— Если ему помешали, — закончил за меня Генри.
— Вы рассказали об этом Боргу? — Меня распирало от желания хорошенько намылить голову следователю-тугодуму. Сколько времени полицейские потратили, отрабатывая впустую версию о самоубийстве?
— Да, конечно.
— И?
— Он настаивает на допросе Монти. А у мальчика аллергия даже на слово «полиция». Я, конечно, привык к роли переговорщика, но клянусь, проще было убедить Дэвида улететь со мной в Лондон, чем уломать этого твердолобого датского тинейджера… А как у вас дела, Чили? Не собрались еще в Хольстед?
Опять?! Кто бы говорил о твердолобости…
— Нет. Зато побывала в другом любопытном месте.
Я рассказала агенту о своем посещении ЦДП. Содержание письма Дэвида передала, конечно, только в общих чертах, но Генри сразу обратил внимание на главное.
— Нужно обязательно получить доступ к журналу пациента и поговорить с этим психологом, Линдой. А еще разыскать тех детей, которые лечились в Центре одновременно со Штормом. Возможно, он поддерживал связь с кем-то из них. Быть может, захотел встретиться с этим кем-то по приезде в Данию. И стоит обратить особое внимание на пациентов корпуса «У-два».
Блин, как же я сама об этом не подумала?! Что, если один из этих психов…
— Я позвоню Магнусу Боргу. Вытрясу из него все, что он знает, и передам ваши слова, — сказала я решительно. — А вам успехов с Монти. Уверена, вы найдете к нему подход.
— Чили, вот ты где!
Я успела нажать «отбой», прежде чем передо мной возникла Кристина, позади которой обеспокоенно переминалась Лотта — видимо, пара только что закончилась.
— Это ведь все из-за него, так? — Крис стояла передо мной, скрестив руки на груди и притопывая ногой. — Из-за него тебя полиция допрашивала. Твой бывший одноклассник, который пропал, — это ведь этот самый Шторм, так?
Ну что ж. Кристина — умница, сложила два и два. И, очевидно, успела поделиться своей догадкой с Лоттой. Вон как та глаза прячет, даже жалко ее.
Я протянула Крис ее мобильник.
— Да, это он, — кивнула я. Не имело смысла теперь это отрицать.
Девчонки потрясенно переглянулись.
— И ты… правда не знаешь, где этот тип? — задала мучивший ее, видимо, вопрос Лотта и тут же прикусила губу.
Боже, неужели они меня подозревают?! Хотя, признаю, мое поведение в последнее время могло показаться очень странным.
— Без понятия.
— А этот парень… — задумчиво продолжила Крис. — Ну, тот брутал, что все тебе названивает, к кому ты на стрелки бегаешь, он…
Я подняла глаза к потолку:
— Полицейский. Следователь. Визитку показать?
Подруги синхронно закивали. Глаза у обеих были одинаково встревоженными и круглыми.
— А вы думали, это киллер, которого я наняла убить звезду и который теперь меня шантажирует?
Лотта нервно хихикнула:
— Ну, ты же консультировалась у Андерса, вот я и испугалась…
Я насторожилась:
— Он что, тебе рассказал, по какому вопросу?
— В том-то и дело, что нет. — Лотта раздраженно нахмурилась. — К тому же тебе стало так плохо сразу после беседы с полицейскими. Никогда тебя не видела в такой депрессии. Сама пойми, что нам было думать?
— Понимаю. — Я вздохнула. Действительно, на месте Лотты и Кристины я бы тоже, наверное, навоображала себе всякого. — Просто те копы напомнили мне о прошлом, которое я заставила себя забыть — на много лет. И тут вдруг все разом всплыло, а я… Я просто сломалась под грузом реальности, которую прятала от себя.
— Ты имеешь в виду то убийство? — тихо спросила Крис.
— Его тоже. — Я помолчала. — В той ситуации я проявила себя не лучшим образом. До сих пор не могу себе этого простить. Потому и пытаюсь помочь сейчас полиции. Только толку от меня пока мало.
Мой взгляд упал на телефон, который Кристина растерянно вертела в руках.
— Вы рассказывали еще кому-то? — встревожилась я. — Обо мне и Шторме?
Подруги энергично замотали головой:
— Что ты! Нет, конечно.
— Мы и сами были не уверены.
— Не говорите никому. — Я пристально посмотрела каждой в глаза. — Это очень важно. Не хочу, чтобы за мной начали гоняться журналисты. Только не сейчас.
— Мы — могила. — Крис жестом застегнула рот воображаемой молнией.
Я поежилась, вспомнив почему-то сказку из желтой тетради.
— А в детстве этот парень был таким же красавчиком? — спросила вдруг Лотта и лукаво улыбнулась. — Спорю, ты с ним тогда мутила, нет?
От ответа меня спас телефонный звонок. На экране высветилось: Магнус Борг.
— Полиция! — сообщила я шепотом и устремилась прочь по коридору, прижимая мобильный к уху.
Кто бы мог подумать, что я буду рада услышать голос заносчивого копа!
«Пепел Клааса стучит в мое сердце»[33]Одиннадцать лет назад
6 декабря
Желтая тетрадь отравила мои ночи и заставляла постоянно возвращаться к ней мыслями днем. Сегодня я несколько раз просыпалась в поту от собственного мычания, потому что мне снилось, будто мать Д. ночью прокралась в мою комнату с иголкой и зашила мне рот. Закончив работу, мерзкая бабища принималась хохотать: «Теперь ты никому не расскажешь! Не расскажешь…» Когда я в последний раз с воплем подскочила на влажных простынях, соленый вкус во рту оказался реальным: во сне я прикусила язык.
Мама всегда говорила, что я слишком впечатлительная. Она крупно поссорилась с бабушкой, когда выяснилось, что в двенадцать я прочитала «Уленшпигеля». Толстую книгу я обнаружила в шкафу у бабули на даче. Тем летом я стала бешено популярной у соседских детей. Когда приходил мой черед рассказывать страшилку, я в деталях расписывала средневековые пытки, колдовские обряды и сожжение грешников на костре. Источник моего вдохновения раскрылся, когда обеспокоенные родители слушателей пришли к моим и стали жаловаться на ночные кошмары их чад и попытку намазать друг друга зельем, смешанным из одолженных у мам дорогих кремов.
— Сын сказал, что просто хотел, чтобы Матильда полетела! — вопила одна гостья, которая явно была в состоянии шока.
Еще бы, когда она вошла в комнату дочери, упомянутой Матильды — та лежала на кровати в чем мать родила, а девятилетний Джонни старательно обмазывал кремом ее пухлые ягодицы.
— Это ваша дочь научила детей разврату! — наседала мамаша десятилетней Матильды, у которой уже начали расти сиськи.
Жаль, так и не выяснилось, полетела бы она, если бы Джонни довел дело до конца. Если честно, я бы не поручилась за верность рецепта.
Не знаю почему, но желтая тетрадь отчего-то напомнила мне об «Уленшпигеле». Может, жестокой натуралистичностью описаний. Может, напряженностью и необычностью сюжета. А может, тем чувством, когда знаешь, что на страницах книги тебя ждет нечто отвратительное настолько, что к горлу подступает тошнота и разум кричит: «Брось! Это яд, который разъест твою душу!» И в то же время что-то внутри толкает тебя снова взять томик в руки и узнать, что же случится дальше.
Со сказкой Д. все осложнялось еще тем, что я лично знала автора, и чем дальше, тем больше убеждалась, что могу угадать прототипов его героев. Принц День, которого изуродовала печать Баретта, — это, несомненно, сам Монстрик. Король Баретт — Бульдог. Жирная Немезис — мать Д., Сюзанна. Ну а гадкий принц Робар — столь же гадкий Эмиль.
Само по себе это не должно было беспокоить. Папа говорил, что все писатели изображают себя в каком-нибудь из своих героев, так же как все художники пишут свой автопортрет — тайно или явно. Мучила меня невозможность с определенностью сказать, что в желтой тетради было выдумкой, а что реальностью. Эмиль действительно бил брата: я видела это своими глазами. Он унижал Д. и называл заморышем — в лучшем случае. Но это ведь не значит, что мать Монстрика на самом деле зашила ему рот! Я хочу сказать, такое ведь возможно только в сказке, да? Ну, или в фильме ужасов. В смысле если бы это было правдой, как бы Д. тогда ел? И вообще, разве не остались бы шрамы? Бр-р, да мне от одной мысли сейчас плохо становится.
С другой стороны, я же пока не прочла дальше. Может, в тетради есть объяснение. Только вот не уверена, что хочу его знать. Вдруг, если стану читать, пойму, что все описанное случилось на самом деле? Что мне тогда делать? Не молчать же об этом? Даже если Д. не вернется домой, такое зло не должно сойти с рук его родителям.
Ага, а что, если все эти ужасы окажутся просто богатой фантазией Монстрика вроде моих историй, основанных на «Тиле Уленшпигеле»? И выйдет, что я обвиню ни в чем не повинных людей, один из которых к тому же полицейский. Да меня саму же первую и засадят. Не за решетку, так в психушку.
Промучившись полдня, то вынимая желтую тетрадь из-под подушки, то снова пряча ее обратно, я не выдержала — спустилась вниз и нашла папу у телевизора.
— Пап, а как узнать, усыновлен ребенок или нет? — начала я с места в карьер.
— Что ты говоришь, золотце? — Па вытащил руку из пакетика с попкорном и приглушил звук телика. На экране маршировали черно-белые колонны в нацистской форме, синхронно зигуя.
— Говорю, как узнать, что родители человеку не родные?
Папа чуть не просыпал попкорн.
— Позволь полюбопытствовать, ты имеешь в виду какого-то конкретного человека или вообще интересуешься?
Я закатила глаза. Вот так всегда: задашь простой вопрос, а папа начинает докапываться.
— Да какая разница?
— Такая, что есть разные типы приемных семей. — В голосе папы отражалось бесконечное терпение. Это у него профессиональное. — Если семья берет ребенка на воспитание и исполняет опекунские обязанности, то, как правило, у него остается своя фамилия, не такая, как у родителей. К тому же ребенок будет периодически видеться с биологическими отцом и матерью — наедине или в присутствии представителя опеки. О таких детях обычно знают в школе — они у нас на особом контроле. Другое дело, если ребенок усыновлен.
— А что тогда? — Я подошла к папиному креслу, присела на подлокотник и взяла щепотку попкорна из пакетика.