ухню и там, судорожно косясь на дверь, запихивает шоколадную массу в рот обеими руками.
Наконец этот спектакль мне настолько надоел, что я не выдержала:
— Так что, у вас трое детей? — Вопрос прозвучал по-идиотски, и я тут же сбивчиво пролопотала: — В смысле близнецы ваши такие шустрые: кажется, их то трое, то четверо.
— О, да, — толстуха улыбается, демонстрируя мелкие зубы, — чудные подвижные детки. Но ты угадала. У них есть еще один брат. Дэвид. Он приболел, поэтому не ходил с нами в церковь.
Церковь? Блин, да, сегодня же воскресенье! Но кто в наши дни ходит в церковь по воскресеньям? Если только восьмидесятилетние бабульки, которых, наверное, автобусами возят из дома престарелых — надо же обеспечить пенсионеркам хоть какое-то развлечение. Я подозрительно покосилась на бутылку вина, стоящую на столе рядом с папой. Соседи вежливо, но твердо дали нам понять, что не употребляют алкоголь. Даже по праздникам. Зашибись! Куда я затащила папу?! Подобравшись, чтоб при необходимости быстрее вскочить с кресла, я выпалила:
— Вы случайно не свидетели Иеговы?
Разговор в гостиной на секунду замер. Папа послал мне из-под очков отчаянный взгляд. А Бульдог поставил свою чашку на стол и весомо так заявил:
— Нет, мы не сектанты. Мы просто верующие христиане. — Он сделал упор на слове «верующие». — Для нас жизнь вечная и воскрешение плоти не пустой звук.
— Мы ходим в церковь, ведем здоровый образ жизни, а наш сын поет в церковном хоре, — поспешила пояснить толстуха при виде моего вытянувшегося лица. — В целом, мы самая обычная семья.
— Не смотри на меня так, — замахал ладонями-лопатами Эмиль. Скорчив такую рожу, будто только что угодил рукой в плевок, он ткнул пальцем в пол: — Это Дэвид у нас мальчик из хора.
Я тупо уставилась на натертый паркет. Бедный Монстрик еще и в хоре поет? В церковном? Как он вообще дожил до своих… предположительно тринадцати лет?
— У нас там цокольный этаж, — зачем-то объяснила мамаша и поспешила сменить тему: — А вы, Генрих, что будете у нас преподавать?
Папа облегченно встрепенулся:
— Датский, историю и обществоведение в старших классах.
— Значит, и в девятом, у Эмиля? — Толстуха многозначительно посмотрела на сына.
— Да. — Папа отпил глоток кофе.
— И в восьмом? — Многозначительный взгляд в сторону Бульдога.
— В «В» классе. Восьмой «А» я оставлю своим коллегам, — улыбнулся папа и стряхнул крошки с колен. — Видите ли, там будет учиться Чили.
— И что такого? — хохотнул Бульдог, расслабленно откинувшись на спинку кресла. — Дочка сомневается в папиных преподавательских способностях?
Тут меня снова понесло:
— Папа прекрасный учитель. Дело не в этом. Просто не хочу, чтобы одноклассники думали, будто ко мне на его уроках особое отношение.
— Дорогуша, — Бульдог продолжал пребывать в приподнятом настроении, — к тебе всегда будет особое отношение.
Мне не понравилась его усмешка. И то, как его маленькие колючие глазки уставились на меня. Расхотелось спрашивать, что он имеет в виду. Захотелось смыться от них поскорее. Наверное, папа почувствовал мое состояние. Он быстро завершил тему, поблагодарил за кофе и начал прощаться.
Когда мы вышли за калитку рядом с воротами, я почувствовала, что у меня болят шея и плечи. Кажется, все время, что мы сидели в стерильной гостиной, мои мышцы были напряжены, будто тело ожидало внезапного нападения. С какого перепугу?! И творилась ли такая же фигня с папой?
За ужином я спросила, что он думает о наших соседях. Папа выдавил кетчуп на вялый гамбургер и деликатно сказал:
— Ну, на первый взгляд милые люди. Конечно, наши политические взгляды расходятся, но…
— Пап! — Я закатила глаза, заметив под потолком паучка, который свисал на паутинке и шевелил лапками. — Кончай уже со своей толерантностью.
Папа вздохнул и взял горчицу.
— Я бы на твоем месте проверил, в порядке ли фонари на твоем велосипеде.
В этом весь папа. Фонари!
— Знаешь, кажется, я поняла, почему мама нас бросила. — Я встала из-за стола, швырнув недоеденный гамбургер в раковину. Конечно, не попала. — Ты никогда не называешь вещи своими именами!
И я эпично затопала по лестнице наверх.
15 октября
Ненавижу, ненавижу, ненавижу в двенадцатой степени!
Сегодня был первый школьный день. Утром долго торчала у шкафа, решала, что надеть. Почти все шмотки, что покупала мне мама, кончили в секонд-хенде вместе с гитарой. Мама работала в Доме итальянской моды и регулярно моталась в Милан, откуда привозила пробники новых коллекций. Вот в этих пробниках я обычно и расхаживала: готовая детская модель для сотрудницы Дома и предмет дикой зависти всех девчонок в школе. Гламурные, естественно, пытались набиться в друзья, одновременно строя за спиной всякие козни. Ботанки от меня шарахались как от чумы. Мальчишки пускали слюни, но, к счастью, издалека — королев за попу не хватают. В итоге через все свои школьные годы чудесные я шла одиноко и с высоко поднятой головой, мечтая о драных джинсах и кофте с капюшоном, который можно пониже надвинуть на голову.
Теперь мой шкаф заполняли как раз такие джинсы и еще куча дешевого ширпотреба из H&M. Я пыталась создать себе новый имидж. В меру спортивный, в меру современный, в меру расслабленный… никакой. Это было трудно. Действительно трудно. Провозившись полчаса и основательно взмокнув, я плюнула на все, влезла в наобум взятые тряпки и рванула из дому. На велике долетела до школы за восемь минут. И все равно пропустила утреннее песнопение — такая тут идиотская местная традиция: петь всей школой перед началом занятий. Папа, конечно, это заметил — он-то пришел на работу вовремя.
Ладно, плевать. Я заметалась по коридорам. В отличие от моей старой школы, эта оказалась скопищем одноэтажных зданий из желтого кирпича, слепленных кое-как вместе с помощью крытых переходов. Строения разделялись на блоки А, В, С и так далее. В очередном коридоре я наткнулась на план, но только он скорее запутал, чем помог. Расписание, заботливо распечатанное папой, я, конечно, забыла дома, так что для меня оставалось загадкой, в каком блоке располагались старшие классы. Спросить тоже было особенно некого. Первый урок уже начался, и вокруг носилась только какая-то малышня в дождевиках — очевидно, собираясь на занятие на свежем воздухе.
Я бросилась влево, свернула за угол, потом за другой… и облегченно перевела дух. В следующем коридоре торчала знакомая фигура. Линялую рубашку сменил столь же линялый и растянутый свитер, свисавший так низко, что напоминал уродливое платье. Вместо клогов на ногах красовались потрепанные кеды. Без шнурков. Тощей шеей, торчавшей из широкого грубого ворота, Дэвид напоминал выпавшего из гнезда птенца. Он изучал пол с растерянным выражением на лице — будто, как и я, не знал, куда ему нужно или нужно ли ему куда-нибудь вообще.
Я притормозила и спокойно подошла ближе — не хотелось спугнуть Монстрика. Блин, ну и грязнущий у него рюкзак! Им что, после дождя в футбол играли? Хотя… Кто знает, если парнишка успел засветиться как мальчик из церковного хора.
— Привет, — начала я жизнерадостно. — Я твоя соседка из дома напротив, Чили, помнишь?
Он вскинул на меня свои жуткие глаза и — опа! Сжался, съежился, будто хотел стать еще меньше ростом — ну прямо мимоза стыдливая. Снова уставился в пол. Руки повисли по бокам безвольно, как плети. Лицо закрыла сальная челка.
— Слушай, — меня все его комплексы стали реально раздражать, — ты Дэвид, да? Я тут типа опаздываю, никак не могу найти восьмой класс. Восьмой «А». Не знаешь, где у них первый урок?
Пацан молчал, как рыба об лед. Я почему-то подумала, что если бы он наконец поднял голову и распрямил спину, то, наверное, стал бы выше меня.
— Скажи хотя бы, я в нужном блоке?
В ответ — тишина. Может, он вообще немой? Ага, немой мальчик из хора. Или глухой?
Я склонилась к его уху и рявкнула:
— Восьмой «А» — где он?
Парень отскочил, глянул на меня быстро и искоса, как-то по-птичьи, черным своим глазом. Что-то пробормотал и потопал по коридору. Кул! Я уже решила, что никогда не найду этот чертов класс. Но тут Монстрик остановился, опять как-то бочком, и стоит такой, на месте топчется. До меня дошло, что это он меня поджидает! Я дернула за ним. Дэвид ускорился. Я уже почти бежала, а он топал себе впереди своими длинными ногами — нос в землю, рот на замке. Внезапно мне стало смешно. Я остановилась. Интересно, что теперь?
Он пронесся еще немного, замедлился, встал на месте. Снова вполоборота. Вроде: я на тебя не смотрю, я тут так, случайно проходил. Но он ждал меня. Теперь я это точно знала. Он вел меня к цели и не ушел бы без меня. Я улыбнулась ему. Непонятно было, видел ли он что-нибудь: Дэвид упорно пялился в пол. Но я все равно улыбнулась. Сделала шаг. Он тоже сделал шаг. Замерла. Он остановился. Это походило на странную игру. Я могла следовать за ним, но не могла идти рядом. Так мы и дошли до очередной двери. Все так же молча парень открыл ее для меня.
Оказалось, я попала куда надо. Еще оказалось, что я ошиблась. Дэвиду было не тринадцать. Потому что он — бочком-бочком — вперся в класс следом за мной.
— Во, у Гольфиста появилась подружка! — раздалось с задней парты.
— Причем зачетная!
Ржач, свист, мечущаяся у доски пухлая коротышка, пытающаяся успокоить разошедшихся придурков. А я стояла и пыталась сообразить: при чем тут гольф?
Дэвид между тем проскользнул мимо меня, все так же не отрывая глаз от пола, будто там была нарисована путеводная линия. Кто-то высунул в проход ногу, но он ее просто перешагнул. Кто-то двинул ему кулаком в бедро — парень покачнулся, но даже не пискнул. В своем черном свитере-платье, с опущенной темноволосой головой он напоминал пингвина, бесстрашно пробирающегося к гнезду через лежбище агрессивных моржей.
Наконец он дошел и чуть ли не упал за пустую парту. Кто-то почти достал беднягу — дернул сзади за рюкзак. А до меня дошла одна простая истина. Дэвид был паршивой овцой класса со странным прозвищем Гольфист; чмом, которого не гнобит только ленивый. И меня угораздило засветиться рядом с ним.