— В прошлый раз я соврала. Мы с Дэвидом были близкими друзьями. Пусть недолго, но… Пожалуй, я знала его лучше многих.
— Насколько близкими? — В голосе Борга отразилось оживление.
— Можно сказать, — я потерла пальцем пятнышко на бумажной скатерти, — какое-то время мы встречались.
— Вот как? А Эмиль и одноклассники Дэвида утверждают, что у него никогда не было девушки.
— Эмиль?! — Я вскинула голову и уставилась в хмурые глаза за стеклами очков. — О, конечно! Эмиль с радостью вам о Дэвиде расскажет. Расскажет, что брат мочился в постель. Что его не загнать было в душ, потому что он боялся воды. Что его не заставить было сменить грязную одежду. Что он отказывался от еды. Что у него бывали припадки, когда он бился о стену головой или резал себе руки. Эмиль вам такое говорил?
Борг промолчал, но я поняла, что ему все это известно — если не от самого Эмиля, то из материалов старого дела. На суде Сюзанна и ее старший сын изо всех сил старались представить Дэвида неуправляемым подростком, склонным к истерикам и вспышкам необъяснимой агрессии.
— А Эмиль вам рассказывал, как он поступил с Дэвидом в свой день рождения? Нет? — Я почувствовала дрожь в голосе и сделала глубокий вдох. Успокойся, Чили. Это было давно. Это больше не повторится. — Эмилю исполнялось семнадцать. Он пригласил друзей. Родители специально оставили их дома одних. Ушли к родственникам и забрали близнецов. А Дэвид остался.
Меня начало потряхивать. Грудь сжималась, дыхание перехватывало. Я вцепилась в край стола, как утопающий цепляется за спасательный круг.
— Дэвид был в своей комнате на цокольном этаже. Эмиль с остальными тусовались наверху. Они напились. Может, было что-то еще, не знаю. Возможно, мне просто хочется, чтобы у них было что-то еще, потому что тогда можно хоть как-то объяснить…
— Вы имеете в виду наркотики? — Борг внимательно посмотрел на меня.
Я кивнула. Дышать стало тяжело, и я знала почему. И не могла с этим справиться.
— Они ввалились к Дэвиду в комнату. Предложили ему выпить, но он отказался. Тогда они попытались влить в него спиртное насильно. Дэвид как мог сопротивлялся. Его избили. Раздели. Вытащили на улицу. Был январь. Вы помните январь две тысячи восьмого?
Панцирь нахмурился, чуть качнул головой:
— Смутно.
А я никогда его не забуду.
— В тот год зима была необычайно холодная. Снег, ветер, шторма. Ночью температура падала до минус пятнадцати. При сильном ветре это ощущается как все минус тридцать.
Мне пришлось прерваться, чтобы смочить пересохшее горло глотком остывшего какао. Чашка стукнула о зубы — так тряслась у меня рука. Казалось, у бурой жидкости вкус ржавчины.
— Они отволокли Дэвида в сарай. Там в потолке торчал крюк. Винтермарк-старший ходил на охоту. На этом крюке он подвешивал туши косуль и оленей, чтобы спустить кровь. Они связали Дэвида и подвесили за руки на крюк. Потом тушили об него сигареты. Но было слишком холодно. Они замерзли и ушли в дом. Эмиль запер сарай.
Я знала, что мой голос дрожит, а дыхание сбивается, из-за чего удается произносить только короткие фразы. Но поделать с этим ничего не могла.
— Дэвид, наверное, понял… Понял, что может не дожить до утра. Он пытался освободиться. В сарае его отец устроил мастерскую. Там стояли рабочий стол и табурет на колесиках. Дэвид надеялся, что если сумеет раскачаться на крюке, то ногами достанет табурет и подтянет к себе. В конце концов у него получилось. Он снялся с крюка, использовал инструменты, чтобы разрезать веревку и разбить окно. Оно было совсем маленьким, но благодаря худобе Дэвиду удалось протиснуться наружу. В дом он, конечно, вернуться не мог. Он пришел ко мне.
Полицейский протянул руку через стол и подал мне чистую салфетку. Только тогда я поняла, что по лицу текут слезы. Я зло вытерла глаза. На бумаге остались черные разводы. Такие же оставила на моей душе та ночь.
— Даже не представляю, как Дэвид вскарабкался к моему окну — ведь комната была на втором этаже. Он постучал в стекло, и я проснулась. Сначала решила, что это сон…
Мгновение я боролась с изменившим мне голосом, но наконец снова смогла говорить.
— Он был весь белый. А губы посинели. И такой холодный… Как будто уже умер. И он не мог… Сначала не мог вымолвить ни слова. Мне нужно было его согреть. Я просто хотела его согреть и…
Борг молча ожидал продолжения, но я уже была там — в той ночи, в той комнате, в той постели. С Дэвидом рядом со мной. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Его сердце билось страшно медленно. Мое колотилось за двоих. Он замерзал. Я горела. А потом он начал оттаивать…
— Об этом ни слова не было в деле, — сказал Борг, когда понял, что больше от меня ничего не дождется. — Я отсмотрел видео с вашими показаниями для суда. Там тоже ничего.
Мы помолчали. Со стороны барной стойки доносились звяканье стаканов и шипение кофейного аппарата.
— Я пробью Дэвида в базе как потерпевшего, и тогда, возможно…
— Дэвид не заявлял на брата, — оборвала я следователя. — Он даже к врачу не обращался, насколько я знаю.
— Почему?
Я посмотрела в серые глаза Борга и смяла в кулаке грязную салфетку.
— Потому что отца он боялся больше.
Страх — первый враг Одиннадцать лет назад
23 ноября
Сегодня Кэт пришла на уроки вся в засосах. Точняк вчера зависала с Тобиасом. Она даже скрывать их не пытается. В смысле ведь могла бы свитер, скажем, надеть с высоким горлом. Ну, или шарфик на шею повязать. Но, походу, у нас в школе на это дело какая-то дурацкая мода. Ну, на засосы. Даже парни с ними частенько приходят. Вот и Кэт словно специально вырядилась в блузку с открытыми плечами. Фу, смотреть на это противно. Что привлекательного в багровых пятнах на коже? Бр-р, похоже на лишай. А еще как подумаешь, откуда эти пятна…
Иногда Катрина с Тобиасом сосутся и обжимаются прямо в школе — и плевать им, что рядом полно народу и на них смотрят. Если вижу такое, я сразу отхожу подальше или пересаживаюсь к ним спиной. А эти мерзкие чмокающие звуки…
Неужели целоваться с Д. будет так же противно? Ведь там, в «Павильоне», мы почти поцеловались. Ну, когда танцевали. Правда, это чуть не случилось. Его лицо было так близко… Вот только я не решилась. Ну а Монстрик и подавно. Если я хочу, чтобы это произошло, то сама должна проявить инициативу. Потому что Д. относится ко мне как к антикварной вазе из тончайшего стекла: на такую только любуются, на стол не ставят. Слишком хрупкая.
А хочу ли я? Ведь слюни!
Я вспомнила ладонь Монстрика у себя на талии — как невесомое прикосновение постепенно становилось ощутимее, но все равно оставалось бережным. Вспомнила твердость его плеча под своей рукой. Горячую сухость его кожи. Казалось, я всем телом ощущала идущий от него жар. И что-то еще. Вроде волн или электрических импульсов. Мы ведь проходили на физике, что человек — это ходячая электростанция. От каждого из нас можно мобильник подзарядить. А перед смертью мозг излучает очень мощные разряды, которые ученые окрестили «волнами смерти». А вдруг есть еще и другие волны? Волны любви? Может быть, именно это я и чувствовала? Как будто купаешься в теплом море, и голова кружится. Интересно, Д. ощущал то же самое?
Я полезла в рюкзак за линейкой и взглянула через проход на Монстрика. Он чертил в тетради огрызком карандаша. Челка, снова свисавшая унылыми сосульками, закрывала половину лица. От усердия он слегка закусил нижнюю губу. Она шелушилась и была покрыта корочками. Д. не помешала бы гигиеническая помада. И витамины.
Наверное, все-таки есть что-то в этих исследованиях насчет волн и электричества. Д. будто почувствовал мой взгляд. Приподнял голову, и между черных прядок сверкнула голубизна: наши глаза встретились. Я слегка улыбнулась, делая вид, что все не могу найти в сумке линейку. Уголки губ Д. тоже дрогнули, карандаш застыл над страницей.
Испортил все придурок Йонас. Он обычно сидит как раз за Д. И не нашел другого момента, чтобы уколоть Монстрика циркулем. Бедняга слабо вскрикнул, схватился рукой за шею. Я выдернула из рюкзака линейку и выпрямилась. Йонас довольно заржал. На месте Д. я бы развернулась и огрела этого тупицу по лбу деревянным треугольником. Но я была на своем месте, а Монстрик… Несмотря на чудесное превращение в лесу, в школе Д. оставался Гольфистом.
От Кэт с Аней не укрылось мое мечтательное состояние.
— Чет ты, подруга, уже второй день в облаках витаешь. Улыбка с лица не сходит, — сказала Катрина на перемене, дыша на меня дынной жвачкой. — Я, конечно, не доктор Хаус, но диагноз могу поставить. Тяжелое расстройство психики под названием… ла-ав!
— Признавайся, с кем замутила? — хихикала Аня.
В последнее время я все чаще видела ее с Йонасом. Засосов на них пока не замечала, но это наверняка из-за Аниных родителей. Они у нее жутко строгие. Из тех, которые талдычат: «Возвращайся домой не позже десяти», «Не гуляй, не сделав уроки», «Не езди на велосипеде без шлема», «Никакого секса до свадьбы».
Понятно, что подругам хотелось и меня, одинокую, с кемнибудь свести. Желательно с парнем из их компании. Еппе все еще надеялся. Меня постоянно звали на пятничные тусы. К Тобиасу, который все еще расплачивался за рыбок, ход теперь был закрыт, но вечеринки с успехом проходили по очереди то у одного, то у другого из популярных одноклассников.
Я всерьез подумывала наконец пойти. Судя по рассказам девчонок, Эмиля на последних двух тусах не было. Но после вечера в «Лесном павильоне»…
— Ни с кем я не замутила. Просто папа обещал, что летом мы поедем на Санторини. Я уже два дня как планирую поездку, — соврала я.
— Санторини — это в Италии? — с завистью спросила Аня, которую предки каждое лето таскали по местным кемпингам.
— Че, дура, что ли? В Испании, — высокомерно заявила Катрина.
— На самом деле это греческий остров, — заметила я.
Кэт надула губы:
— Ну, пока ты там грека не подцепила, давай с нами на хоккей. Тобиас раздобыл бесплатные билеты. Один — специально для тебя. — Она вытащила из сумки длинный прямоугольник из плотной бумаги и помахала им у меня перед носом.