— В самом деле не жалеешь?
— Нет! Вот только с одеждой дело плохо. Кстати, спасибо за босоножки. Они просто чудо.
— Рад услужить. Кстати, мне так понравилась твоя история, что я согласен покупать тебе новый наряд каждый раз, как окажемся в городе.
— Ловлю на слове.
— Боже, просто сердце разрывается видеть, как женщина идет на все, чтобы свести концы с концами и при этом не уронить достоинства!
Молли улыбнулась.
— Кевин! Привет! — раздался женский голос с отчетливым немецким акцентом.
Молли подняла глаза. К ним спешила изящная блондинка с маленькой белой коробочкой в руках. Черные слаксы и топ с треугольным вырезом были прикрыты передником в бело-голубую полоску.
— Кристина, это ты! Рад тебя видеть!
Кевин расплылся в слишком чувственной, по мнению Молли, улыбке и встал. Женщина протянула ему картонную коробочку с голубой наклейкой «Сей Фудж».
— Вчера вечером тебе, кажется, понравилась помадка из нашей кондитерской, да? Это маленький подарок на новоселье. Добро пожаловать в Уинд-Лейк! Тут все образцы наших изделий.
— Огромное спасибо.
Он выглядел невероятно довольным, и Молли с трудом подавила желание напомнить ему, что это всего лишь помадка, а не кольцо Суперкубка.
— Кристина, это Молли. Кристина — владелица кондитерской рядом со сквером. Я познакомился с ней вчера, когда заехал в город за гамбургером.
Кристина была значительно более стройной, чем полагалось владелицам кондитерских. Молли посчитала это обстоятельство преступлением против природы.
— Рада познакомиться, Молли.
— Я тоже.
Молли с удовольствием проигнорировала бы ее любопытный взгляд, но такая самоотверженность была выше ее сил.
— Я — жена Кевина.
— Вот как!..
Ее разочарование было столь же откровенным, как и затея с подарочной коробкой.
— Мы живем раздельно, — некстати вмешался Кевин. — Молли пишет детские книжки.
— Неужели? Я тоже всегда хотела написать детскую книжку! Может, вы найдете время дать мне несколько советов?
Молли приветливо улыбнулась, но промолчала. Неплохо бы хоть раз в жизни встретить человека, который не жаждал бы написать детскую книжку. Люди считают, что это легче легкого, поскольку детские книжки обычно короткие. Они понятия не имеют, чего стоит написать действительно хорошую историю, не только познавательную, но и такую, которая понравилась бы детям. У детей свои критерии и своя логика, чаще всего непонятная родителям.
— Жаль, что тебе придется продать лагерь, Кевин. Мы будем скучать по тебе, — начала Кристина, но тут заметила женщину, входящую в кондитерскую, и встрепенулась. — Мне пора. Когда в следующий раз приедешь в город, заходи. Попробуешь моего шоколада с вишнями.
Едва она исчезла из виду, как Молли повернулась к Кевину:
— Ты не можешь продать лагерь!
— По-моему, ты с самого начала об этом знала.
Верно, но тогда ей было абсолютно все равно. Теперь же мысль о том, что Кевин готов сбыть его с рук, была невыносима. Лагерь — часть истории его семьи, и Молли никак не могла отделаться от ощущения, что теперь и ей это место стало дорого.
Неверно поняв ее молчание, Кевин утешил:
— Не волнуйся. Мы здесь надолго не останемся. Как только я найду управляющего, уедем.
По пути в лагерь Молли пыталась разобраться в своих мыслях. Именно здесь настоящие корни Кевина. Родителей он потерял, братьев и сестер у него нет, а для Лили, похоже, в его жизни места не нашлось. Дом, в котором он вырос, принадлежит церкви. С прошлым его ничего не связывает, кроме этого лагеря. Не правильно, нехорошо избавляться от своего детства.
Вдали показалась площадь, и ею овладело знакомое умиротворение. Шарлотта Лонг подметала крылечко коттеджа, какой-то старичок катил навстречу на большом трехколесном велосипеде, пожилая пара сидела на скамеечке. Молли упивалась видом сказочных домиков и тенистых деревьев.
Все тут было ей знакомо, словно она сотни раз бывала здесь. Так и есть — неожиданно она ступила на страницы своей книги и оказалась прямо в Соловьином Лесу.
Не желая сталкиваться с отдыхающими. Лили пошла по узкой тропинке, ведущей в лес за площадью. Она переоделась в слаксы и топ табачного цвета с квадратным вырезом, но все же задыхалась от жары и жалела, что недостаточно худа, чтобы носить шорты.
Она вышла на широкий луг, где трава была едва не по колено. Пальцы приятно горели, и напряжение, терзавшее ее весь день, немного отступило. Она услышала журчание ручья и, повернувшись, увидела нечто настолько неуместное, что тихо ахнула.
Перед ней был хромированный стул с красным виниловым сиденьем из закусочной.
Как он тут оказался?
Лили направилась к стулу и увидела небольшую речку с каменистыми берегами, поросшими папоротником и камышом.
Стул стоял на обветренном, покрытом пятнами мха и лишайника валуне. Красный винил блестел на солнце, на ножках и спинке не было видимых следов ржавчины. Значит, его поставили сюда недавно. Но почему? И стоит он ненадежно — стоило прикоснуться к нему, как стул зашатался.
— Не трогайте!
Лили, вздрогнув, обернулась и увидела здоровенного верзилу, настоящего медведя, скорчившегося в лучах солнца на краю луга. Она испуганно схватилась за горло. Позади раздался плеск: стул все-таки свалился в воду.
— Дьявол!
Незнакомец резво вскочил. Господи, настоящий великан, с плечами шириной с двенадцатирядное лос-анджелесское шоссе и мрачным грубоватым лицом типичного злодея из старого вестерна, в стиле «у меня есть способы заставить таких дамочек, как ты, развязать язык». Единственное, что несколько выбивалось из общей картины, — отсутствие щетины на квадратных челюстях. А волосы! Оживший кошмарный сон голливудских визажистов. Густые, седеющие на висках, а концы доходили едва не до плеч и при этом выглядели так, словно их отхватили ножом, который этот человек, вне всякого сомнения, таскал в сапоге. Правда, обут он был в потертые кроссовки. Толстые носки сбились у щиколоток. Темные глаза казались глубокими провалами на дочерна загорелом, зловеще-привлекательном лице.
Любой голливудский продюсер отдал бы левую руку за такого актера.
Вот какие мысли теснились в голове Лили, в то время как ей следовало прислушаться к одной-единственной: Беги!!!
Он шагнул к ней. Старая голубая джинсовая рубашка и шорты цвета хаки не скрывали мускулистых рук и ног, покрытых пушком темных волос.
— Знаете, сколько времени у меня ушло на то, чтобы поставить стул именно так?
Лили опасливо попятилась.
— По-моему, у вас слишком его много. Я имею в виду свободное время.
— Упражняетесь в остроумии?
— О нет, — пробормотала она, продолжая отступать. — Определенно нет.
— Развлекаетесь? По-вашему, это очень забавно — испортить работу целого дня?
— Работу?
Его брови угрожающе сошлись на переносице.
— Чем вы занимаетесь?
— Занимаюсь?
— Стойте смирно, черт бы вас побрал, и перестаньте трястись!
— Я не трясусь!
— Ради Бога! Я ничего плохого вам не сделаю.
Тихо ворча, он вернулся туда, где сидел, и поднял что-то с земли. Она воспользовалась передышкой, чтобы подобраться ближе к тропинке.
— Я велел вам не двигаться!
Он держал нечто вроде блокнота и оттого больше казался не опасным, а просто невероятно грубым. Лили окинула его хорошо отработанным взглядом оскорбленной голливудской королевы.
— Похоже, кое-кто забыл о хороших манерах.
— Пустая трата энергии. Я искал уединения. Неужели это такая роскошь?
— Конечно, нет. Я ухожу.
— Туда! — Он сердито ткнул пальцем в сторону ручья.
— Простите?
— Сядьте там.
Страх прошел, осталось лишь легкое раздражение.
— Не стоит, пожалуй. Извините, я спешу.
— Повторяю, вы испортили мне день. Имейте по крайней мере совесть и попробуйте загладить свои грехи. Посидите смирно час-другой.
Лили внезапно сообразила, что он художник.
— Почему бы мне просто не убраться отсюда?
— Кому я сказал!
— Вас никто не учил вежливости?
— Мне некогда заниматься пустяками. Сядьте на тот валун, лицом к солнцу.
— Спасибо, но я не загораю. Это вредно для кожи.
— Хоть бы раз в жизни встретить красивую женщину, не склонную суетиться.
— Ценю ваш комплимент, — сухо заметила Лили, — но я была достойна этой оценки добрых десять лет и сорок фунтов назад.
— Не мелите чушь.
Незнакомец выхватил карандаш из кармана рубашки и стал набрасывать что-то на бумаге, не удостоив ее ни единым словом и не позаботившись сесть на маленький походный стульчик, который она заметила чуть поодаль.
— Поднимите подбородок. Господи, вы и в самом деле прекрасны! — бросил наконец он совершенно равнодушно.
Ей ничуть не польстила похвала, и она едва не выпалила, что ему стоило бы увидеть ее в расцвете лет.
— И все же, — усмехнулась она, чтобы позлить его, — я не собираюсь долго стоять на солнце.
Карандаш продолжал летать над этюдником.
— Не люблю, когда модели болтают во время работы.
— Я не ваша модель.
Когда она собиралась отвернуться и уйти, он сунул карандаш в карман.
— Разве я могу сосредоточиться, если вы не в состоянии и секунды постоять спокойно?
— Прошу зарубить на носу: мне все равно, сосредоточенны вы или нет.
Мужчина грозно нахмурился, и у Лили появилось отчетливое ощущение, что он пытается решить, стоит ли заставить ее остаться. Наконец он кивнул:
— В таком случае встретимся здесь завтра утром. Скажем, часиков в семь. Солнце не успеет подняться высоко, и вы не загорите.
Ей вдруг стало смешно.
— Почему не в половине седьмого?
— Вы надо мной издеваетесь, — догадался он.
— Вижу, вы не просто грубиян, а грубиян проницательный. Потрясающее сочетание. Просто невозможно устоять.
— Я заплачу вам.
— Вряд ли я вам по карману.
— А вот в этом позвольте усомниться.
Лили усмехнулась и ступила на дорожку.
— Вы знаете, кто я? — окликнул он.