогим костюмом и уверенностью в том, что знает, что для меня лучше.
— Но давай будем исходить из фактов, — продолжил адвокат. — Надеюсь, ты понимаешь, что дружба с Дэвидом, близкая дружба, — глаза под мохнатыми бровями, неестественно темными по контрасту с седой шевелюрой, многозначительно уставились на меня, — ставит тебя в щекотливое положение?
Я затрясла головой, вспыхнувшие щеки скрылись под упавшими на лицо волосами:
— Не понимаю, о чем вы.
Йохан закинул ногу на ногу и сплел пальцы на костлявом колене.
— Мальчик сделал признание и замолчал. Насколько мне известно, от него ничего не смогли больше добиться ни следователь, ни психологи. А в признании — ни слова о том, почему он застрелил отца.
Я вздрогнула. Попыталась скрыть это, нарочито ежась, как от холода, и натягивая на кулаки рукава кофты. Но адвокат все понял.
— Прости, но придется называть вещи своими именами. Именно так и будут делать в полиции при записи твоих показаний. И среди вопросов, которые тебе там зададут, будут не слишком приятные. Например, какие отношения связывали тебя и Дэвида? Правда ли, что вы встречались? Правда ли, что его отец не одобрял этого, даже запретил вам общаться? Кому первому пришло в голову избавиться от Свена Винтермарка?
Я оцепенела под испытующим взглядом адвоката. Глаза у него были крупные, цвета кофе с молоком, но вот тепла в них было не больше, чем во фраппучино из «Старбакса».
— Вы что… — выдавила я, — вы думаете… это я?!
— Я думаю, что тебе зададут этот вопрос, — спокойно ответил Йохан. — И ты должна быть к этому готова. Так каков будет твой ответ?
Ярость, сменившая страх, вспыхнула во мне так ярко, что могла бы поджечь пыльную свечку, растекшуюся в стеклянном стаканчике на столе. Как же мне надоели эти игры, в которые вечно играют взрослые! Жестокие, грязные игры!
— Я никогда не предлагала Дэвиду убить отца, — сказала я, с трудом подавляя желание вскочить с кресла и вылететь из комнаты, хлопнув дверью. — И даже не подозревала, что он собирается это сделать! Я все еще не верю, что Дэвид оказался на такое способен. Но знаете что? Я по Бульдогу горевать не буду! Подонок давно это заслужил. Жаль только, что судить теперь будут Дэвида, а не его. Ведь это он во всем виноват!
— Бульдог? — насторожился Йохан. — Это ты Свена Винтермарка так называешь? Почему ты считаешь, что он заслуживал смерти? В чем он виноват?
Я уже разомкнула губы, собираясь рассказать адвокату об издевательствах, побоях, унижениях, желтой тетради. И тут сообразила: вот же она, мотивация. Если расскажу это на камеру, сразу станет ясно, что у Дэвида была 1001 причина убить отца. А сейчас, судя по тому, что сказал Йохан, у следствия есть сомнения насчет вины Дэвида. Вот почему им нужна я: они ищут мотив. Мотив, чтобы подкрепить обвинение. Что если, рассказав теперь, что ему пришлось пережить в семье, я отправлю Дэвида за решетку?
Адвокат все еще ждал ответа, не спуская глаз с меня.
— Бульдог… Да, так я прозвала Свена. Потому что он похож. Был, — пробормотала я, мысленно проклиная свой болтливый язык.
Но Йохан не удовлетворился полуответом: наверное, привык за годы практики, что клиенты юлят и пытаются что-то скрыть.
— Чили, — он подался чуть вперед и понизил голос, — наш разговор полностью конфиденциален. Можешь рассказать мне все. Именно поэтому я здесь — чтобы тебе помочь. Я не передам твои слова ни полиции, ни даже твоим родителям. Вот почему твоего папы здесь нет. Но мне нужно знать все, что знаешь ты, чтобы понять, как подготовить тебя к даче свидетельских показаний.
Мне стало трудно дышать. Невысказанные слова теснились во рту, толклись на кончике языка, просились наружу. Мне так хотелось рассказать все хоть кому-нибудь! Снять с себя это бремя. Переложить его на того, кто может помочь разобраться во всем, посоветовать, как быть дальше.
— А если то, что я знаю, может повредить Дэвиду? — тихо проговорила я. — Что тогда?
Адвокат соединил ладони, как для молитвы, поднес пальцы к губам, а потом направил их на меня.
— Тебе очень хочется защитить своего друга, верно?
Я кивнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
— Мы во всем разберемся, — уверенно сказал Йохан и протянул мне бумажную салфетку. Наверное, он всегда держал их наготове. — Вместе. Тебе не выстоять одной, Чили. Просто доверься мне.
— Как все прошло? — Мама протянула мне тарелку с огромным куском торта, моего любимого, с клубникой, шоколадом и взбитыми сливками.
Понимаю, она пыталась создать иллюзию нормальности, иллюзию семьи, которая держится вместе в трудный период, потому и прилетела к нам из своей Греции. Но мне от присутствия мамы было только хуже. Казалось, я все еще нахожусь в крошечной безликой комнатушке под мигающим красным глазом видеокамеры, а за стеной — целая толпа взрослых, которые вслушиваются в каждое мое слово, подмечают каждый мой жест, каждое изменение черт моего лица.
— Чили держалась молодцом, — ободряюще улыбнулся Йохан.
Он тоже был там. Смотрел на большом экране, как меня распинают, вместе с обвинителем, тетками из полиции и опеки, психологом… Смотрел и не вмешивался, чтоб его!
— Она все сделала правильно. — Йохан подставил свою чашку под струйку дымящегося кофе.
Папа улыбнулся мне, держа термос.
Они все улыбались. Отчего же у меня на душе так погано?
Может, потому, что я нарушила данную Дэвиду клятву? Сначала показала желтую тетрадь Йохану. А потом он убедил меня передать тетрадь дознавателю. Сказал, что полиция все равно заберет ее как важную улику. А если отдам ее сама, я продемонстрирую готовность сотрудничать.
Женщина-дознаватель тоже мне улыбалась, но в ее глазах я видела недоверие.
— Дэвид когда-нибудь жаловался, что отец плохо с ним обращается?
— Нет, но… на нем были синяки, ссадины. Дэвид прятал их под одеждой, но несколько раз мне удалось заметить… И еще он носит браслеты, чтобы скрыть шрамы на запястьях.
— Ты спрашивала, откуда у него эти отметины? Он говорил, что это сделал отец?
— Нет. В смысле я не спрашивала, а он не говорил.
— То есть это могли быть, например, синяки после драки? Дэвид несколько раз дрался в школе, ты ведь знаешь об этом?
— Хотите сказать, его избивали одноклассники? Да, такое бывало.
— Выходит, гематомы и ссадины Дэвид мог получить в школе?
— В принципе, мог, но… Как быть с запястьями? Мальчишки его не связывали, наручники не надевали!
— Почему ты решила, что это следы от наручников? Дэвид говорил тебе об этом?