— Что? — повторила я с содроганием.
— У Эмиля штаны были приспущены. Вместе с трусами. — Аня снова хихикнула. — Он сказал, что отлить как раз собирался, когда услышал вора. Только вот думаю, он врет.
Она замолчала. Меня бросило из жара в холод: «Значит, Эмиль не сказал про меня. Неужели все всё равно догадались?»
— Я считаю, — продолжила Аня зловещим шепотом, — что это был не просто маньяк. Это был сексуальный маньяк, понимаешь?
Она шумно дышала в трубку в ожидании моей реакции, а я тупо смотрела на стену перед собой. Там висела аппликация, сделанная мной в шестом классе: два пушистых сердечка на травянисто-зеленом фоне. Поразительно, какую фигню люди утаскивают с собой при переезде.
— Ань, — я надула щеки, чтобы не заржать, — думаешь, ему для этого конь понадобился?
Аня зависла, переваривая вопрос. Я все же не выдержала — покатилась по кровати, гогоча в подушку так, что на глаза выступили слезы. Это было такое облегчение. Если главная сплетница класса ничего не знает, то не знают и остальные. Интересно только, с чего бы это Эмилю защищать мою честь? Да еще и брата выгораживать. Неужели он не такое дерьмо, как я о нем думала?
Аня наконец тоже захихикала — сообразила, что с конем — это хохма была. Я прервала ее веселье:
— Так что с маньяком? Поймали его? А лошадь нашли?
— Предки Миле позвонили в полицию, — затараторила Аня, снова раздувшись от важности, — и отцу Винтермарка. Еще «скорую» хотели вызвать, но Эмиль отказался наотрез. Ты бы видела его папаню, когда тот на ферму прилетел: глаза белые, дым из ушей, бр-р. Так что да, маньячину ищут. Эмиль дал описание: здоровенный мужик в длинном плаще или пальто с капюшоном. Жаль, из-за капюшона он лица не разглядел.
Я тихо фыркнула: «Здоровенный мужик? Ага-ага».
— А коня нашли. На выпасе и даже в попоне. То ли вора спугнули, и он добычу отпустил. То ли… — Аня заговорщицки понизила голос, — поматросил и бросил.
Меня снова скрутило от ржача, Аня восторженно подвывала в трубку. Отсмеявшись, я вспомнила кое о чем.
— Значит, меня не искали? А вы не думали, что маньяк мог и со мной что-то сделать?
— Но с тобой же все в порядке, — беззаботно ответила эта дура. — Эмиль сказал, ты домой поехала. Тебе стало плохо, он позвонил твоему отцу и попросил забрать тебя раньше остальных. Кстати, тебя в машине не тошнило? Меня нет, а вот Кэт все сиденье облевала!
«Значит, вот какие у меня подруги, — горько думала я, пропуская мимо ушей Анину болтовню. — Меня сто раз могли изнасиловать и расчленить — но Эмиль же, козел, сказал!..»
В понедельник утром я сидела у окна уже с семи часов. Д. уходил в школу рано. Велика у него теперь не было, а новый предки ему, походу, покупать не собирались. Сюзанна отвозила близнецов в детсад на машине, но подкинуть сына до школы ей и в голову не приходило. Возможно, ежедневный пешедрал был частью наказания Монстрика за побег из дома.
Рассуждала я так: если Д. вскоре не появится — значит, его папаша все узнал, и Монстрик будет сегодня «болеть» — а может, и не только сегодня. От одной мысли об этом мне становилось физически плохо — настолько, что и притворяться не пришлось бы, что у меня живот скрутило. Переживания за Д. смешивались со страхом за саму себя, и этот опасный коктейль, клокоча внутри, покалывал вены ледяными пузырьками.
К счастью, ждать пришлось недолго. Когда входная дверь в доме Винтермарков отворилась и на покрытом изморозью крыльце показался Д. со школьным рюкзаком на плече, волна облегчения захлестнула меня. Руки и ноги подрагивали от пережитого напряжения, а губы кривила нелепая улыбка, пока я не отрывала глаз от шаркающего к калитке Монстрика. Его голова, как всегда, была опущена, волосы занавешивали лицо, из рукавов одежек выглядывали только быстро краснеющие на холоде пальцы. Оставалось только гадать, откуда он взял ту хламиду с капюшоном, в которой изображал Ван Хельсинга. Свистнул у отца?
Выходя из калитки, Д. вдруг вскинул голову и быстро взглянул в сторону моего окна. На мгновение наши глаза встретились. Глубина черного утешала: «Не бойся, я ничего им не скажу». Пронзительная ясность светлого прощала: «Мы все равно друзья, несмотря ни на что».
В горле завязался горячий узел, под веками защипало. Я приложила ладонь к холодному стеклу. Что я еще могла сделать? Д. не махнул в ответ. Просто повернулся и побрел вверх по улице, высматривая что-то в трещинах в асфальте. Обтрепанные края его слишком длинных и слишком свободных джинсов волочились по разводам дорожной соли. А я осталась сидеть на своем посту. Мне нужно было узнать, появится ли сегодня в школе Эмиль.
Теперь он — бомба замедленного действия. Да, этот козел смолчал, но это не значит, что он не откроет рот, когда ему это будет выгодно. Я чувствовала, что просто не готова пока встретиться с ним лицом к лицу — не после произошедшего совсем недавно. Да, я могла притвориться перед другими, что ничего не изменилось. Но почему-то мне казалось, что, если увижу Эмиля, маска слетит с лица, расколовшись на миллион кусочков, которые больше не соединить. И тогда все поймут… Все узнают… Этого я не могла допустить.
Но сегодня, очевидно, был мой день. Сюзанна затолкала близнецов в машину и отчалила, чуть не снеся по пути почтовый ящик, но Эмиль не поехал с ними. Его маунтинбайк сиротливо стоял под навесом. Я сильно сомневалась, что зад любителя совать свою сосиску в чужое тесто мог бы сейчас выдержать контакт с жестким седлом.
Злорадствовать, конечно, нехорошо, но именно с этим чувством я вылетела из дома и вскочила на велик. «Если поспешу, еще успею на уроки, — подбодрила себя. — Нужно обязательно поговорить с Д. Извиниться перед ним, все объяснить и сказать спасибо. А еще спросить, как он оказался в нужное время и в нужном месте. Магию я все-таки пока исключаю. Пусть даже Д. — самый настоящий принц».
И снова мне повезло. Не доезжая сотни метров до школы, я заметила впереди сутулую спину, обтянутую мешковатой курткой, и знакомый рюкзак. Я поднажала на педали и крикнула, чтобы не напугать Монстрика, как в прошлый раз:
— Дэвид! Подожди, Дэвид!
Он вздрогнул, но послушно остановился. Подождал, переминаясь с ноги на ногу, пока я подкачу. На нас пялились из окон въезжающих на парковку машин, со скутеров и велосипедов. Был самый час пик — пять минут до звонка.
— Он не сказал? — выдохнула я тихо, как только слезла с велика.
Д. сразу понял, о чем я, и мотнул головой. В груди неприятно заскреблось, но я шикнула на плохие предчувствия и загнала их обратно в подсознание, придавив лозунгом: «Надо радоваться тому, что есть».
— Спасибо тебе. За все! — эти слова выговорились легко, а вот дальше пошло со скрипом. Как объяснить другому то, чего и сам-то до конца не понимаешь? — То, что ты видел… Это… Так не должно было быть. — Браво! Очень содержательная речь! — Я напилась… — Еще лучше! — И совершила ошибку. Мне очень жаль. Я не хотела… — Правда? Что же тогда не заехала Эмилю в самодовольную морду? — Прости меня. Я просто дура. — Это уже ближе к теме. — Твой брат… Как он? Он ведь не оставит это просто так? — Да, вот чего ты боишься больше всего. Что Эмиль будет мстить. Вот только кому и как?
— Он… — Д. облизнул бледные, в корочках губы. Покрасневшие пальцы вцепились в полы куртки, словно он собирался вырвать из них пару клоков. — Он не успел?..
Сначала я не поняла. А потом что-то внутри начало рушиться, как песчаный замок под ударами волн. Д. не знал. Он сомневался — до сих пор. И ни о чем не расспрашивал меня ночью. Как же он, наверно, мучился! Как переживал! И прежде всего за меня.
— Дэвид, нет! — горячо зашептала я, шагнув к нему. Теперь мы стояли совсем близко друг к другу. Велик я бросила прямо на живую изгородь, и теперь он перегораживал дорожку, заставляя спешащих в школу учеников обходить и объезжать нас по дуге. — Он ничего не сделал. Ты остановил его. Слышишь? Ты…
Договорить я не успела. Д. порывисто обнял меня, крепко прижал к себе. Его черные волосы спутались с моими — каштановыми с рыжиной. Его дыхание обожгло щеку: он уткнулся носом куда-то мне в висок. Он заслонил меня от всего мира, окутал собой и своим запахом — не той вонью, что въелась в волосы и одежду, а настоящим, пробивающимся сквозь грязь. Облепиха, соленый бриз в дюнах, горячий песок… Он был весь оттуда — из цветущего под синим небом лета. Но мы стояли вдвоем посреди зимы, и холодный ветер пытался разделить нас, сдуть объединяющее нас тепло, обглодать до костей.
Я подняла глаза. И увидела их взгляды: брезгливые, снисходительные, любопытные, осуждающие, удивленные. Они уже опутали нас своей паутиной. Мы увязли в них — пусть еще не целиком, но трепыхаться теперь бесполезно. Только хуже сделаешь. Я не успела даже испугаться, не успела подумать о последствиях, а пути назад уже нет.
Быть может, я могла бы тогда еще оттолкнуть Д. Пихнуть как следует в сторону и сделать вид, что он просто псих. Обратить все в шутку, поиздеваться над ним. Но это значило бы стать такой, как Эмиль. Предать Д. после всего. Воткнуть нож в протянутую ладонь. Это все равно что убить саму себя — сделать своей душе харакири.
Вместо этого я нашла руку Д. и переплела свои пальцы с его.
— Все будет хорошо, — сказала я, хотя понимала: нет, не будет. — Пойдем, а то опоздаем.
Мне пришлось катить велик к школе одной рукой: вторую Д. так и не отпустил. Он держался за меня, как цепляются за мачту в бурю, а я держалась за него. Мы могли пройти через это только вместе. Иначе поднявшиеся волны уничтожат нас. Обоих.
Самогонщики
Вы когда-нибудь видели писающих единорогов? Нет? Вообще единорогов живьем не видели? Мультики и картинки в детских книжках не считаются. Кстати, даже там эти животные не писают — стесняются. А если какают, то только бабочками.
А я вот сегодня увидела, причем в реале. Довольно потасканный единорог стоял ко мне полубоком и направлял свой крантик таким образом, чтобы струя мочи попадала в замочную скважину гаража: то ли в меткости тренировался, то ли ключ потерял и надеялся, что ядреная жидкость разъест замок. Я наткнулась на мальчишку в костюме-кигуруми на подходе к дому Эмиля и подумала, что, возможно, это знак: вся моя затея идиотская до абсурда.