Но как все было на самом деле? Аполлон ей мало что рассказал, не больше она узнала из сплетен и новостных колонок в газетах. Тревельон когда-то его арестовал, но теперь прилагал все силы к тому, чтобы доказать его невиновность. В этой истории было множество пробелов, и Лили надоело получать информацию из вторых рук.
Откашлявшись, неожиданно громко в воцарившейся тишине, она спросила:
— Можешь рассказать, что случилось той ночью?
Аполлон собирался поворошить поленья в камине, но, услышав слова Лили, на долю секунды замер, потом поднялся и отряхнул руки. Пламя камина отражалось от его лоснящейся кожи, и Лили был хорошо виден его профиль — крупный нос, выпуклый лоб, грубо очерченные губы и массивный подбородок.
— Я был молод: всего двадцать четыре года, — услышала она его тихий голос. — Всего — потому что большую часть своей жизни я учился: сначала в Харроу — это одна из девяти старейших привилегированных мужских частных средних школ, а затем в Оксфорде. Приехав в Лондон, я получал мизерное денежное содержание от графа, которое мне передавали его поверенные, но эти деньги уходили на выпивку и женщин.
Аполлон повернулся, но Лили по-прежнему не видела выражения его лица.
— Ничего удивительного в этом нет: такой образ жизни ведут многие молодые джентльмены. Работать в таких семьях не принято, даже если они страдают от голода.
— Вы нуждались? — спросила Лили.
Аполлон покачал головой.
— Нет, но и в роскоши не жили. Отец потратил почти все деньги, что у нас были, и граф отказался дать ему еще. Из-за этого матери и сестре приходилось жить в деревне, причем очень скромно. Артемис никогда не участвовала в сезонах, у нее даже приданого не было. — Аполлон двинулся к кровати. — Но мне быстро надоело бесцельное времяпровождение, да и ждать от жизни было совершенно нечего. Предполагалось, что мне предстоит дожидаться, когда граф состарится и умрет.
Лили не могла представить, как можно такому сильному умному мужчине сидеть сложа руки в ожидании чьей-то смерти.
Аполлон сел в изголовье кровати и притянул Лили к себе, положив ее голову на грудь.
— В Оксфорде я увлекся новаторскими идеями в области ландшафтного дизайна. Это были грандиозные планы, призванные нарушить средневековые правила коротких прямых линий и упорядоченных посадок. Нас интересовала перспектива: великолепные виды, которые смогут радовать множество поколений, естественные линии и формы. Уже в Лондоне я начал переписываться с единомышленниками, чтобы обмениваться идеями и планами, а потом меня наняли благоустраивать поместье близ Оксфорда.
Аполлон обнял Лили крепче, и она подалась вперед, словно хотела без слов попросить его продолжать.
— Это открывало передо мной большие возможности, — опять заговорил Аполлон, но голос его звучал почему-то печально. — Работать приходилось много, в основном физически, хотя до этого я имел дело лишь с теорией. Мне потребовался целый сезон, чтобы полностью обустроить парк, потом меня порекомендовали для работы в другом поместье. И вот тогда мой дед узнал, чем я занимаюсь. И это стало катастрофой.
Лили сдвинула брови.
— Но почему?
— Потому что, — прошептал Аполлон, прижимаясь щекой к ее виску, — аристократы не работают. Дед счел мое желание изучать искусство создания масштабных ландшафтов ранним проявлением той же самой болезни, что свела с ума моего отца, и лишил меня денежного содержания. Он решил, что весь наш род с изъяном.
— О, Боже!
У Лили почти не было семьи, но судить человека так строго лишь из-за того, что он нашел себе дело всей жизни, ей казалось нелепостью.
Аполлон уткнулся носом в ее волосы.
— В то день я был в Лондоне, встречался с тремя приятелями. На ночлег мы сняли комнату в одной из таверн Уайтчепела и заказали еду и вино.
— Почему в таком ужасном месте? — удивилась Лили.
— Боюсь, у нас было не так уж много денег, чтобы рассчитывать на что-то более приличное.
Аполлон замолчал, но Лили ощущала его прерывистое дыхание.
— Что произошло потом?
— Мы распили бутылку вина, а после этого — темнота. Я проснулся на следующее утро с жуткой головной болью: казалось, череп вот-вот расколется, — и как только пошевелился, меня сразу же вырвало. А потом я увидел свои руки.
Он судорожно сглотнул и хрипло продолжил:
— Я напивался и раньше, но такого не было никогда. Мои руки были в крови, в правой я держал нож, кто-то кричал. Я попытался подняться, но не смог: не держали ноги. А мои друзья…
Лили сжала его руки, словно хотела успокоить, поддержать. Она уже знала, что случилось с его друзьями: трагедия подробно описывалась в бесчисленных газетных статьях, — и никому не было дела, насколько достоверно это описание. Все трое друзей Аполлона были зверски убиты.
— О, Боже! — прошептала Лили. — Какой ужас…
— Пришли солдаты, — безучастно продолжил Аполлон. Слышал ли он ее? — Меня увели в кандалах, причем цепи были на лодыжках, запястьях и шее, и отправили в Ньюгейт дожидаться суда. Меня постоянно рвало, и на протяжении нескольких дней я был не в себе. О тюрьме я почти ничего не помню, но зато хорошо помню Бедлам.
Лили прижала его ладонь к губам, давая понять, что он не обязан все это рассказывать, потому что очень боялась, что ему все же придется — не ради нее, ради себя.
— Его… запах до сих пор преследует меня. Нестерпимая вонь от немытых тел и людских испражнений. Здесь меня тоже держали на цепи, потому что в первые дни я пребывал в ярости от страха и отчаяния и вел себя как буйно-помешанный до тех пор, пока не ослаб от недостатка воды и пищи.
Лили всхлипнула от переизбытка чувств: просто невыносимо слушать, как сильного человека подвергали унижениям, словно дикого зверя, приковав цепями. Встав на колени, она обхватила его голову, прижала к груди и лишь тогда ощутила влажные дорожки слез на его щеках.
Аполлон уткнулся носом в ложбинку между грудями, судорожно вздохнул и продолжил:
— Артемис пришла ко мне, как только смогла: принесла еду и отдала все свои деньги моим тюремщикам, чтобы те не забили меня до смерти. Мой отец умер за год до этих событий, а мать — как только узнала о моем заточении в Бедлам: не выдержало сердце. Моя же сестра — гордая сестра — вынуждена была наняться в компаньонки к нашей кузине.
Голос Аполлона сорвался, и Лили принялась гладить его большую голову в попытке утешить, хотя и понимала, что потерпит неудачу. А он, как ребенок, повернулся и прижался щекой к ее груди.
— Наконец-то у Артемиды появилась крыша над головой, над ней больше не висели угроза голода. Я не спал несколько ночей, после того как получил известие о смерти матери, боясь, что сестру вышвырнут на улицу, но ничего не мог сделать, совсем ничего. Я должен был защищать ее, заботиться о ней: сделать все, чтобы она никогда ни о чем не беспокоилась, — но был совершенно бессилен. Даже человеком назвать меня было трудно.
— Ш-ш-ш! — Лили, уже не сдерживая слез, стала покрывать поцелуями его волосы. Немыслимо, что ему пришлось столкнуться с такой бесчеловечностью.
— То, что они творили… — Его голос звучал хрипло, надломленно. — Там была женщина, несчастная сумасшедшая, но как она пела! У нее был чудесный голос. Однажды ночью надсмотрщики пришли, чтобы надругаться над ней, но я окликнул их, начал насмехаться над ними, пытаясь отвлечь их внимание, и тогда они взялись за меня.
Лили замерла, ее горло сдавило от страха. О, храбрый Аполлон! Как это благородно и в то же время безрассудно — вызвать на себя гнев тюремщиков.
— Они били меня до тех пор, пока не потерял сознание. Именно тогда я лишился голоса. Позднее, после того как герцог Уэйкфилд спас меня и я лежал в постели, восстанавливая силы, я думал о ней. Однажды ночью я тайком пробрался в тот барак, но женщины уже не было: ее жизнь унесла лихорадка. Возможно, это и к лучшему.
Лили увидела, что глаза Аполлона закрыты, брови сурово сошлись на переносице, но он нашел в себе силы продолжить:
— Но я позаботился, чтобы надсмотрщик — тот, что руководил остальными — больше никому не причинил вреда. Я вытащил его из Бедлама и отдал вербовщикам. Где бы он сейчас ни находился, жизнь у него не сахар. Я никогда бы прежде не поступил так, но Бедлам меня изменил.
Они отобрали у него что-то очень важное, когда он был беспомощен, подумала Лили, но сломить не смогли, и это ее несказанно удивило.
Обняв его лицо ладонями, она заглянула ему в глаза и по-матерински мягко, как ребенку, сказала:
— Ты выжил. Все выдержал и выжил, а это главное.
Губы его изогнулись в горькой усмешке.
— У меня не было выбора.
Лили покачала головой.
— Выбор есть всегда. Ты мог бы сдаться, позволить им забрать твой разум и душу, но стойко продолжал бороться. Я считаю тебя настоящим мужчиной, смелым, сильным, справедливым — мне такие не встречались.
— Просто, я думаю, ты встречала не так уж много мужчин, — прошептал Аполлон вроде бы беззаботно, но лицо его все еще сохраняло печать произошедшей в его жизни трагедии.
Лили поцеловала его, но не как любовница, а по-матерински или по-сестрински, словно хотела сказать, что принимает его всего без остатка. Ее губы коснулись его лба, щек и, наконец, губ, но совсем легонько, словно благословение.
— Давай поспим, — предложила Лили, помогая Аполлону улечься.
Она укрыла их обоих одеялом, положила голову ему на грудь, прислушиваясь к биению его большого мужественного сердца, и вскоре провалилась в сон.
Аполлон открыл глаза с ощущением, что проспал и куда-то опоздал. Работая в парке, он просыпался с птицами, возвещавшими о восходе солнца, но здесь, в мягкой постели, да еще с женщиной под боком, было гораздо труднее вырваться из объятий сна.
Лили что-то пробормотала, когда он осторожно убрал ее руку со своего живота. Ему бы хотелось остаться подольше, разбудить ее поцелуями, заняться с ней любовью, но совсем скоро сюда придут слуги. К тому же чем быстрее он уйдет отсюда, тем выше вероятность, что не столкнется ни с кем из гостей. Поэтому Аполлон быстро оделся, подхватил свой сюртук, в последний раз окинул взглядом комнату и наклонился, намереваясь поцеловать Лили. Она вздохнула, перекатилась на его место и уткнулась во все еще теплую подушку.