Перед зрителями предстала бронзовая скульптура ребенка величиной больше взрослого человека: гордо выпрямившись, он протягивал вперед руки, скованные цепями. У его ног тянули к солнцу головки лилии и репейник. С ужасом День обнаружил у бронзового мальчика свое лицо.
Когда шествие наконец закончилось и принц вернулся во дворец, чтобы переодеться к торжественному ужину, он со стоном повалился на пол в своей комнате. Под закрытыми веками ползла бесконечная вереница цветочных платформ в виде лебедей, быков, кораблей и зaмков. Ноздри, забитые пыльцой, едва пропускали воздух. В ушах гудело от громкой музыки и шума толпы. Кожа зудела от пота, а руки так онемели от бесконечного махания, что он не мог даже дотянуться до звонка, чтобы вызвать слуг. День понял, что праздничного ужина не выдержит.
С трудом поднявшись на ноги, принц вышел на балкон, перелез через ограду и спустился в вечереющий сад, цепляясь за плющ. Его обнаружили только наутро: мальчик укрылся в одном из искусственных гротов за розовым лабиринтом. Пока наверху грохотали фейерверки, превращая небо в расплавленное золото, Дню казалось, что это стволы короля Баретта выплевывают огонь и поджигают ночь.
Именно тогда принц понял, что ему нигде не скрыться от своего пленителя и что цепи, сковывающие их друг с другом, гораздо прочнее бронзы.
Скорость мысли Десять лет назад
29 января
Сегодня я позвонила в службу «Детский телефон доверия». Нам про нее рассказывали на классном часе, попутно со всякой прочей фигней. Вечно на этих часах грузят лекциями о вреде курения и наркотиков, или фильмами про то, почему буллинг это плохо, или еще чем из той же оперы. Один раз приходила какая-то левая тетка и рассказывала о насилии в семье, короткометражку показывала и слайды. Большинство наших дрыхло за партами, остальные прикалывались. А я про телефон доверия запомнила, потому что у меня тогда уже возникли кое-какие подозрения насчет Д. Показалось, это может быть выходом, служба же анонимная. Сам Д. на занятии тоже спал — ну, или усиленно притворялся. Я потом хотела поговорить с ним об этом, но сразу не вышло, а позже все так закрутилось…
И вот теперь я вспомнила про этот самый телефон доверия. Номер не записала, конечно, но возле учительской висит здоровенный плакат — та тетка оставила. Он уже порядком обтрепался по краям, сверху всяких объявлений поналепили, но цифры еще читаются.
Позвонить решила из библиотеки. Нужно было найти такое место, чтобы никто не подслушивал и не мешал. Дома это теперь исключено — мне нельзя запирать дверь в свою комнату. Да даже закрывать нельзя — папа совсем потерял берега. Педагог года, блин! Можно подумать, стоит двери закрыться, и ко мне из всех щелей голые парни полезут, как тараканы. Ф-фух, как же мне тошно от всего этого!
В общем, в библиотеке можно всегда найти тихий угол, нужно только сесть подальше от компьютеров. Если не орать, никто тебя за стеллажами не услышит. К тому же там тепло, а на улице пипец как холодно уже пятый день. Снегом все завалило, и он даже не думает таять. Его ветром метет и в лицо кидает, так что тушь все время течет. В школу прихожу похожая на печального клоуна, но никто это даже не комментирует. После случившегося в пятницу меня обходят стороной по широкой дуге. Наверное, боятся, что, если даже просто чихну, тут же Д. примчится с ножом и всех покромсает. Мало кто знает, что Д. вряд ли сможет нормально ходить еще несколько дней. Я даже не знаю, появится ли он вообще снова в школе. Я ничего не знаю.
Когда набирала тот номер на мобильнике, у меня здорово тряслись поджилки. Такое ощущение было, будто каким-то чудом меня увидят через экран и сразу все про меня поймут. Хотя ведь именно этого я и хотела — чтобы меня поняли. Чтобы выслушали. И посоветовали, как быть. Что делать. Потому что надо же что-то делать с таким. Такое вообще не должно происходить — никогда и ни с кем! Но если уж произошло… Нельзя, чтобы оно осталось безнаказанным! Иначе это будет продолжаться, и продолжаться, и… Потом кто-нибудь умрет. Уже чуть не умер. И… Я была такая дура! Еще недавно я думала о том, чтобы красиво уйти из жизни вместе. Но красивой смерти не бывает. Это мука, это боль, это безысходность.
Разве что если умереть мгновенно. Быстрее, чем может возникнуть мысль о смерти. Ведь мысль вообще-то довольно медленная штука. Ее скорость — нам на биологии рассказывали — от 1 до 120 метров в секунду. Скорость пули — от 300 метров в секунду. Задача вполне решаема при наличии меткого стрелка. Целиться желательно в голову. Вот только есть одно но: увидев, что в тебя целятся, ты успеешь испугаться. Страх — худшее зло. Страх, страх, страх. Я им вся пропиталась. Он выходит с потом из моих пор. Со слезами из моих глаз. Я отравлена страхом. Это яд медленного действия без вкуса и запаха. Я пила его, сама того не зная, с самого первого дня в этом проклятом городе. А теперь уже поздно. Противоядия нет. Д. пытался дать мне антидот, но он не сработал.
Все это я вывалила на тетку из телефона доверия, ответившую на мой звонок. У нее оказался приятный голос: мягкий и теплый, как поношенный шерстяной носок. Она слушала меня не перебивая. Только иногда подбадривала сочувственными «м-м», «да-да-да», «о-о». А еще в телефоне чуть слышно щелкало, вот так: клик, клик-клик.
Внезапно перед глазами вспыхнула картинка: пожилая полноватая женщина с седыми кудряшками сидит перед компьютером, на одном замшелом ухе — гарнитура, в руке — чашка чуть теплого кофе, на зеленом экране — пасьянс. Палец с облупившимся алым лаком на ногте ритмично давит на клавишу мышки, двигая карты. Клик, клик-клик.
Я замолчала. Наверное, женщина в кудряшках поняла, что что-то не так. И начала спрашивать:
— Милая, ты не назвалась. Как тебя зовут?
Мой взгляд остановился на корешке книги на ближайшей полке: Ингер Гаммельгаард Мэсен. «Куколка».
— Ингер, — пробормотала я, борясь с желанием немедленно сбросить вызов.
— А я Биргита. Хорошо, что ты нам позвонила, Ингер. А теперь не могла бы ты рассказать конкретнее, что произошло? Как я понимаю, случилось что-то ужасное? Что-то, что тебя сильно расстроило?
— Да. — С моих губ сорвался сухой смешок. Горло перехватило. Я почувствовала во рту кислый вкус отрыжки. — Это… мой друг. Он пострадал. Сильно.
— Это он чуть не умер? Ты сказала, кто-то мог умереть.
— Да. Он мог замерзнуть. Насмерть. Если бы не выбрался оттуда. Они его связали. Заперли. Вы понимаете? Бросили там одного.
Меня уже колотило так, будто я сама голая свисала с крюка в промороженном сарае. Руки тряслись, стало трудно удерживать телефон. Я сползла со стула на пол, натянула на голову капюшон кофты и кое-как засунула мобильник между тканью и ухом.
— Кто они, Ингер? — донесся до меня вопрос женщины с гарнитурой.
— Ублюдки, — прошептала я, потому что голос пропал. — Нелюди.
— Ты их боишься, Ингер?
Я всхлипнула. Подумала: «Нет, только не сейчас! Глупые, бесполезные слезы!» И с трудом выговорила:
— Что мне делать? Скажите, что мне делать?
— Ингер, я понимаю, тебе сейчас нелегко. Ты напугана. Тебе нужна помощь. Наверняка рядом есть взрослые, которые могут помочь. Почему бы тебе не рассказать им обо всем? Подумай. Есть ли взрослый, которому ты доверяешь? Родственник? Учитель? Тренер? Врач?
Я качала головой, хотя Биргита, конечно, не могла меня видеть. Я тасовала знакомые лица, но ни одна карта не была козырной.
— Слишком опасно, — пробормотала я. — Боюсь сделать все еще хуже.
— Как насчет полиции? Ты не думаешь, что нужно пойти в полицию?
— Нет! — вскрикнула я, но тут же зажала себе рот ладонью, вспомнив, где нахожусь. — Я не могу туда. Туда нельзя.
— Но почему? Почему ты так считаешь, Ингер?
Я прикусила костяшки пальцев и ощутила на языке соленый вкус. Наверное, содрала зубами корочку. В последнее время у меня появилась привычка грызть кулаки.
— Ингер?
— Его отец… — Я запнулась. Что-то творилось с легкими. Стало трудно дышать. — Он па… полицейский.
Женщина в телефоне затихла. Даже щелчки прекратились. Наконец я расслышала смутный шорох.
— Подожди секундочку. Не отключайся. Мне нужно проконсультироваться у своего коллеги. Он более опытный в таких вопросах. Не отключайся, Ингер, хорошо?
В телефоне заиграла нейтральная медитативная музыка. Я прижала ладони к животу. Казалось, меня вот-вот стошнит прямо на библиотечный пол.
«Что она там делает, женщина с гарнитурой? — лихорадочно крутилось в голове. — Может, пытается пробить мой номер? Может, уже звонит панцирям?»
Я выдернула мобильник из-под капюшона — онемевшие пальцы чуть не соскользнули. Нажала «отбой». Выдохнула. Вдохнула. Выдохнула.
Телефон в пальцах завибрировал прежде, чем мелодия звонка заметалась между стеллажами. Рука дернулась, и мобильник полетел на пол. Несколько мгновений я смотрела на ерзающий по ламинату светящийся экран, будто это была готовящаяся к нападению кобра. В мозгу металось: «Это они! Они меня вычислили! Но как?! Я же сделала номер скрытым!»
— Девочка, это твой? — Беременная библиотекарша подошла ко мне, забавно переваливаясь с боку на бок, с трудом наклонилась и подобрала замолкший аппарат. — Здесь нельзя пользоваться телефонами. Выйди в холл. — Она протянула мне мобильник.
Тут же снова зазвучала мелодия вызова, но я уже успокоилась настолько, чтобы прочесть надпись на экране: Папа.
— Привет! — как можно бодрее сказала я, едва оказалась в холле.
— Ты не дома. — За прошедшие после «черного воскресенья» дни па ничуть не смягчился. Обычно ему трудно давалась роль домашнего деспота, но на этот раз он преуспел. — Мы же, кажется, договаривались: после школы сразу домой.
Да-да, дорогой дневник, меня приговорили к домашнему аресту на неделю. Удивлен?
— Я в библиотеке, — ответила я и тоном истинного ботана стала грузить па, что надо собирать материал для доклада.
Конечно, доверия отца я теперь лишена, так что он наверняка проверил бы инфу у англичанки. И пускай: доклад о Лондоне нам действительно задавали.