— Когда домой? — Папа все дудел в одну дуду.
— Уже иду, — заверила я его.
Все равно в библиотеке мне больше делать было нечего. Я быстро зашла в зал, схватила первый попавшийся путеводитель и записала его у библиотекарши в положении.
Дома тревога не улеглась. Разговор с теткой из «Доверия» не помог — скорее растравил что-то внутри. Мне нужно было завершение. Логическая точка. Знание, что я действительно что-то сделала, а не просто грызла костяшки пальцев и трепала языком.
Если бы только я могла попросить помощи у папы! Но этот поезд давно ушел. Теперь мы по разные стороны баррикады.
В какой-то мере я могла понять па. В конце концов, именно он научил меня оценивать чужую точку зрения, пытаться залезть в голову другого человека, чтобы взглянуть на мир его глазами. Задаваться сокровенным вопросом: «А что бы я сделала, если бы была на его месте?» Что бы я сделала, если бы утром воскресенья застала в постели своей дочери голого соседского хулигана? При том, что вечером субботы дочь вроде бы засыпала одна. К тому же, по косвенным данным, на роль бойфренда этой самой дочери претендовал не кто иной, как брат незваного постельного гостя. Когда же я — все еще на месте папы! — предложила голубкам серьезно поговорить, предварительно дав им время одеться, вниз спустилась только голубка. Голубок, очевидно, вылетел из спальни тем же путем, каким туда проник — через окно. Что бы я как родитель делала в такой ситуации?
Совершенно верно. Я не такая терпеливая, как папа. Я бы отлучила дочурку от Интернета и отправила в монастырь. Ну ладно, не туда, монастырей в Дании больше нет. Тогда в закрытую католическую школу. Где она стала бы лесбиянкой…
Блин, она — это я, не стоит забывать! А я-то знаю, что у этой серии «Секса в маленьком городе» есть другая, оборотная сторона. Да и не было никакого секса. Вот только попробуй папе теперь объяснить…
Я села с ноутом на кровать в комнате с открытой настежь дверью. Думала, написать будет проще, чем рассказать. Тем более это тоже можно сделать анонимно. Так нам объяснили на классном часе.
После получасового лазания по сайту муниципалитета, на котором раньше никогда не бывала, я нашла наконец нужный бланк. Имя-фамилия ребенка. Адрес. Номер социальной страховки. Его я, конечно, не знала, зато смогла указать имена и адрес родителей Д.
Дальше стало сложнее. Укажите причину заявления. Тут можно было выбрать между Насилие и Другое. Опишите случившееся.
Я смотрела на курсор, мигающий на белом поле. И как мне это описать? Бывает так, что слова слишком плоские и маленькие. В конце концов, слова — просто сочетания букв. Как они могут передать боль, страх, отчаяние? Отобразить следы ожогов на теле? Мраморный узор на коже после удара шлангом? Показать холодное, как тот же мрамор, тело, потому что из него почти ушла жизнь? Передать едкий запах мочи, идущий от волос — его не смог смягчить даже припорошивший их снег.
Наконец я вымучила из себя такой текст: «26.01.2008 г. в доме по указанному адресу подвергся насилию Дэвид Винтермарк, 14 лет. Его старший брат Эмиль, 17 лет, и его друзья избили Дэвида, раздели, связали и заперли в неотапливаемом сарае. Его избивали руками, ногами и садовым шлангом, найденным в сарае. Его тело прижигали сигаретами. Его обливали мочой. Жизнь Дэвида была под угрозой. Пожалуйста, сделайте что-нибудь. Кто-нибудь. С уважением, обеспокоенный сосед».
Перечитав свое сочинение два раза и исправив пару ошибок, я нажала кнопку «Отправить». Если они все-таки захотят выяснить, кто послал заявление, то, скорее всего, подумают на Поста. Он у нас на улице самый озабоченный общественным порядком: вечно ругается на мальчишек, взрывающих почтовые ящики, на собачников, не собирающих какашки своих любимцев в мешочек, и на курильщиков, разбрасывающих окурки. А еще он всюду строчит заявления и собирает на все подписи — как против закрытия нашей «Факты», так и за благоустройство сквера у старой мельницы. Точно решат, что заяву накатал Пост.
А мне остается только ждать. Ведь должно же теперь что-то произойти. Что-то хорошее. Ну пусть. Поскорее бы.
Исходная точка
Меня разбудил стук. Я села на диване, который оказался разложен, с трудом соображая, где нахожусь. Комната, залитая зеленым светом, идущим от телеэкрана, напоминала давно не чищенный аквариум. Застывшая картинка в телике сообщала, что сейчас 03:21 и что канал продолжит вещание в 6:00.
Слабый стук снова привлек мое внимание. Странно, доносился он не от двери, а от окна. За грязноватым стеклом, подсвеченным фонарем снаружи, мелькнула тень и тут же исчезла за краем занавески. Почему-то я знала, что это не птица. И не удивилась, когда на свет выскользнула бледная рука с исполосованным рубцами запястьем: скрюченная кисть ударила по стеклянной преграде один раз, другой.
Я бросилась к окну, мучительные мгновения возилась со шпингалетом, прежде чем распахнуть створку. Обнаженное тело рухнуло внутрь, на подоконник и пол посыпался снег. Я успела подставить руки, но не удержалась на ногах: мы с Дэвидом повалились на пол вместе. В бок больно врезался угол какой-то коробки, от удара об пол выбило воздух из груди. Тело, придавившее меня сверху, оказалось настолько холодным, что возникло ощущение, будто меня засыпали льдом. Ветер залетел в распахнутое окно, растрепал штору, провел морозными пальцами по моему лицу, возвращая способность дышать. Я вдохнула запах Дэвида: он пах снегом, железом и аммиаком. Влажные волосы смерзлись сосульками. Он лежал неподвижно, как мертвый. Возможно, он и был мертвым.
Зарычав от отчаяния, я спихнула с себя тело. Оно скатилось на пол с глухим стуком, руки Дэвида безвольно раскинулись. Кожу, зеленоватую в свете телевизионной заставки, покрывали темные пятна и полосы. Засохшие круглые раны от ожогов цепочкой пересекали грудь, поднимаясь к основанию шеи. Лиловые рубцы на запястьях напоминали витые браслеты. Передо мной был ребенок, подросток, кожи которого еще не касалась игла татуировщика.
Я осторожно повернула к себе лицом его голову. Глубокие тени под закрытыми глазами, искусанные, запекшиеся губы, заострившиеся скулы. Моя ладонь скользнула под подбородок, легла на мраморную шею. Ни движения, ничего. Крик рванул мою грудь. Я трясла Дэвида, хлестала его по щекам, дышала ему в рот, принимая собственные слезы за его. Подхватила щуплое тело и уложила на диван, накрыла его пледом и сверху навалила подушки. Скинула одежду, залезла внутрь кокона и прижалась кожей к коже, чувствуя, как холод пробирает до костей. Всхлипывая, зашептала в синеватый висок: «Ну пожалуйста… Только не снова… Пожалуйста!»
А потом под пледом стало влажно. Я откинула его в сторону. На груди Дэвида поверх ожогов прямо у меня на глазах проступали последние буквы надписи Найди меня. Кровь из порезов запятнала мои руки. Она продолжала струиться на простыни, густая и черная.
— Нет, Дэвид, нет! — простонала я, пытаясь зажать раны ладонями.
Но кровь просачивалась сквозь пальцы, между подушками старого дивана, капала на пол с мерным, сводящим с ума звуком. Ее стало больше: от левой брови Дэвида потянулся вниз разрез, будто лицо вспарывали невидимым ножом.
Я зажмурилась. Я больше не могла это видеть. Мои руки тонули в густой жидкости, отдающей бензином. Веки жгли слезы. Горло распухло и не давало сглотнуть, язык саднило от металлического вкуса. Он умирал. Он истекал кровью. И я ничего, ничего не могла с этим поделать!
— Хей!
Кто-то с раздражающей настойчивостью тыкал меня в плечо. Только не сейчас! Не сейчас, не…
— Хей! Хватит орать, пожалуйста, а то соседи набегут.
Сон рассыпался. Его острые осколки еще скребли по поверхности сознания, но под веки уже скользнул электрический свет. Надо мной склонилось расплывчатое нахмуренное лицо — лицо Дэвида.
Вот теперь я завопила по-настоящему.
— Да тише вы! — Единорожек сморщился, зажимая уши, и отвернулся.
Я оглядела себя и мгновенно подтянула плед повыше. Не стоит подскакивать на диване в присутствии ребенка, когда на тебе только лифчик и трусы. Минуточку! А где все остальное? И Эмиль… Эмиль! Где он?
— На работе, где ж еще. — Очевидно, Лукас разобрал мое бормотание. — Уже полвосьмого. Мне в школу надо. — Он покосился на меня, убедился, что из-под пледа виднеется только голова — по ощущениям, кстати, тяжелая и взлохмаченная, — и поднял что-то с пола. На колени мне легла тряпка, напоминающая любимый джемпер. — Вы тут останетесь или пойдете? Если останетесь, то вам брата придется дождаться: я запру дверь.
— Пойду. — Я утянула джемпер под плед и стала лихорадочно надевать. Не хватало еще, чтобы меня заперли в доме Эмиля! — Извини за шум. Кошмар приснился.
— Да я понял. — Лукас встал с дивана и пошаркал к двери. На нем была вчерашняя одежда, волосы на затылке стояли торчком. Кофта сзади задралась, из-под нее высунулся мятый хвост футболки.
Мальчишка остановился у двери, обернулся ко мне:
— Кофе будете?
Сначала я хотела отказаться, но передумала и кивнула с улыбкой:
— Да, спасибо. — Надеюсь, улыбка вышла вполне дружелюбной.
— На кухне, — буркнул парень, уставившись на большие пальцы ног, выглядывающие из дырок в носках. — У нас самообслуживание… Туалет там. — Он ткнул большим пальцем в коридор у себя за спиной и исчез.
Я поняла, что мне жутко хочется пи́сать. А еще — что резко вставать с постели и тем более наклоняться вниз головой — очень плохая идея. Даже если нужно отыскать брюки.
Унитаз был белым снаружи, но желто-коричневым внутри. В отверстии слива что-то плавало — приглядываться я не рискнула. К счастью, поднятый стульчак оказался относительно чистым: вряд ли им кто-то пользовался, кроме сбежавшей к бойфренду Мии и подружек Эмиля для разового перепихона. Что такие здесь бывали, подтверждало поведение Лукаса. Интересно, вхожу ли и я теперь в их число?
Тело на этот счет не давало никаких подсказок.
Что ж, возможно, Эмиль не трахает трупы. Возможно, он просто заботливо укрыл меня пледиком, а сам лег спать… Ну, скажем, на полу.