Я с опаской покосилась на треугольный аквариум, разделенный внутри прозрачными перегородками. И чего тут ожидают? Выздоровления? Врача? Встречи с вулканцами? Кстати, а где все? Никаких психов, разгуливающих в халатах по коридорам, никаких диких воплей из-за запертых дверей, ни могучих санитаров с засученными рукавами, ни медсестер с каталками. Озабоченный Симон и его надзиратель — пока единственные обитатели здания, которых я обнаружила.
— Добрый день. Ищете кого-то? — раздавшийся из ниоткуда голос заставил меня подпрыгнуть на месте. Я испуганно завертела головой.
В белоснежной стене обнаружился встроенный аквариум поменьше. Из окошечка в нем на меня взирал молодой темнокожий мужчина, чьи мелкие черные косички были собраны в аккуратный хвост. Я с облегчением метнулась к представителю гуманоидной расы и объяснила про встречу и Диану Брант. Парень с косичками поднял трубку телефона, и через пару минут ко мне вышла женщина возраста Марианны — высокая, худая, энергичная, с лицом, покрытым тонкой сетью мимических морщин, и светлыми, коротко стриженными волосами.
— Марианна сказала, визит к нам — часть вашей терапии? — спросила Диана, пожав мою руку с силой, неожиданной для женщины.
— А… да. — Я сочла разумным согласиться. — Мой друг когда-то проходил здесь лечение. Она вам, наверное, все объяснила? Его зовут Дэвид. Дэвид Винтермарк.
Я использовала имя как приманку. Судя по ее возрасту, медсестра вполне могла работать в центре десять лет назад. Возможно, Монстрик был одним из ее подопечных. Возможно, она даже помнит его.
Диана улыбнулась профессионально открыто и в то же время сдержанно. Морщинки у серо-зеленых глаз стали глубже. Ничто в выражении ее лица не говорило, что фамилия Винтермарк показалась ей знакомой.
— Марианна связана врачебной тайной, как и все мы. Она только сказала, что вам важно увидеть Центр и узнать, в каких условиях живут наши пациенты. Я проведу для вас стандартную экскурсию, какую мы предлагаем всем родственникам детей, которым предстоит здесь лечиться. У меня есть сорок минут, так что давайте не будем терять времени.
Она двинулась по одному из одинаковых коридоров, поскрипывая белыми туфлями на резиновой подошве. Я поспешила за своим гидом.
— Итак, ЦДП располагает двенадцатью койко-местами для подростков в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет. В редких случаях пациенты остаются у нас до двадцати одного года, если лечащий врач решает, что смена обстановки может усугубить их состояние. Но обычно по достижении совершеннолетия молодые люди переводятся во взрослую психиатрическую лечебницу.
В данном отделении два корпуса: «У-один» и «У-два». В каждом — по шесть мест. Мы лечим психические и невролого-поведенческие расстройства широкого спектра: от депрессии, булимии, анорексии, состояний, вызванных злоупотреблением психоактивными веществами, до шизофрении и острых психозов. Вы сможете увидеть корпус «У-один», он открытого типа. Доступ в корпус «У-два» ограничен. Там содержатся пациенты, проходящие принудительное лечение, в том числе по решению суда.
— А если бы я была родственницей такого пациента, — спросила я, когда мы остановились у двери с табличкой «Групповая терапия», — мне бы показали закрытый корпус?
Диана покачала головой:
— В этом нет необходимости. Оба корпуса совершенно идентичны. Единственная разница — электронные замки на дверях, ударостойкое стекло и камеры наблюдения в общих помещениях.
— И еще забор.
В глазах медсестры мелькнуло удивление.
— Я наткнулась на него случайно, — объяснила я поспешно. — Пока искала вход.
— Все верно, — кивнула Диана. — Детям, находящимся на принудительном лечении, запрещено покидать территорию Центра. Из каждого корпуса есть выход во внутренний двор. — Медсестра подвела меня к окну во всю стену, из которого открывался вид на квадратный дворик, со всех сторон ограниченный стенами здания. Центр площадки занимал стол для настольного тенниса. Горшки и ящики для цветов, из которых кое-где торчали подрезанные сухие стебли, были расставлены по периметру. — При корпусе «У-два» есть точно такой же. Но этого недостаточно. В лечении мы активно применяем сенсорную терапию и терапию природой. Это помогает предупредить возникновение острых состояний. К клинике прилегает большой зеленый участок с лужайками, деревьями и цветущими кустарниками. Наверное, вы его уже видели?
Я вспомнила сосны и туи и кивнула:
— Краем глаза.
— Вы сможете прогуляться там в конце нашей экскурсии. Часть территории огорожена: туда имеют доступ только пациенты «У-два».
— Значит, дети из корпуса «У-один» могут передвигаться по территории свободно?
— Конечно. — Диана снова улыбнулась и повела меня дальше по коридору. — Более того, по разрешению врача они могут пользоваться больничным киоском и даже выходить в город — например, гулять в приморском парке, ходить на пляж. Ведь пациенты открытого корпуса не опасны для окружающих и находятся тут добровольно. Впрочем, иногда они могут представлять опасность для самих себя. В таком случае дети проживают у нас в защищенном режиме.
— В защищенном режиме? — повторила я, разглядывая мягкие диваны, огромный экран телевизора, игровую приставку в уютном холле, где мы оказались.
— Это значит, что пациент находится под наблюдением персонала. Интенсивность наблюдения зависит от степени защищенности, которую определяет медсестра или врач.
— А они встречаются? — полюбопытствовала я. И уточнила: — Ну, дети из корпусов один и два.
— Наши пациенты очень ранимы и порой легко поддаются влиянию. — Диана повела меня мимо дверей, рядом с которыми на стенах горели зеленые лампочки. Таблички на дверях кабинетов сообщали: «Врач», «Индивидуальная терапия», «Комната для собеседований», «Эрготерапия», «Физиотерапия». — Поэтому мы стараемся ограничивать их контакт с психопатическими личностями. Однако обычно дети недолго остаются в закрытом корпусе. При правильно подобранной терапии их состояние быстро улучшается. Когда врач приходит к заключению, что они более не представляют опасности для других или себя, их переводят на открытый режим или амбулаторное лечение.
Мой пульс участился, все чувства обострились: я словно почувствовала в стерильном воздухе тонкую нотку запаха, обычно исходившего от Дэвида.
— Значит… пациента из «У-два» могут перевести в «Уодин», если ему станет лучше?
— При условии наличия мест, конечно. — Диана остановилась перед очередной закрытой дверью. На ней была табличка с именем «Бетти». — Это одна из палат, в которых живут наши пациенты. Все они одинаковы, все рассчитаны на одного человека. Сейчас эта палата пустует: пациентку только что выписали. Хотите взглянуть?
Я кивнула, ощущая сухость во рту. Дэвид провел несколько лет точно в таком же помещении! Быть может, в этой самой комнате! Потому что ему же стало лучше, верно? Ведь его в конце концов тоже выписали.
Медсестра вынула из кармана шнурок, на котором висело несколько ключей и круглая пластиковая штука, похожая на брелок. Она махнула брелоком перед ручкой двери. Замок мигнул зеленым и пару раз пискнул. Диана открыла дверь и вошла внутрь, жестом приглашая меня последовать за ней.
Комната напоминала больничную палату и гостиничный номер одновременно: госпитальная кровать у окна, тумбочка, стол и стул у стены, узкий высокий шкаф.
— У каждого пациента есть свой санузел. — Диана распахнула прячущуюся за шкафом дверь и включила свет.
Я увидела небольшую ванную с душем и сияющий чистотой унитаз.
— Здесь очень уютно, — соврала я и подошла к окну.
Оно выходило на зеленый даже зимой газон, окруженный группками облетевших деревьев. Рука машинально скользнула под подоконник. Ничего. На пальцах не осталось даже пыли.
— А вы работаете в корпусе «У-один» или «У-два»? — обернулась я к Диане.
— У нас всего двенадцать мест, — улыбнулась медсестра и подошла к двери, давая понять, что нам пора двигаться дальше. — Я работаю со всеми пациентами отделения. Так же, как и остальные сотрудники: врачи, психиатры, медсестры, физиотерапевты, педагоги, учителя…
— Учителя? — переспросила я, выходя в коридор.
— Мы не можем лишить детей права на образование просто потому, что они больны, — сказала Диана и махнула «брелоком», чтобы запереть дверь. — При центре есть школа, мы осмотрим ее чуть позже. С пациентами закрытого корпуса учителя занимаются индивидуально — конечно, если их состояние это позволяет. Собственно, большинство ребят сейчас на уроках.
— Поэтому здесь так тихо? — Я заглянула через стекло в очередное помещение, с тренажерами. У здешних пациентов оказался очень неплохой спортзал.
— Верно.
После спортзала мы осмотрели мастерские: творческая деятельность и ремесло также использовались в терапии. Затем посетили кухню, где дети могли при желании сами готовить еду, и общую столовую. Она располагалась между корпусами «U1» и «U2», пациенты которых питались раздельно.
В каждом помещении, через которое мы проходили, я старалась проверить подоконники. Понимала, что это уже походит на одержимость и что место мне, наверное, среди взрослых пациентов университетского госпиталя, но я просто не могла отделаться от странного ощущения. Как будто пропасть между мной и Дэвидом сократилась на шесть лет. Как будто я ощущала его присутствие в этих стенах, шла по его следам, видела его тень на полу.
Что, если после него осталась не только тень? Что, если меня все еще ждет спрятанное где-то послание Дэвида?
Мы вышли из той же двери, через которую я попала в ЦДП, и направились к школе по выложенной плитками дорожке. Занятия как раз закончились. Малышня из детского отделения топала к своему корпусу под присмотром педагогов. А нам по пути встретилась группка подростков, которые поздоровались с Дианой: трое парней и две девушки. Наверняка пациенты «U1». Выглядели они совершенно нормально, если, конечно, считать нормальными неоново-желтые волосы, пирсинг на лице и натянутый на голову капюшон. Я заправила за ухо каштановую прядь и почувствовала себя ужасно старой. Еще бы, младшему пареньку я бы дала лет четырнадцать.