Мое лицо первое — страница 26 из 112

Я завела себе карманное зеркальце — якобы чтобы проверять, не размазалась ли тушь и не растрепались ли волосы. На самом деле с его помощью было очень удобно подглядывать, что происходит сзади меня. Например, нашел Д. рунное послание или нет.

Точно я, конечно, пока сказать не могу, но думаю, что нашел. Потому что, когда я в очередной раз глянула в зеркальце, Мон-стрик оторвался от созерцания собственного пупка и настороженно рыскал глазами по классу. Так и зыркал из-под челки. Черный смотрел угрюмо-подозрительно, голубой сверкал неожиданно острым любопытством. Наверное, оба пытались определить автора странной писульки. Я невольно улыбнулась.

— У тебя что, новый блеск для губ? Или тени?

— С чего ты взяла? — Я быстро спрятала зеркальце в пенал и повернулась к Кэт.

— Ну, ты все время пялишься в эту штуку с довольным видом. — Соседка по парте всмотрелась в мое лицо.

— На самом деле я выщипала брови, — прошептала я, заговорщицки склонившись к ее уху.

Лоб Кэт прорезала вертикальная морщинка:

— Да? Что-то не похоже. Думаю, подруга, причина совсем в другом.

У меня аж в груди екнуло.

— И в чем же? — едва выговорила я.

Катрина торжествующе улыбнулась:

— Ты втрескалась. Признайся, ведь так?

Я не знала, плакать мне или смеяться, поэтому просто промолчала. А Кэт придвинулась ближе и пихнула меня плечом:

— Скажи, это Эмиль, да?

Тут мне реально поплохело. Кажется, в последнее время у меня аллергия на это имя.

— А что, это так заметно? — прошипела я, но, кажется, подруга не уловила сарказма.

— Еще бы! Ты как его увидишь, так то краснеешь, то бледнеешь. Прячешься от него по углам. Зато в клубе…

— А что в клубе? — насторожилась я.

— Это ты мне скажи, что вы с Эмилем в темном коридоре делали, — хихикнула Кэт, прикрывая лицо учебником. — Говорят, вы стояли ну о-очень тесно друг к другу, а его рука…

— Чили, Катрина! — Училке по датскому надоело терпеть наше перешептывание. — Кажется, кому-то из вас очень хочется прокомментировать главу, которую мы разбираем. Кстати, а какую главу мы сейчас разбираем?

Мы с Кэт беспомощно переглянулись.

— Ясно. — Учительница вздернула подбородок и перевела прищуренные глаза на Д. — Тогда, быть может, нам поможет Дэвид? А то он у нас уже весь искрутился от нетерпения.

«Вот, блин, — подумала я. — У Симоны после желтого душа из бутылки явно зуб на Монстрика, и кажется, она как раз решила этот клык наточить».

— А можно Дэвиду выйти? А то ему очень писать хочется, — раздался дурашливый писк Еппе с задней парты.

— Да, Симона[18], пусть он лучше выйдет!

— А то как бы снова чего не вышло!

— Или не вылилось…

— Не брызнуло!

Ну вот. Вроде Монстрик и не делал ничего, а снова стал клоуном для всего класса. И как только это у него получается?

Кстати, Симона — одна из учителей, которые присутствовали на беседах с родителями. Она, математик и наша классная руководительница, биологичка. Как и ожидалось, для меня все прошло безболезненно: трибунал мило потрепался с папой, мягко пожурил меня за болтовню на уроках и отпустил нас с миром. А я все пятнадцать минут с ними лицом к лицу в пустом классе думала о том, стоит ли рассказать правду. Про Эмиля. Про Тобиаса и остальных. Про то, что они делают с Д. Думала о словах Монстрика «будет только хуже». И о предупреждении его брата.

А еще я думала о том, что, быть может, они знают. Все, кроме папы, конечно. Ведь у взрослых тоже есть глаза и уши, как и у меня. И они наверняка умнее, чем я. Должны быть умнее, так? А если они знают, значит, специально ничего не делают? Или они пытались, но у них ничего не получилось? Тогда почему должно получиться теперь?

Когда мы вышли после беседы, то увидели Д. Он сидел в коридоре рядом с отцом и ждал своей очереди. Бульдог был в полицейской форме, наверное, приехал в школу прямо с работы. Быть может, из-за этого или из-за того, как Д. скрючился на стуле, обхватив колени руками, парень напоминал малолетнего преступника после задержания, разве что наручников на запястьях не хватало. Их заменяли всегдашние детские браслетики. Д. щелкал одним, оттягивая и отпуская резинку снова и снова.

Резкий повторяющийся звук, наверное, действовал на нервы Бульдогу, потому что он молча положил свою лапу на руку сына. Мы как раз проходили мимо. Я заметила, как Д. замер, будто пятерня на его предплечье была ядовитой каракатицей. Он даже не среагировал на наше приветствие. Так и сидел окаменев. Кажется, даже глаза под челкой не мигали.

А потом мы повернули за угол, и я больше не могла его видеть.


«Каким ветром унесло Шторма?»

После разговора с Генри Кавендишем мне стало настолько лучше, что я отважилась наконец пойти на занятия. Возможно, дело было в том, что я будто стала на шаг ближе к Дэвиду, поговорив с человеком, который провел рядом с ним последние пять лет. А может, я просто обрела цель, которая придала всему смысл. Во мне проклюнулся росток надежды, что еще возможно все исправить. Оплатить долги, которые казались неоплатными. И для этого нужно найти Дэвида. Найти его живым, пока смерть не нашла его, опередив меня.

Генри хотел, чтобы я еще раз поговорила с полицией. Рассказала то, о чем умолчала при первом допросе. Англичанин дал мне визитку следователя, который ведет дело Шторма, но я не торопилась звонить. Мне нечего было добавить к тому, что Магнус Борг — такое имя панциря значилось на визитке — уже узнал от Генри о прошлом Дэвида. Англичанин убеждал меня, что могут оказаться важны даже незначительные на первый взгляд детали, — но come on! Что могут убавить или прибавить детали десятилетней давности к простому факту: от Дэвида нет вестей уже одиннадцать дней! Он словно растворился в воздухе. Вышел из поезда в центре страны и — пуф! Камера видеонаблюдения на вокзале Фредерисии зафиксировала его размытое изображение, и на этом все.

Его кредитками нигде не пользовались.

Его телефон мертв.

Его электронный ящик забит непрочитанной почтой.

«Инстаграм» зарегистрировал последний вход в аккаунт Шторма еще до его вылета из Лондона.

Да, Генри был хорошо информирован.

Сегодня утром мне пришлось воспользоваться автобусом, потому что у велика спустило колесо. Но это меня вполне устраивало: не хотелось выслушивать утренний треп Мике-ля, у которого даже от езды на велосипеде дыхалка не сбивалась, — слишком о многом следовало подумать. Например, о Магнусе Борге. Такой же ли он неприятно дотошный, как его подчиненные? Как их там… Аллан и Ребекка. Что, если он привлечет меня за дачу ложных показаний? За препятствование следствию? А то и сделает главной подозреваемой — сладкая парочка в форме уже пыталась. Придется рассказать ему про амнезию. И тогда панцири наверняка захотят проверить мои слова и свяжутся с психотерапевтом. А что скажет Марианна, если на нее надавит полиция? Ведь возможно, что совершено серьезное преступление. Не зря я отказалась снимать сеанс на камеру. Страшно подумать, что кто-то еще мог бы увидеть, как меня размазывает по реальности тонким слоем.

Двери автобуса открылись. Я вышла в промозглый холод, остановилась на мгновение, отыскивая в карманах перчатки. Глаза скользнули по стойке с утренними газетами у дверей круглосуточного магазина. Ноги уже несли меня дальше, когда цепь в мозгу замкнулась и перед глазами вспыхнуло фото с первой страницы. Знакомое лицо крупным планом: одна радужка черная, другая — почти белая, волосы зачесаны назад, только длинная темная прядь словно делит лоб пополам.

Я застыла на месте. Кто-то из людей, спешивших с остановки, толкнул меня в спину. Кто-то пробурчал ругательство. Я развернулась и пошла обратно, волоча ставшие вдруг чугунными ноги. Мне нужно было это увидеть. Только бы фото Дэвида в газете не появилось по той же причине, по какой когда-то опубликовали снимок моего отца — вместе с некрологом.

Крупные желтые буквы заголовка расплывались, отказываясь читаться. Я тряхнула головой и приблизилась к стойке. Ну же, соберись!

«Каким ветром унесло Шторма?» Первая строчка наконец приобрела смысл. Под ней шрифтом помельче значилось: «Британская супермодель бесследно исчезла в Дании».

Безмерное облегчение, превратившее ноги в студень, смешалось во мне со злостью. Какого черта Генри не предупредил меня, что собирается обратиться в прессу?!

Я схватила «B. T.»[19]со стойки и начала лихорадочно читать.

«В Дании бесследно пропал 24-летний британец датского происхождения Шторм (полное имя Шторм Винтер). Шторм — модель одного из ведущих лондонских агентств, у него сотни тысяч поклонников по всему миру. Вот уже одиннадцать дней звезда подиума не выходит на связь, тем самым сорвав крупный контракт с японским “Vogue”. На основании заявления от агента Шторма датская полиция начала расследование…»

Ущипните меня! Шторм Винтер?! Я думала, Шторм — просто творческий псевдоним. Дэвид что, официально перестал быть Дэвидом?

«Шторм принадлежит к числу наиболее скрытных селебрити Туманного Альбиона. Его личная жизнь окружена тайной, что, несомненно, только способствовало популярности модели с необычной внешностью. Шторм — первый и пока единственный в мире мужчина-модель с гетерохромией — различной пигментацией глаз…»

Скрытный Шторм, сохранивший только часть своей фамилии. Что ж, на его месте я, наверное, тоже поменяла бы паспорт. Раньше я как-то особо не задумывалась о публичной стороне жизни Дэвида, а ведь за ним, вероятно, охотятся папарацци. Вот бы они обрадовались, если б им удалось раскопать хоть что-то о его прошлом! Это же просто золотая жила! И конец карьеры Дэвида.

Я представила на миг заголовки: «Красавец-модель имеет судимость за убийство», «Селебрити из психушки», «Шторм, молодой да ранний: хладнокровное убийство в пятнадцать лет». Вполне понятно, почему парень не афишировал свое настоящее имя.