Закусив губу, я направилась к колоритной парочке. При виде меня Лукас замолчал и напрягся, будто готов был в любое мгновение сорваться с места и убежать. Заметив его реакцию, рыжий крепыш обернулся в мою сторону.
— Привет, Лукас, — как можно дружелюбнее улыбнулась я. — Можно тебя на минутку? Нужно поговорить.
Юный пекарь нахмурил веснушчатый лоб и пихнул приятеля под ребра:
— Эт’ она, того этого, — громко прошептал он, тараща блеклые голубые глаза. — Та самая баба, про котору я те г’рил.
Баба?! Я метнула гневный взгляд на рыжего, но тут же сосредоточилась на Лукасе. Тот мотнул головой:
— Я уже все вам сказал.
— А я думаю, не все.
Лукас моргнул, губы его дрогнули, но тут между ним и мной втиснулось затянутое в черную кожаную куртку тело, а в грудь мне уперся мотоциклетный шлем.
— Вам чего от него надо, а? — Густо подведенные глаза гневно уставились на меня, губы в черной помаде презрительно скривились. — Валите отсюда, ясно? А то учителей позову.
— А ты еще кто? — Я смерила глазами наглую девицу: черные волосы с перьями оранжевых прядей, колечко в крыле носа, макияж, которому бы позавидовал настоящий индеец. — Его подружка?
— Я его сестра. — Девчонка толкнула меня шлемом, заставив отступить на шаг.
Лукас, воспользовавшись моим замешательством, припустил через двор. Потрепанный рюкзак прыгал на тощей спине, мелькали грязные подошвы кедов. На нас начали обращать внимание: подростки откровенно пялились, кто-то свистнул Лукасу вслед. Рыжий пекарь хлопал ресницами, переводя круглые, как у куклы, глаза с меня на Мию и обратно.
— А я — Чили, — назвалась я, глядя на сестру-близнеца Единорожка. — Помнишь меня? Я жила в доме напротив вашего. И дружила с Дэвидом.
Густо накрашенные ресницы дрогнули, шлем опустился.
— Простите, я думала, вы очередная журналистка. Они нашей семье прохода не дают. Из-за всего этого, — она махнула рукой в сторону постеров и тут словно впервые заметила рыжего мальчишку. — А ты чего тут уши греешь? Шел куда-то? Вот и греби дальше!
Юный пекарь смутился, покраснел и, бормоча: «А я че? Я ниче», пошел к велосипедам, оглядываясь на нас через плечо.
Мия перевела на меня задумчивый взгляд:
— Я вас помню. Вы тут из-за Дэвида?
Я кивнула. Мия казалась прямолинейной и проницательной, и мне это понравилось.
— Не хочешь об этом поговорить? — предложила я. — Можем перекусить где-нибудь. Я угощаю. Бургер или пицца?
Девушка задумалась на мгновение, потом тряхнула волосами:
— Ладно, Джонни все равно еще на занятиях… Это мой парень, — тут же пояснила она и прибавила: — Только давайте в «Аль Капоне». Это пиццерия. Ее арабы держат, туда перки[51]ходят в основном. Они болтают меньше.
Мия водила скутер. Узнав, что я на велосипеде, она предложила мне прицепиться к ней. Я ухватилась за багажник, и мы покатили по улицам Дыр-тауна. Ветер бил в лицо, не защищенное шлемом, но я улыбалась. Мне словно снова было четырнадцать, я держалась за Дэвида, а впереди ждало удивительное приключение, в которое нам предстояло пуститься вместе.
Крошечное заведение с безликими белыми стенами и покрытыми красной клеенкой столами оказалось практически пустым. Только у барной стойки сидел бородатый человек восточной национальности, потягивал кофе и трепался с барменом на своем языке. Я заказала два бургера с картошкой фри, и мы уселись за столик подальше от витринных окон.
— Что вы хотели от Лукаса? — перешла сразу к делу Мия, беззастенчиво рассматривая меня так, будто сравнивала с сохраненной памятью картинкой десятилетней давности.
— Поговорить. — Я подождала, пока бармен, поставивший перед нами стаканы с колой, вернется за стойку. — Вчера я заходила к вам домой, и он сказал кое-что. Я хотела уточнить, что он имел в виду.
— Ну и как они там? — Мия отпила колы через соломинку.
Я отвела взгляд, делая вид, что рассматриваю стоящую у стены пыльную искусственную пальму.
— Ну-у… Твою маму я не видела. А Эмиль с Лукасом держатся, кажется, неплохо: если принять во внимание все, что в последнее время произошло. Вам, наверное, сейчас ужасно тяжело: сначала болезнь Сюзанны, потом эта история с Дэвидом…
Мия фыркнула:
— Ой, не смешите меня. Мать сама виновата: бухать надо было меньше. А что до Дэвида, так Эмиль, наверное, всем в местной бодеге[52]пивас поставил, когда услышал, что брат пропал. Лукас… Фиг знает, что у парня в башке творится. Все почему-то думают, что если мы близнецы, то мысли друг друга читаем. А вот ни хрена подобного! Он уже давно для меня — закрытая книга. — Она медленно провела трубочкой по кромке стакана и вскинула на меня особенно светлые на фоне черной обводки глаза. — Так что он вам такого ляпнул?
Я встретила ее взгляд:
— Сказал, чтобы уезжала. Что мне тут нечего делать. И назвал меня дурой.
— Вот козел! — Мия тряхнула головой и сморщила лицо. — Надеюсь, вы ему вправили мозги?
— В тот момент я немного растерялась, — призналась я. — Вот и пришла к школе, чтобы с ним поговорить.
Девушка задумчиво покусала конец соломинки.
— Не думаю, что Лукас имеет что-то конкретно против вас. Все дело в Дэвиде. Понимаете, — во взгляде Мии отразилась застарелая боль, — брата много лет учили ненавидеть Дэвида. С тех пор как… погиб отец, наша жизнь стремительно покатилась под откос. Мама и Эмиль винили Дэва во всех несчастьях. Внушали нам, что он — причина всех зол. Лукас всегда легко поддавался влиянию. Знаю, это не его вина, но… — Она запустила пальцы в густые волосы, взъерошила разноцветные пряди. — Вы напоминаете всем о Дэвиде. Всем, кто знает, что тогда случилось. Воспоминания Лукаса во многом — это истории, которые ему рассказали. Он просто запутался. Все эти сообщения в новостях, статьи в газетах… — Мия зажмурилась, потерла рукой лоб. — Ваш приезд все усложнил еще больше.
Я вытащила трубочку из своего стакана и сделала большой глоток. Пузырьки ударили в нос, в глазах защипало.
— А что с твоими воспоминаниями? — Я испытующе посмотрела в светлые глаза Мии, так похожие на глаза Лукаса. — Ты можешь отличить подлинное от фальшивого, навеянного чужими словами? Многократно повторенная ложь становится правдой.[53]
Мия горько усмехнулась.
— Конечно, я тогда была маленькой. Вы вот тоже, наверное, думаете, что я ничего не помню. Но есть моменты, — она постучала по виску пальцем с обкусанным ногтем, — которые сидят вот тут. Ты хотела бы от них избавиться, забыть. Но для этого придется взять дрель и просверлить дырку себе в черепушке.
Мия замолчала: к нашему столику направился бармен с тарелками с бургерами и картошкой. Когда он отошел, я молча взмолилась, чтобы девушка продолжала говорить. Даже дыхание затаила, боясь ее спугнуть. Но Мия была не из пугливых.
— Маленьким Лукас был не такой. Нас с ним тогда все время путали, мы всегда все делали вместе, были неразлучны. И любили Дэвида — очень любили. Он же больше всех с нами возился. Но однажды в детском саду… — Мия взяла с тарелки картофельный брусочек в кетчупе и уставилась на него, будто это был ключ к ее детству, — мы играли в куклы. Лукас, конечно, с нами — ему вообще нравилось играть с девчонками, так же как мне лазить по деревьям с мальчишками. У нас была кукольная семья: мама, папа, дети. И вот один из пупсов-мальчиков что-то натворил, не помню уже что. Лукас, папа, сказал, что его надо наказать. Он снял с пупса штанишки, уложил его на землю — мы сидели на площадке у песочницы. Потом отломил ветку с куста поблизости и стал лупить ею куклу. При этом Лукас ругался как грузчик. — Мия вздохнула и сунула картошку в рот. — Девочка, которая играла с этим пупсом, заплакала и попыталась его отнять. Лукас не давал. Они подрались. Брат хлестнул девочку своей хворостиной. В общем, воспитатели их разняли. Лукаса увели на разъяснительную беседу, но дурачок просто не понимал, что сделал не так. Все твердил, что пупс вел себя плохо, а он его просто воспитывал. Ведь его папочка всегда так воспитывал Дэвида — у нас на глазах. Хорошо хоть, Лукас тогда этого не ляпнул, но родителей все равно вызвали в сад.
Я с ужасом смотрела на Мию. Про свой бургер забыла — аппетит исчез, как не бывало. А девушка продолжала:
— Когда мы, все вчетвером, вернулись домой, отец сказал, что ему с Лукасом надо прокатиться. Брат, конечно, обрадовался, побежал к машине. Думал, наверно, что папа выставит мигалку: Лукасу очень нравилось ездить как настоящему полицейскому. Они уехали. — Мия тыкала картошкой в озерцо кетчупа, не глядя на меня. Ее пальцы окрасились алым. — Мне показалось тогда, что их не было очень долго. А когда они вернулись, я не узнала Лукаса. Лицо у него осунулось и побледнело, он молчал, и его трясло, как будто он сильно замерз. А тогда тепло было, лето. Он надолго затих, даже со мной говорить отказывался, а ночью плакал, когда думал, что я сплю.
— Отец избил его? — озвучила я давно напрашивавшееся подозрение.
Мия покачала головой, не отводя глаз от тарелки:
— Не думаю. Синяков у Лукаса я не видела, а спали мы в одной комнате. Но после того случая брат изменился. Стал бояться отца. Вообще стал тихим, пугливым, беспокойным. Начал сторониться других детей, играть предпочитал один. Даже от меня отдалился. Я, конечно, спрашивала его, что тогда сказал папа, куда они ездили. Но брат не отвечал. Если я настаивала, начинал трястись или реветь. А родители с тех пор не наказывали Дэвида при нас. Все происходило в подвале, куда нас не пускали. Вы же знаете, что с ним делали в подвале, верно?
Девушка подняла на меня блестящие, но совершенно сухие глаза. Я вспомнила свой поход в их бывший дом, следы на стенах и трубе в бетонной коробке, в которой обитал Дэвид.
— Он не рассказывал об этом, — ответила я, — но я читала желтую тетрадь.
— Пресловутый дневничок шизика. — Мия кривовато усмехнулась, сняла с бургер