— На востоке. Но виссараты теперь выдвинутся прямо туда. Нужно идти на север, в обход.
Я молчала, больше не задавала вопросов. Может, потом. Я выпрямилась:
— Пошли.
Мы вновь зашагали в темноте, но мне казалось, что просто ползем со скоростью улитки. Я старалась не думать об этом. Сейчас главным было движение. Отдалиться хотя бы на метр, на дюйм. И двигаться. Постоянно двигаться, чтобы хоть немного согреться. Башмаки быстро напитались сыростью, ноги стыли. Я смотрела на едва различимый впереди силуэт Фиры и панически боялась отстать. Фира… Я на мгновение остановилась, держась за дерево:
— Как твое имя? Настоящее имя?
Она тоже остановилась, мелькнуло светлое пятно лица — она обернулась:
— Розали.
— А мое — Марта.
От этого крошечного жеста в груди потеплело, мы будто стали ближе. Она тяжело вздохнула:
— Я уже полгода не слышала собственное имя, — даже усмехнулась, — будто не мое. Скажи, что мы выберемся. Скажи мне!
Я кивнула, сглатывая:
— Мы выберемся, Розали.
Мы вновь зашагали по ночному лесу, но теперь меня терзало отвратительное паническое чувство. В голове билась одна-единственная мысль: я боялась, что если Нордер-Галь не солгал — проклятая птица найдет меня. Я молилась, чтобы она сгорела вместе с его проклятым кораблем.
Глава 11
Занимался бледный рассвет. Мы шли всю ночь. Молча, сосредоточенно, из последних сил. Я продрогла так, что не чувствовала собственного тела. Ни рук, ни ног. Касалась пальцами древесных стволов, но не ощущала ни шероховатостей, ни холода. Я сама была холодом. Сентябрьские ночи становились промозглыми, а легкое платье лишь прикрывало наготу, но не давало ни капли тепла. Я мечтала о горячей воде, о клубящемся паре. Об обжигающем чае.
Я мечтала о доме. Которого больше нет.
Розали бессильно опустилась на ствол поваленного дерева, пыталась растереть руки, ноги. Шумно задышала, стараясь разогнать по телу тепло. Светало быстро, и я уже отчетливо видела в серой мути ее перепачканное лицо, разодранные чулки, платье в репьях. Лишь прическа так и лежала глянцевой шапочкой, волосинка к волосинке.
Она с усилием утерла щеки тыльной стороной ладони:
— Где-то здесь должна быть деревня.
Я села рядом, сжалась, обхватив колени:
— Откуда ты знаешь?
— Была на картах.
Я покачала головой:
— Но у нас нет карты.
Розали хмыкнула, постучала пальцем по виску:
— Карта здесь. Не слишком подробная, но — здесь.
Я молчала, пытаясь согреть дыханием ладони, но это не помогало, они лишь увлажнялись. Я посмотрела на Розали:
— Я, правда, думала, что тебе хорошо у них.
Она закусила губу, мелко закивала:
— Абир-Тан — неплохой мужик, ласковый. Разве что пьет много… А спьяну такого наговорит… И за десятую часть того, что слышала, пристрелили бы, если б узнали. Но я…— она усмехнулась, сделала характерный жест, будто запирала рот на ключ: — Ни-Ни. Не идиотка же… Так что, мне даже повезло. В сравнении с остальными. Но я из кожи вон лезла, сахаром покрывалась! Даже не ударил ни разу. Но солдатне черт знает что позволяет, считает, имеют право. Я в казармы даже сунуться боялась, чтобы не слышать всего этого. Так что… все было не так уж плохо. Так можно и протянуть…
Я сглотнула, чувствуя, как внутри все покрывается льдом. Я знала эти звуки, знала, о чем она говорит. Розали терла замерзшие ладони о ткань.
— Знаешь, каково быть домашней зверушкой? Приползать по первому зову, когда ему приспичит? А приспичивает, ой, как часто! Не иметь права отказать, даже если разваливаешься на части! Что? — она посмотрела на меня со злой кривой усмешкой. — Не успела еще?
Я покачала головой. Розали отвернулась, будто мой ответ вызвал глубокую досаду:
— Чувствовала себя подстилкой, дрянью. Особенно когда мне впрямь было хорошо с ним. А было… Было! — она почти выкрикнула. — Ненавижу себя за это! Думала, сдохну, пока не научилась наиром управлять. Так стало проще.
Я едва не подскочила:
— Как? Скажи! Как управлять?
Она повернулась:
— А сама не знаю. Чувствую, будто вот здесь что-то набирается, — она стукнула себя кулаком в грудь, — а потом отпускает.
— Что ты делаешь при этом? Что думаешь?
Розали отмахнулась:
— Да отстань ты — только вздохнула свободно. Даже вспоминать не хочу.
— Мне нужно! Скажи, прошу!
— Обратно собралась?
Я покачала головой.
— Дело твое — не держу. А мне в Омрон надо.
Она обхватила себя руками, потирая, шумно вздохнула. Ее лицо будто разом постарело на несколько лет.
— Я должна сына найти. — Она молчала какое-то время, потом подбородок задрожал. — Он совсем маленький. Крошка. Вот такой, — она протянула руку перед собой, показывая рост. — Разве можно спокойно жить, не зная, что с твоим ребенком? Не имея возможности его обнять? Ему пять. Было пять, когда я видела его в последний раз.
Она вдруг разрыдалась, закрыв лицо руками. Согнулась, вздрагивала. Я села поближе, погладила по спине:
— Ты найдешь его.
Розали поймала мою руку, крепко сжала:
— Ты прости меня за все эти слова. Ты — единственная за все это время, кому я могу все рассказать. Знаешь, как оно печет вот здесь, — она похлопала себя ладонью по груди, — когда заперто. Когда некому пожалеть.
Я молчала. Ее горе было таким неподдельным, таким глубоким. Будь я на ее месте, наверняка чувствовала бы то же самое.
— Значит, ты все это время планировала сбежать?
Она кивнула, всхлипнув:
— Я была одета, обута, я ела со стола Абир-Тана сколько хотела. Но ты не представляешь, что такое быть разлученной со своим ребенком. Каждый раз, когда я ела, я постоянно думала о том, сыт ли мой мальчик. Одет ли, обогрет? С кем он? Кто эти люди? — Она сжалась, будто хотела стать меньше, прошептала едва слышно: — Жив ли он.
— А что говорит сердце?
Она снова сжала мою руку:
— Сердце всегда надеется. Потерять надежду — все равно, что умереть. Тогда уже жить незачем. Я сделаю что угодно, чтобы снова увидеть его. Солгу, предам, убью. Нет ничего запретного. — Она будто очнулась, выпрямилась, задрала подбородок и шумно глубоко дышала, успокаиваясь.
Я поднялась, сжала руки в кулаки:
— Ты могла бежать одна, не рисковать из-за меня.
Она вскинула голову, поджала губы:
— Ты жалеешь?
Я покачала головой:
— Нет, конечно!
Розали резко встала:
— Вот и не задавай глупых вопросов. Надо идти. Чем дальше — тем лучше.
Я кивнула, но мне не понравилось, что она уходила от ответа:
— А если там виссараты?
Она покачала головой:
— Они идут на восток. Гарнизон стоит на заводе. Еще один, южнее, в Спикле. Это двести пятьдесят миль. На севере их быть не должно.
Я опустила голову:
— А если они станут искать нас?
Она усмехнулась:
— Надеюсь, у них полно других забот. Кто мы такие? Всего лишь бедные женщины. Как они говорят: с битым геном.
Я промолчала. Значит, она ничего не знает. Не знает, кто я такая, для чего нужна карнеху. Иначе ни за что не взяла бы с собой. Ее одну искать, скорее всего, не будут, но меня… Я уверена, что Нордер-Галь станет рыть носом землю.
Я выдавила улыбку в ответ, кивнула:
— И я надеюсь.
Я ни за что не признаюсь, иначе она бросит меня. Я чувствовала себя подлой, жестокой, но… Я не признаюсь. Я тоже хочу выжить.
Мы вышли на лесную опушку, на пригорок, поросший кустами шиповника. Ягоды уже горели оранжевым и выделялись яркими крапинами. Мы с бабушкой всегда осенью собирали шиповник. А зимой заваривали в чайнике. Бабушка утверждала, что там сплошные витамины. Вот бы бросить горсть в кипяток…
Холм был пологий, трава уже выцветала. А под слепком набухшего предгрозового неба казалась почти серой. Мы с Розали переглянулись, будто молча договаривались, и побежали в овраг, заросший хилым ивняком. Прошли низиной, цепляясь за ветки. Ноги вязли в напитанной влагой земле. Но так было надежнее. Я все время озиралась, смотрела на небо. Так, чтобы Розали не заметила. Я почти ждала проклятую птицу.
Овраг закончился. Дальше стелились холмы. Мы присели под кустом, осматриваясь. Правее виднелись деревья. Вероятно, речка или озеро. Над листвой поднималась хилая струйка белого дыма.
Розали улыбнулась:
— Деревня. Я же говорила!
Но я не разделяла этой скороспелой радости:
— Дым. Там кто-то есть.
Она кивнула, соглашаясь:
— Понаблюдаем из-за деревьев. Но дым — это тепло, Марта! Может даже еда.
Я сглотнула вязкую слюну:
— Если там не голодают.
Казалось, я все испортила. Розали поджала губы:
— Хотя бы посмотрим.
За спиной вдруг раздался шорох листвы. Что-то жесткое ткнулось мне в спину, похожее на дуло винтовки:
— А ну, стоять!
Розали развернулась в мгновение ока, вытянула руки с зажатым пистолетом. Напряженно вглядывалась, но почти сразу лицо прояснилось, она опустила оружие. Я с опаской повернулась.
Бабка. Дряхлая старуха с холщовой сумой через плечо. То, что утыкалось мне в спину, было обычной палкой, самодельной клюкой.
— А ну! Кто такие?
Розали уже убрала оружие в чулок:
— Мы заблудились, бабушка. Промерзли.
Старуха кивала, подозрительно щурясь:
— Заблудились… Бывает… Бывает…
Мы обе молчали. Бабка стукнула палкой о землю, будто повелевала:
— А ну, девоньки, за мной. У меня баня топлена, хлебов третьего дня напекла.
Мы с Розали переглянулись, едва сдерживая счастливые улыбки. При одной мысли о хлебе и тепле внутри все пело. Бабка шагала на удивление резво, так, что мы обе едва поспевали. На вид ей было лет сто. Стеганая фуфайка, выцветшая шерстяная косынка на голове, полосатая юбка до самой земли. Она повернулась ко мне, лукаво улыбнулась:
— А я шиповник на опушке собирала. Много уродилось. Крупный!
Я лишь кивала. Теперь я не думала ни о чем, кроме еды и тепла. Будто коченела и коченела с каждым шагом, теряя последнюю стойкость. Наверняка заболею. Я всегда плохо переносила холод.