В общем, сидела я одна-одинешенька в полях и чувствовала себя примерно как Уилл Смит в фильме «Я — легенда». Навес — одно название, все равно с него лило. У меня уже зуб на зуб не попадал, а главное — не понятно было, сколько там еще пришлось бы куковать! По дороге проезжала одна машина в час, да и кто меня подобрал бы с великом? Пришлось набрать папу, но у него же урок, телефон выключен. В итоге, когда он прочел наконец мою эсэмэску, я уже превратилась в обтекающую сосульку в форме девочки. Конечно, па я сказала, что наехала на стекло на дороге, вот колесо и спустило. Но он все равно психанул — не из-за колеса, а из-за того, что учитель меня бросил. Типа это его была ответственность, чтобы никто не потерялся и не отстал. Сказал, что Уффе, нашему трудовику, предстоит серьезный разговор в учительской.
Мне пофиг. Я очень надеюсь, что после всего заболею. Тогда — ура! — не надо будет ходить в школу и смотреть на гнусные рожи одноклассников. Жалко только Д. Он же останется совсем один — против всех.
13 марта
Лучше бы я заболела! Не пришлось бы тогда пережить такое… такое… Этому даже названия нет! Ну, может, есть, но не в моем языке. Почему-то я уверена, что придумал все Эмиль. Ни у кого из нашего класса мозгов бы на такое не хватило, уж слишком это оказалось изощренно и низко. А главное — мне вроде бы ничего и не сделали. Меня пальцем никто не тронул. Слова плохого не сказал. Вообще никакого слова… У-у, как же я себя ненавижу! Снова сижу и реву. Стала такой размазней! А хуже всего то, что я не выдержала и разревелась прямо в школе, перед всеми ними… А-а, просто готова убить себя об стену за это!!!
Случилось все на школьном дворе. Весна, потеплело, на переменах нас стали выгонять на улицу. Нам с Д. тоже пришлось выйти. И уж не знаю, как так получилось, но вот вроде мы только что были вместе, и вдруг — раз, между нами толпа.
Меня окружили — в основном ребята из нашего класса, но были и из параллельного, и даже из девятого и седьмого. Они стояли вокруг меня в несколько рядов. Просто, блин, стояли и тупо пялились, будто в каком-то ужастике, когда героя окружают кровожадные зомби.
Я сначала ничего не поняла. Пробовала говорить с ними, пробовала уйти. Но они молчали, на просьбы пропустить не реагировали. Разорвать круг у меня тоже не получилось: если я делала шаг вправо — все тут же тоже передвигались на шаг вправо. Я делала шаг влево — туда же двигались остальные. Меня словно заперли в живой клетке. Эти ублюдки смотрели на меня с любопытством: что я буду делать? Кто-то похихикивал, но большинство делало морду кирпичом. И все это длилось и длилось…
Знаю, перемена всего десять минут, но для меня тогда каждая секунда казалось вечностью. Мне стало страшно. Что они задумали? Вдруг набросятся все разом? Да, во дворе есть дежурные учителя, но разве они увидят что-то за спинами, разве успеют среагировать?
Я пробовала звать Д., но он не пришел. Теперь думаю, что его тоже удерживали где-нибудь. Но тогда меня охватила паника. Если даже Д. бросил меня, кто я тогда такая? Мишень для насмешек и общей ненависти? Шлюха, дура, чмошница, которой давно пора сдохнуть? Они же все только и ждут этого, так?
Вот тогда-то я и разревелась. Черт, никогда раньше не чувствовала себя такой жалкой и беспомощной! Я плакала, размазывала слезы по лицу, а эти уроды продолжали стоять и смотреть. Любопытство сменилось в их глазах презрением. Круг распался, только когда прозвенел звонок.
Я и не подумала вернуться в школу. Даже рюкзак из класса не забрала. Бросилась к своему велику, не разбирая дороги. Кажется, слышала голос Д. — он кричал мне вслед. Но даже он не смог бы меня остановить.
Когда папа пришел домой, я сказала, что ушла с уроков, потому что мне стало плохо. Д. занес мне мою сумку. Па ее взял, но Д. завернул на пороге. Если честно, я действительно не хотела тогда никого видеть.
На следующий день я и правда заболела. Температура поднялась, но немного, зато жутко болело горло. Я не просто глотать не могла, дышала с трудом. Ощущение было такое, будто поперек глотки рыбья кость застряла. Пыталась откашляться, но ничего наружу не выходило. Я кашляла и кашляла и в конце концов начала отхаркивать кровь.
Папа жутко перепугался, повез меня к врачу. Тот меня осмотрел, но не нашел ничего кроме обычного фарингита, которым я болею регулярно. А я сидела уже в полуобморочном состоянии. Почему-то мне казалось, что непременно умру. Задохнусь на фиг, и крышка. Или истеку кровью. Или и то, и другое.
Врач сказал, что, возможно, это у меня нервное. Спросил, какая у меня нагрузка в школе, не испытываю ли я стресс. Я просипела что-то про контрольные — говорить нормально уже не могла, голос почти пропал. Врач напичкал меня успокоительными и отправил домой. Я вырубилась, как только мы приехали — заснула как убитая.
Сейчас все еще сижу дома. Голос ко мне вернулся, но я не спешу это показывать. Походу, папа начал о чем-то догадываться, и ему не терпится со мной поговорить. А вот мне терпится.
Д. пытался пару раз зайти меня проведать, но папа его не пустил. Я знаю об этом, потому что в последние дни часто сижу у окна. Оно мне заменяет телевизор — телик смотреть не хочу. Наверное, Д. это заметил. Теперь он — если видит меня в окне — по пути в школу и из школы разыгрывает для меня маленькое представление. Он такой милый, пытается поднять мне настроение. То изображает лунную походку — получается у него ужасно; то дикарский танец; то делает вид, что на него напали лесные муравьи; то падает на землю и ползет, будто под обстрелом… Бедный Д… Он так старается развеселить свою принцессу Несмеяну!
А вчера он подбросил в почтовый ящик записку, пока я наблюдала за его выкрутасами. Мне удалось незаметно выскользнуть из дома, когда папа возился со стиральной машинкой, вытащить бумажку из ящика и тихонько вернуться в дом. Оказалось, Д. снова написал мне стихи! Вот такие:
Твое лицо первое,
что я хотел бы видеть,
когда засыпаю, и последнее —
перед тем как закрою глаза.
Оно — мое солнце, моя луна,
мой тотем.
Оно — аквариум, в котором я пойман
и видим всем.
Оно — гонг, оно — закладка
в книге о том, кто я есть.
Оно — колодец,
из которого видно звезды,
оно — смерть.
Оно — след от чашки,
в которой плещется моя кровь.
Я не боюсь,
не боюсь,
не боюсь
Love.
Прочитав это, я подошла к зеркалу и долго всматривалась в свое отражение. Да, физиономия у меня действительно круглая и бледная, прямо как луна, и плоская, как бумажная закладка. Почему Д. написал, что не боится? Я такая страшная? Ага, как смерть. Жуть. Но вот это маленькое «Love» в конце мне понравилось. Какая бы я ни была, Д. меня любит. Уж в этом я уверена. Но достойна ли я его любви? После всего, что я сделала — и не сделала.
Если бы только я была смелой… Если бы была умнее… Если бы была чище и тверже… Если бы имела гордость… Если бы нашла в себе силы…
А я просто сижу и реву. Сижу и реву.
АЛКА
Магнус Борг, очевидно, решил, что может донимать меня своими звонками в любое время дня и ночи. Если еще несколько дней назад я с надеждой и нетерпением ждала новостей о ходе следствия, то теперь, стоило на экране мобильного высветиться имени полицейского, у меня екало в груди. Поставит ли этот звонок точку в деле Шторма? Жирную кровавую точку.
Я извинилась перед Мией, которая без видимого аппетита доедала бургер, и приняла вызов.
— Вам говорит что-нибудь слово «алка»? — перешел к делу Борг сразу после короткого приветствия.
— Алка? — повторила я, машинально возя по столу салфеткой, — на скатерти оказалось кетчупное пятно. — Что-то знакомое… Стойте, разве это не страховая компания? Наш дом у них застрахован, если не ошибаюсь.
— Ну да, ну да, — пробурчал следователь, явно недовольный моим ответом. — А больше никаких ассоциаций у вас это слово не вызывает?
Я нахмурилась. Полицейский что, решил поиграть в психолога? Обычно панцири такие вопросы задают, чтобы выяснить, что с тобой не так. На всякий случай я все же покопалась в памяти. Пусто.
— Нет. А почему вы спрашиваете?
— Помните надпись на обороте фото с Дэвидом, которое дала вам Лив? Есть версия, что это акроним. — Борг подышал в телефон, дожидаясь моей реакции.
Я молчала. Слово «акроним» звучало знакомо, как что-то из университетской программы, но его значение вспомнить я, хоть убей, не могла.
— Акроним — это аббревиатура, сокращение по первым буквам словосочетания или фразы, — терпеливо пояснил следователь. — Помните, имена на фото были написаны в столбик. Если сложить заглавные буквы, получится АЛКА.
В висках начала пульсировать боль, распространяясь на лоб.
— Не понимаю. При чем тут страховая компания?
Борг вздохнул:
— Да вот и я пока не понимаю. Хотел спросить об этом Лукаса, но его телефон не доступен.
— Лукаса? — Похоже, все, на что я сегодня способна — изображать попугая. Да еще и тупого.
Мия, услышав имя брата, застыла с вилкой в руке и вопросительно уставилась на меня. Я успокаивающе улыбнулась.
— Он левша, — пояснил следователь, шурша какими-то бумажками. — В школе это подтвердили. Понимаете, Лив сделала копию фото специально для вас. Значит, если надписала ее не она, то это должен был быть кто-то в квартире Винтермарков — больше вы ни с кем не встречались до моего прихода, так? Эмиль — правша. Мать братьев не встает с постели. Остается Лукас. Пока вы спали, он мог покопаться в ваших вещах и найти фотографию.
— Но… зачем ему это? — В правый висок начало ввинчиваться невидимое сверло. Боль стреляла в глаз и отдавалась под верхним веком.
— Пока не ясно, — ответил Борг. — Я попытался перехватить Лукаса у школы, чтобы задать этот вопрос, но мальчишка словно испарился. Не знаете, где он мог бы быть?
Я перевела блуждавший по помещению взгляд на Мию.