— Фигасе! — Крис плюхнулась на диван. Челюсти заходили ходуном, так что от жвачки у нее во рту, наверное, остались одни ошметки. — Он что, был твоим близким другом? А чего ты про него никогда не рассказывала? Ты же не думаешь, что его… Ой, прости! — Она выпучила глаза и хлопнула себя по губам. — Вот я дура! Ясно теперь, чего ты…
— Все нормально, — поспешила я прервать Кристину, пока она себя еще больше не накрутила. — Мы не были близки. Просто жили по соседству. Да и давно это было. Я со школы ничего об этом парне не слышала.
Подруга поджала под себя ноги и задумчиво накрутила на палец медную прядь.
— Не понимаю. Чего тогда панцири приперлись к тебе прямо в универ?
Отведя взгляд, я пожала плечами:
— Не знаю. Может, кто-то сказал, что мы в школе общались… Слушай, я что-то устала. Можно я сейчас побуду одна?
Стоило Кристине выйти из комнаты — предварительно она убедилась, что мне не дует и какао еще не остыло, — я поставила чашку на столик, сползла спиной по подушкам и неловко вытянулась на диване. Правда, выбившая из меня дух там, в комнате с пластиковыми стаканчиками, скользнула по сознанию камнем для керлинга и покатилась, сшибая все на своем пути.
Как я могла? Как могла жить своей маленькой, уютной и безопасной жизнью в то время, когда Дэвид был совсем рядом, на велосипеде можно доехать — запертый с безумцами и преступниками, одинокий, напичканный психотропными препаратами, лишенный поддержки близких, надежды и будущего… Бессрочное принудительное лечение! Он ведь не мог знать тогда, как все повернется. Не мог, наверное, даже представить себе, что выйдет на свободу, сделает карьеру модели и добьется международной известности. Боже, как это все дико. До сих пор не верится, что Монстрик и Шторм — один и тот же человек.
Я снова открыла «Инстаграм». В учетной записи Шторма обновлений не было, так что я перешла на официальную страницу, которую вело от его имени агентство «Некст менеджмент» — то, где работал Генри Кавендиш. Странное фото: Дэвид на фоне исписанной граффити бетонной стены. За спиной ангельские крылья, а в зубах сигарета. Свободная белая майка полощется на ветру. На обнаженных руках четко виден узор татуировок. В объектив парень не смотрит: его взгляд обращен вправо, будто он собирается переходить дорогу или высматривает кого-то. Глаза прищурены от яркого солнца.
Как вообще это случилось? Как встретились двое настолько разных людей: англичанин Кавендиш, наверное всегда упакованный в стильный костюм с галстуком, и Дэвид? Парень с психиатрическим диагнозом и судимостью, без профессии и образования, едва способный выдавить из себя связную фразу на родном языке, не то что на иностранном. Или в университетской клинике в Рисскове с ним сотворили чудо? Дали волшебную пилюлю, не только излечившую его болезнь, но и купировавшую воспоминания о том, что годами коверкало его личность, о том, что сделало Дэвида забавной диковиной вроде деревца бонсай с искривленным стволом? Что с ним сотворили в психушке? Подвергли лоботомии? Стерли память электрошоком? Хотя, говорят, его применяют для того, чтобы пробудить воспоминания, а не подавить их.
А что, если тот Дэвид, которого знала я — это просто болезнь, ее проявления, анамнез. А настоящий Дэвид Винтермарк без всего этого — совсем другой. Кто-то, о ком я не имею ни малейшего представления. Кто-то настолько идеальный, что от одного взгляда на него становится больно дышать. Человек с белоснежными крыльями на фоне грязной стены. Тот, кто смог наконец взлететь.
Какой диагноз тогда ему поставили? Шизофрения? Нет, что-то похожее, но не это… Какое-то расстройство чего-то там. Быть может, в те короткие восемь месяцев, что мы знали друг друга, я была для него всего лишь иллюзией, галлюцинацией, выдуманным другом? А кем был он для меня? Почему я так открещиваюсь от него — даже сейчас, спустя столько лет? Отрицаю наши отношения даже перед самой собой? Не потому ли, что, как только признаю, что значил для меня Монстрик на самом деле, придется сделать следующий шаг и заглянуть наконец в бездну — измерить глубину моего предательства и устлать эту пропасть своими костями.
«Если увидите моего отца, передайте: мне снилось, что я перерезал ему глотку»Одиннадцать лет назад
26 октября
Почти всю ночь я промучилась без сна, ворочаясь на сбитых горячих простынях. Задремала только под утро и, конечно, проспала, не услышав будильник. Раcтолкал меня папа, слишком поздно заметивший отсутствие дочери на кухне, где я обычно завтракала булочкой с какао. Впрочем, какао — это сильно сказано. Просто растворимый «Несквик». Только мама умела варить настоящий шоколадный напиток, и он у нее никогда не убегал, заливая всю плиту и намертво прикипая к конфоркам.
Если бы я встала вовремя, мы с папой вместе поехали бы на велосипедах в школу, которая находилась почти в трех километрах от нашего дома. Конечно, папа мог бы подобрать жилье и поближе к месту работы — выставленных на продажу или сдающихся домов в Хольстеде хватало. Впрочем, как и давно закрытых магазинов с пыльными витринами. Население бежало из Дыр-тауна в поисках лучшей жизни в большие города, один из которых мы как раз покинули. Некому было покупать цветы, антиквариат или изделия художественной ковки, о которых сообщали поблекшие, выстиранные дождями вывески.
Папа выбрал дом на Терновой улице из-за низкой цены и расположения в живописной исторической части городка: рядом со старой мельницей, вьющейся между красными кирпичными домиками речушкой, больше похожей на разбухший ручей, и церковью, будящей горожан по выходным колокольным звоном. Помню, на мое ворчание, что в школу придется таскаться к черту на рога, папа сказал, что нам обоим полезны физическая нагрузка и свежий воздух. Десятиминутная поездка на велосипеде до школы и обратно должна была гарантировать одно и другое.
Сегодня папе пришлось катить на работу одному — ему ведь нельзя было опаздывать. Я забила на завтрак и вылетела из дому без семи восемь, на ходу закидывая рюкзак на плечи. Пришлось поднажать на педали. Я мчалась по сонным безлюдным улочкам, борясь со злым ветром, заставляющим глаза слезиться. Руки на руле мгновенно онемели и сравнялись цветом с гусиными лапами. Чертова осень! Только позавчера чуть не загорать можно было, а сейчас того и гляди превратишься в ледяную скульптуру «Девочка на велосипеде». Чертов папа с его нездоровой тягой к здоровому образу жизни!
Я просквозила мимо футбольного поля. Тут ветер, которому не препятствовали дома и деревья, дул так сильно, что велик кренился влево и я с трудом удерживала равновесие. Когда наконец показались желтые корпуса школы, у меня оставалось еще полминуты, чтобы закинуть велосипед под навес и добежать до класса.
И тут я увидела Монстрика. Он как раз заходил на парковку, но с неожиданной стороны — противоположной той, откуда приехала я. Дэвид не надел куртку. Ветер трепал нижний край длинного свитера, висящего на мальчишке как на вешалке. Казалось, вот-вот тонкая фигурка взмахнет крыльями и взлетит к хмурому, низко нависшему небу.
Монстрик ковылял, будто грязные поношенные кеды натерли ему ноги. Голова была низко опущена, спутанная челка свесилась на глаза. Вряд ли он заметил меня.
Я быстро оглядела парковку. Никого, только поваленные ветром велосипеды. Еще бы — звонок вот-вот должен был прозвенеть, если уже не прозвенел. Возможно, лучшего случая поговорить с Дэвидом наедине мне бы не представилось.
— Привет! — Я тормознула и соскочила с велика рядом с ним.
Монстрик шарахнулся в сторону. Руки вскинул, защищая голову, и слегка присел, словно готовясь принять удар. «Бедный парень! — подумала я. — До чего тебя довели».
Я сглотнула вставший в горле ком и растянула губы в самую широкую улыбку, на какую оказалась способна.
— Ты что, шел от дома пешком? В такой-то колотун? — Безопаснее всего начинать с нейтральной темы, а что может быть нейтральнее, чем погода?
Дэвид опустил руки, но поза оставалась напряженной, будто он не знал, чего от меня ожидать — пинка или подначки. Челка, закрывавшая пол-лица качнулась. Наверное, это значило «нет».
— А где тогда твой велик?
Его рука поднялась и вытянулась куда-то влево. Я заметила, что Монстрик натянул рукава свитера на кисти: покрасневшие большие пальцы торчали из дырок в вязаной ткани. Никогда раньше не встречала такой альтернативы перчаткам.
Наверное, по моему взгляду Дэвид понял, что его пантомима оставила меня в недоумении: никакого велосипеда в указанном направлении я не обнаружила.
— У детсада.
Он сказал это так тихо, что я бы не услышала, если бы ветер не бросил слова прямо мне в лицо. Боже праведный! Он! Сказал! Это! Аня с Катриной не обманули: парень действительно был не немой! И кстати, у него оказался приятный голос. Довольно высокий и мягкий, с тягучей ноткой неуверенности в конце фразы, будто Дэвид сам удивлялся тому, что говорил.
— У детсада? — переспросила я, пытаясь скрыть воодушевление. Мне хотелось снова услышать его голос. — Ты завозил туда братишку с сестренкой? — высказала я свою догадку. Это было просто: под навесом во дворе Винтермарков я видела здоровенный тяжелый велик с детской тележкой-прицепом.
Кивок.
Блин, сказала я себе, надо задавать вопросы, на которые нельзя ответить просто «нет» или «да»!
— Ну ты силен! Я против ветра еле педали крутила, а ты еще прицеп с близнецами тащил. Кстати, а они уже не слишком ли большие, чтобы сидеть в тележке? У них же есть свои велосипеды? — Пока я тараторила, Монстрик шаркал себе к школе. Я не отставала, катя велик, который держала за руль. — Почему бы мелким не крутить педали самим?
Дэвид скосил на меня черный глаз и неопределенно двинул головой. И снова прозвучал мягкий тихий голос с вопросительной ноткой в конце фразы:
— Много машин.
Ничего себе! Это в Хольстеде-то? Да тут даже по центральной улице тачка в час проезжает. И через каждые пять метров знаки понатыканы: на одних девочка с косичками, мячик и надпись «Осторожно, дети!», на других — «Снизь скорос