День никогда не знал, продлится пытка несколько минут или часы, если король Баретт задерживался по своим монаршим делам, — и это только усугубляло страдания мальчика. Принц Робар полюбил находиться рядом с ним во время мучительного ожидания. Отпуская шуточки и язвительные замечания, он жадно рассматривал снова попавшего в немилость слугу, ловя каждый признак немощи и слабости: дрожащие, готовые опуститься руки; сведенные от напряжения мышцы; закушенные до крови губы; искаженное мукой лицо… Несчастный День не смел при нем пошевелиться или изменить позу, зная, что Робар тут же помчится докладывать матери и к наказанию добавится пять ударов, а то и больше.
Робару, как и королеве Немезис, нравилось наблюдать и за самим процессом порки, который постепенно также усовершенствовался. Король выяснил, что удары, нанесенные через намоченную в соленой воде простыню, более болезненны и оставляют меньше следов, поскольку соль уменьшает отеки и гематомы. Рассудив, что так можно будет воспитывать слугу усерднее и чаще, Баретт взялся хлестать его ремнем через простыню, и слова молитвы теперь появлялись на бедрах и попе принца только тогда, когда король входил в раж.
Еще одним новшеством стала появившаяся в подвальной каморке кровать. Поначалу День ей даже обрадовался — по полу нещадно дуло через проем без двери, что особенно ощущалось с наступлением промозглой осенней погоды. Но спустя пару дней мальчику не посчастливилось вывести из себя самого короля: после мытья пола в коридоре плитки остались слегка влажными, его величество поскользнулся и выронил вкуснейший бутерброд, от которого едва успел откусить. Разгневанный Баретт не стал тянуть с возмездием. Ухватив «криворукого гаденыша» за плечо, он потащил его в подвал, где сбросил матрас с кровати.
Дню было велено полностью раздеться и лечь на ржавую стальную сетку, после чего его запястья и щиколотки прочно привязали веревками к металлическим спинкам. В таком положении принцу пришлось оставаться остаток вечера и всю ночь, в течение которой он почти не сомкнул глаз. Проволока врезалась в обнаженное тело, веревка стягивала руки и ноги, замедляя ток крови и лишая их чувствительности. К этому добавились холод, невозможность изменить положение и желание опустошить мочевой пузырь, которое становилось все острее, как бы мальчик ни старался терпеть. Под утро силы покинули его окончательно, и горячая струйка побежала между ничем не прикрытых бедер, скапливаясь лужицей на полу.
Королева Немезис, явившаяся после завтрака освободить пленника, пришла в ярость от увиденного. Вопя о «свинье, которая гадит под себя», она принялась тыкать Дня лицом в лужу мочи, словно нашкодившего щенка. Мальчик пытался упираться ладонями в пол, но в мышцы рук еще не поступила кровь, и они его не держали. Отросшие волосы принца намокали в моче, а ведьма между тем приговаривала, что он ничем не лучше грязной половой тряпки. Королева не успокоилась, пока не растерла лужу по полу его телом. Но хуже всего было не это. День знал, что теперь ему, выпачканному и дурно пахнущему, не избежать мытья, а этого он боялся больше всего.
Раньше, до того как попасть в Королевство Тысячи Стволов, он любил воду и был чистоплотным. Но в замке короля Баретта все изменилось. Ему долго не позволяли принимать ванну, так что принцу пришлось мыться в речке или плескать на себя дождевую воду из бочки в саду. Когда же для этого стало слишком холодно, королева Немезис сказала, что он совсем запаршивел, и объявила, что собственноручно отмоет «свинью» дочиста — и намерение свое осуществила.
Когда принца втолкнули в ванную комнату, которую он с утра выдраил до блеска, мальчик увидел, что большая ванна на львиных ножках полна мыльной воды и на ее поверхности плавают клочья желтовато-серой пены. Тратить на него чистую воду и мыло хозяева не посчитали нужным, полагая, что «маленькому засранцу» хватит и того, в чем уже поплескалась вся королевская семья.
Границы брезгливости мальчика, врожденные и привитые воспитанием, в услужении у Баретта уже сильно раздвинулись, так что его не смутила ни чуть теплая, грязноватая вода, ни даже необходимость раздеваться при королеве — к этому он тоже успел привыкнуть. Принца поразило, что ведьма действительно взялась его мыть: она яростно натирала все тело мальчика самой жесткой из мочалок, вертя его перед собой, как куклу.
Дома принцу помогали с мытьем слуги, но никто из них не смел скрести его спину и грудь так, будто хотел содрать кожу живьем, никто не дергал за волосы до слез в глазах, втирая в них пену. И конечно, никто не скоблил и не выкручивал его причинное место, словно пытаясь вырвать с корнем, отчего перед глазами темнело, а с губ слетали невольные стоны, никто не разворачивал задом и не тер так же жестко между ягодиц, отчего потом там и между бедер все долго еще горело огнем. Остаток дня после такой помывки приходилось двигаться и садиться с осторожностью — даже при малейшем трении о тело мягкой ткани изношенной одежды казалось, что по воспаленной коже проходятся наждачной бумагой. Но хуже всего был стыд: какая-то совершенно чужая тетка тыкала ему мочалкой во все места, даже самые потаенные, разглядывала их будто незрелые овощи на грядке, а он ничего с этим поделать не мог. Стоило пикнуть, и ведьма стегала его между ног тяжелой мокрой мочалкой, грозя превратить то в головастика, то в угря. На самом деле, День уже и угрем побыть был бы согласен, если бы не уверенность, что он, скорее всего, погибнет в мутной мыльной воде.
Дни шли за днями, однообразные и беспросветные. Принц заметил, что наступила весна, только по тому, что ему снова пришлось работать в саду. К лету зацвели первые высаженные им розы, и королевская семья с удивлением увидела среди белоснежных кустов вкрапления красного: оказалось, там, куда попала кровь из расцарапанных и исколотых рук маленького слуги, цветы поменяли свой цвет. Сначала королева, по обыкновению, велела наказать неумеху, но потом она заметила восхищение гостей необычным сортом роз, сочетающих алое и белое, и в голову ее величеству пришла «гениальная идея». Теперь она водила мальчика по саду, колола острой иглой его руки и заставляла держать их над клумбами, чтобы кровь капала туда, где, как ей казалось, не хватало красноты.
Робару придуманная матерью новая игра пришлась очень по душе, особенно болезненный писк и слезы маленького садовника, вынужденного подставляться под все новые и новые уколы. Когда королева утомилась и отправилась почивать, он подозвал к себе Дня, едва успевшего облегченно перевести дух, и объявил, что мать поручила ему продолжить дело садового благоустройства. Ужас в разноцветных глазах слуги и дрожащие искусанные губы настолько раззадорили принца, что в итоге вся клумба у западной стены замка заполыхала красным. Унял Робара только вернувшийся с охоты отец, а День не смог работать до конца недели, настолько истерзаны оказались его ладони и пальцы.
А потом однажды вечером король Баретт объявил юному слуге, что наутро тот должен отправиться в Королевство Тысячи Садов — настало время его ежегодного посещения родного дома. Услышав слова хозяина, День только молча кивнул и продолжил поливать розы: зашитый однажды рот научил его, что чем меньше слов, тем лучше. И только когда король, удовлетворенный безропотным послушанием маленького слуги, покинул сад, мальчик выронил лейку и упал на колени в растекшуюся лужу.
Королевство Тысячи Садов давно уже стало казаться ему полузабытым сном, детской фантазией. Чем дальше, тем больше День верил, что всегда был рабом жестокой королевской четы, а сказку о прекрасном и любимом всеми принце придумал себе в утешение, чтобы сбегать от мрачной действительности и собственного отражения, вызывавшего у него лишь отвращение. Воспоминания о добрых руках матери и сильных плечах отца, на которых он поднимался к безоблачному небу, не помогали, а только причиняли боль, поэтому мальчик оттеснил их на краешек сознания. И вот теперь по одному слову короля Баретта эти воспоминания всплыли из глубин памяти, и жестокость контраста между тем, каким он был, и тем, каким стал, ошеломила принца.
Как сможет он показаться на глаза своей добродетельной матери после того, что ему пришлось пережить под властью ведьмы Немезис? Как предстанет перед отцом, воплощением благородства и чести, после того, что с ним вытворял Баретт? С губ мальчика сорвался стон, День стиснул покрытые ссадинами колени. Он решил, что своим появлением наверняка навлечет позор на весь королевский двор: ведь тоскующие по сыну добрые родители не смогут отвернуться от того жалкого ничтожества, которое вернется во дворец вместо ожидаемого принца. Что же тогда делать? Быть может, провести отведенную на путешествие неделю где-нибудь в лесу, даже не приближаясь к замку отца и матушки? Но вдруг они решат, что король Баретт нарушил свое обещание? Что, если они в гневе разозлят властелина Королевства Тысячи Стволов, тот расторгнет сделку и родину Дня снова поразит ужасный мор? Или между двумя королевствами начнется война — из-за него, глупого, никчемного мальчишки?
Нет, он обязан выполнить договор, вернуться ненадолго к родителям и попытаться играть свою роль до конца — вспомнить, каким был настоящий принц День, и притвориться им всего на несколько дней. Неужели он этого не сможет?..
Тем вечером мальчику пришлось выдержать очередную помывку: королева Немезис не могла допустить, чтобы ее или мужа обвинили в том, что они плохо заботятся о своем слуге. Наутро вместо обычного тряпья мальчику выдали другую одежду. С удивлением День узнал в ней наряд, в котором когда-то, как ему казалось, в другой жизни, он попал в замок Баретта. Бархатные штанишки сошлись в поясе, но доходили теперь мальчику только до середины голени. Из рукавов курточки торчали чуть не по локоть загорелые худые руки, покрытые болячками и беловатыми следами шрамов. На фоне мятых кружев воротничка загорелая шея казалась почти черной там, где ее не закрывали давно не стриженные, спутанные волосы. Но хуже всего обстояло дело с сапожками для верховой езды, в них никак не желали влезать пятки.