зал, все трое взглянули на меня — бомж был так неподвижен, будто давно умер. На миг мне почудилось, что все они знают, зачем я здесь, и по телу прошла зябкая дрожь.
Впрочем, женщина, скорее всего, была ненамного старше дочери, когда все случилось. Мужчина же, вероятно, перебрался в Хольстед совсем недавно: десять лет назад в городке жило 0,0 иностранцев, тем более с таким цветом кожи.
До регионального поезда оставалось 10 минут. Другие не ходили в Дыр-таун — крохотную, ничем не примечательную дыру в поверхности планеты. Такую нужно искать на карте с мощной лупой. Хотя если послушать местных, то они вели речь не иначе как о самом пупе Земли. В последние два дня я уже наслушалась таких разговоров досыта, но сама предпочитала держать рот на замке — ради покойного папы.
— Я хочу слепить снеговика!
— Нет, золотце, твое пальто намокнет, а нам еще в поезде сидеть.
Девочке не разрешили выйти на перрон. Я сделала это одна. Крупные снежинки покрыли влажными поцелуями губы и веки. Они взяли меня в свой хоровод, закружили, зашептали в уши бесплотными голосами: «А помнишь?..»
— Дэвид Винтермарк тоже приедет на похороны.
— Кто? — Я подумала, что ослышалась. Что адвокат отца имел в виду одного из многочисленных родственников Винтермарков, заселявших округу.
— Сын Сюзанны и… Не Эмиль, другой. Ну, тот, из-за кого начался весь сыр-бор. В тот год, когда ты с папой приехала в Хольстед. Помнишь?
— Дэвид? Да, конечно. Но как?..
— Я пригласил его. Так пожелал твой отец в завещании. Как адвокат я обязан был исполнить его последнюю волю.
— Но как вы его разыскали?
— В бумагах Генриха нашелся адрес. Странно, правда? Дэвид приедет поездом. Все дороги погребены под этим ужасным снегом.
Дэвид тоже был покрыт снегом в ту ночь, одет им, как в саван, промораживающий до костей. Его пальцы не гнулись, когда он стучал в окно моей комнаты. Я открыла ему. Одна-единственная в целом городе впустила его в тепло.
Поэтому я теперь стою на перроне, охваченная снежным вальсом — чтобы защитить моего мальчика от холода так, как тогда это сделала? Разделить с ним тепло своего тела посреди зимней бури?
Поезд появился внезапно, сломав строй белых птиц. Время распалось, закрутилось вихрями. Мимо плыли редкие темные силуэты пассажиров. Его среди них не оказалось.
Внезапно меня поразила догадка. Я высматриваю четырнадцатилетнего мальчишку в слишком большой и слишком тонкой куртке, из карманов которой выглядывают покрасневшие руки с трещинками на коже. Как же я узнаю Дэвида после всех этих лет? Почему я не подумала об этом раньше?
После морозной свежести спертый воздух вокзала ударил в лицо пьяной пощечиной. Я задержалась у окна, выходящего на перрон. Снежинки липли к стеклу, рисовали на нем таинственные руны, которые я была не способна прочитать. Бомж убрался вместе со своей бородой и бутылками. На лавке осталась только газета с некрологом в черной рамке на последней странице. Его сердце остановилось. Мое стремительно превращалось в лед.
По окну постучали. Медленно, боясь спугнуть надежду и поверить, я подняла глаза. Высокий стройный мужчина по ту сторону стекла казался чужим и в то же время бесконечно знакомым. Кончики моих пальцев коснулись прозрачной преграды, и она начала таять.
Спасибо, папа.
— Папа? Папа! — Я вскочила на постели, растирая ледяные руки.
Боже, приснится же такое! Отец умер от инсульта больше года назад. Была действительно зима, но… Как же я по нему скучаю! Блин, только бы не разреветься. Только не сейчас.
Завещание, похороны… Полный бред. Папу кремировали по его желанию, прах захоронен совсем не в Хольстеде, дом там выставлен на продажу. За прошедшее время цена сильно упала — кто польстится на недвижимость в заднице мира?
Проклятое воображение наверняка наложило новость о приезде Дэвида в Данию на переживания, связанные со смертью папы, и вот готов очередной кошмар. Причем очень реалистичный. Проклятый Генри Кавендиш! Проклятый Шторм! Кто дал ему право ворваться вот так в мою жизнь и все переворошить?! Завтра же, как вернусь с занятий, вышвырну детский дневник. Да, и снова удалю «Инстаграм». Ибо нефиг.
Но человек предполагает, а Бог, как говорится, располагает. На следующий день в университет заявились полицейские.
18 лунокОдиннадцать лет назад
24 октября
Дорогой дневник, прости меня, если сможешь. Я несколько раз принималась делать записи, но в конце концов выдирала исписанные странички. Сегодня я подровняла бумажную бахрому ножницами, но все равно заметно, что ты похудел. Конечно, ты ни в чем не виноват, это все я — вернее, моя больная совесть. Трудно писать о том, что хотела бы забыть. Ну, если не забыть, то вернуться в прошлое и полностью изменить. Но ошибка уже совершена. Все, что я теперь могу сделать — попытаться исправить ее.
Сегодня мы сидели у мельничного пруда — да, блин, в нашем Дыр-тауне есть старая водяная мельница, хоть она, конечно, давным-давно не работает. Это единственная местная достопримечательность, стратегически расположенная рядом с «Фактой» — местным супермаркетом. Типа затоварился пивком и чипсами, и добро пожаловать на травку на бережке, расслабляйся.
В общем, так мы и сделали — ну, не считая пива, нам его по возрасту продавать не положено, да не очень-то и надо — вкус у пива противный, я пробовала. Хотя других это, очевидно, не останавливало, судя по тому, что из бурой воды у берега торчало горлышко пивной бутылки, а в утрамбованной телами аборигенов траве поблескивали жестяные банки и обрывки целлофана от сигаретных пачек.
Погода выдалась на редкость теплая и солнечная, делать в Дыр-тауне все равно нефиг, так почему бы не посмотреть на воду и не потрындеть, подставляя бледные моськи солнышку.
Мосек, собственно, было три: моя, Кэт и Анина. Вместе с Кэт я оказалась, потому что теперь мы сидим за одной партой, ну а Аня шла к Катрине довеском — как ее лучшая подруга. Выбора у меня, с кем сидеть, в общем-то и не было. Хотя, если совсем честно, он всегда есть, конечно. Просто иногда приходится выбирать между меньшим и большим злом. И при этом порой можно ошибиться.
Когда я в тот первый школьный день смотрела на море колышущихся голов, которое рассекал Монстрик, мне внезапно стало страшно. Не за него, за себя. Я с шести лет ходила в частную школу, в нашем классе было двенадцать человек, которых за прошедшие годы я выучила наизусть, как многократно перечитанную книгу. Я знала, конечно, что в новой школе придется делить аудиторию с двадцатью пятью мальчишками и девчонками, причем мальчишек будет большинство. Даже пыталась представить себе: как это, два моих класса, сложенных вместе? То, что я почему-то не приняла во внимание, огрело меня теперь по башке бейсбольной битой. Эти ребята — совсем не городские баунти. Они — краесветские. Дети кукурузы, привыкшие дышать ароматами удобрений и не знающие, что такое смог. С моего места у двери мне было трудно отличить их друг от друга — одинаково румяных и светловолосых. Они казались единым живым организмом, многоголовой гидрой, агрессивно отторгающей все чужое и инакое. Так, как они отторгали Дэвида. Как, возможно, отторгнут и меня.
Внезапно я остро пожалела, что поторопилась избавиться от моей сияющей кольчуги — итальянских шмоток. Мой новый дешевый прикид плохо сидел, натирал шею и поясницу ярлычками и превращал фигуру в бесформенный и бесполый мешок. Одного критического взгляда на меня сверху вниз хватило бы, чтобы прийти к печальному заключению: одета как чмо. Подходящий имидж для подружки Гольфиста. Помню, мама учила меня, как произвести впечатление на незнакомых людей. Я, конечно, эту лабуду пропускала мимо ушей, но одну вещь таки запомнила: все решают первые тридцать секунд. Ты можешь толкать речь, стоять столбом или медитировать, но стоит часикам протикать тридцать раз — и все, мнение о тебе уже сложилось. И попробуй потом его измени!
Мои тридцать секунд стремительно истекали, и если я не хотела, чтобы на первой же перемене меня заперли в мужском туалете, или чем тут развлекаются аборигены, то мне требовалось срочно что-то предпринять. Тут училка, которой удалось наконец понизить уровень децибелов в классе, обратилась ко мне:
— Чили, да? Какое необычное имя. Садись на свободное место. Вон, скажем, рядом с Дэвидом.
Предложение вызвало взрыв восторга, только не с моей стороны. Бедняга Гольфист съежился так, что чуть не уткнулся носом в парту. Как будто это могло сделать его невидимкой. Сейчас или никогда! Я вложила все свое обаяние в улыбку и спросила:
— А можно мне сесть вот с ней?
У девчонки через проход от Дэвида были лиловые секущиеся волосы, по-кроличьи выпирающие зубы и вытянутая физиономия с россыпью прыщей. Но все это перевешивало важное преимущество: она сидела за партой одна. Не дожидаясь ответа училки, я продефилировала к свободному стулу. Вернее, он был не совсем свободный — на нем бесформенной кучкой лежал пестрый рюкзак с бирюльками. Девчонка подняла на меня голубые глаза навыкате, казавшиеся странно голыми из-за бесцветных ресниц… и вдруг широко улыбнулась. Рюкзак полетел на пол, и я облегченно уселась на освободившееся место.
— Я Кэт, — шепнула зубастая. — А тебя реально зовут Чили?
Откреститься от Дэвида оказалось легко. Не знаю такого. Никогда раньше не видела. Мы просто случайно столкнулись в коридоре. Он тоже живет на Терновой улице? Неужели? Никогда бы не подумала! Вопрос исчерпан и закрыт.
Забыть о Гольфисте было еще проще. Чувак умел растворяться в массе, сливаться с интерьером, будто понимал, что он — как соринка в глазу. Что-то, без чего всем лучше. Его можно было заметить, только если специально искать — как ищут ошибку на картинке-ребусе. Тогда из путаницы линий и цветных пятен вдруг выступала неподвижная сутулая фигура, уставившаяся в землю. Ошибка кода. Персонаж онлайновой игры, брошенный игроком. Другие юзеры бегают вокруг по своим миссиям, суетятся, толкают его. А он торчит себе посреди уровня и не реагирует на раздражители.