– Слушайте, шеф, я всю ночь мочил людей и получал пули и удары сам. У меня рана на ноге, а в легких осталось достаточно осветительного газа, чтобы на нем могла три месяца работать дюжина уличных фонарей. Вы не думаете, что раз уж я все-таки не деревянный, то должен немного прийти в себя?
– Вы такой человек, – вздыхает он, – что, глядя на вас, не думаешь, что вам может быть нужен отдых. Простите меня, Сан-Антонио. I
Когда он начинает говорить таким тоном, я готов на любые уступки. Не знаю, заметили ли вы это или нет, но лестью от меня можно добиться чего угодно.
У каждого свои слабости, верно?
Я захожу в медчасть конторы продезинфицировать рану. К счастью, она оказывается совершенно неопасной. Медсестра, мамаша Рибошон, уверяет, что все затянется через пару дней. Надо сказать, что мамаша Рибошон очень оптимистичная дама, когда речь идет о шкуре моих коллег. Она столько всего повидала в конторе, что целый магазин автомата, всаженный в потроха, для нее почти что пустячок. Странная штука, но эта виртуозная мазальщица йодом – неженка. Перевязывая вам шрам длиной в сорок сантиметров, она рассказывает о своей пояснице, астме и целой куче мелочей, от которых она якобы страдает. При этом она изъясняется с изяществом рыночной торговки.
В тот момент, когда она льет мне на рану спирт, я слегка вскрикиваю. Этого достаточно, чтобы старая грымза взорвалась.
– Мокрая курица! – орет она. – Баба! Размазня! Мамашу Рибошон больше всего бесит, когда на ее сарказм не отвечают тем же. Чтобы доставить ей удовольствие, я называю ее старой развалиной, кособокой и извращенкой. Заключаю я уверением, что она разлагается заживо, это видно и чувствуется по запаху, а в конторе ее терпят исключительно из жалости.
Тут она расцветает. Она в восторге и едва сдерживает смех. Я оставляю ее наедине с ее экстазом...
Возле конторы есть маленький отельчик, хозяин которого – мой старый приятель. Я иду туда. Он только что встал и спрашивает, чем может мне помочь. Я ему сообщаю, что, если он зажарит мне два яйца с куском ветчины, даст бутылку рома и приготовит приличную постель, я буду самым счастливым человеком.
Этот парень быстро соображает. Два яйца зажарены великолепно, кусок ветчины шириной в две мои руки и отличного качества, а постель достаточно удобная.
Через несколько минут, хорошенько подкрепившись, я сплю без задних ног.
Мне снится, что я сижу на розовом облаке, свесив ноги. Красивое солнце, золотое, как пчела, греет меня и наполняет нежной легкостью. На облаке я чувствую себя удобно, как папа римский. Вдруг вокруг меня, словно бабочки, начинают порхать красные губы. Я хочу поймать парочку и поцеловать, но это не так просто, потому что я могу шлепнуться с облака. Наконец мне удается схватить очень красивый экземпляр. В этот момент раздается трезвон. Может, этот шум устроил архангел? Я осматриваюсь и вижу, что нахожусь не на розовом облаке, а в постели, в гостинице, а трезвонит не труба архангела, а телефон.
Я прячу голову под подушку, проклиная того, кто изобрел эти звонки. Лучше бы он завербовался в Африканский батальон.
Звонки не прекращаются. Что они, решили меня доконать? Что они себе воображают? Что я робот?
Наконец я просыпаюсь окончательно. В конце концов, может быть, появилось что-то важное?
Я со стоном протягиваю руку и снимаю трубку.
– Алло? – Это Жюльен.
– Какой еще Жюльен?
Я вовремя вспоминаю, что так зовут хозяина гостиницы.
– Ну Жюльен, и дальше что? Это основание мешать мне спать?
Мой выпад его не обескураживает, потому что ему известно: в Париже нет второго такого скандального типа, как я.
– Простите, что разбудил вас, комиссар, но, кажется, это очень важно. Я усмехаюсь.
– Вы в этом не уверены?
– Но...
– Что «но»? Я вам плачу или нет? Я имею право поспать. У вас что, начался пожар?
– Нет.
– Так оставьте меня в покое.
И я швыряю трубку.
Я опускаю голову на подушку и закрываю глаза. Если бы я мог вернуться на мое облако... Но нет! Никак не могу заснуть.
Я кручу диск телефона.
– Алло, Жюльен?
– Да, господин комиссар.
– Так чего вы от меня хотели?
– Вам только что принесли толстый пакет.
– Пакет?
– Да.
– Кто?
– Мальчишка... Кажется, это срочно. Очень срочно.
– Кто прислал пакет?
– Не знаю.
Я размышляю. Это, должно быть, шеф. Он один может знать, что я пошел отдохнуть в этот отельчик.
– Посмотри, что в нем, Жюльен.
– Хорошо, господин комиссар.
Жюльен кладет трубку на стойку, и я слышу, как он шелестит бумагой. Он разрезает веревку, снимает обертку Вдруг раздается жуткий взрыв.
Я прыгаю в брюки и выскакиваю в коридор. Сверху я вижу всю сцену целиком: стойка разнесена в щепки, обломки залиты кровью. На регистрационном журнале лежит челюсть Жюльена, а его мозги украшают стену
Глава 17
За пару секунд холл наполняется народом. Все население гостиницы – клиенты и персонал – выскакивает и начинает громко орать. Никто ничего не понимает, но зрелище так ужасно, что у большинства женщин начинается истерика.
Я вызываю свой палец на секретное совещание, и мы с ним приходим к заключению, что события ускоряются, и если я не буду пошевеливаться, то скоро из Сан-Антонио выйдет отличный жмурик. Слишком многие хотят вывести меня из игры.
– Полиция! – кричу я.
Тут же наступает полная тишина и все морды поворачиваются ко мне, выражая любопытство. Их немного удивляет, что полицейский стоит в одной рубашке, но ситуация такова, что я мог бы их убедить, что я шах Ирана.
– Несколько минут назад сюда принесли пакет, который был оставлен у стойки. Кто-нибудь находился рядом в этот момент?
– Я, – говорит один коридорный.
– Прекрасно. Идите со мной в мою комнату. Нам надо немного поговорить.
Прибегают ажаны Я им говорю, кто я, и приказываю успокоить собравшихся, потом иду в телефонную кабину предупредить шефа.
– Эта охота на вас просто невероятна! – восклицает он.
– Действительно.
– По идее, после того, что произошло этой ночью, у них должна быть единственная забота – спрятаться!
Да, должна быть.
Если они идут в атаку, значит, считают меня опасным. Жутко опасным. Не потому что я их знаю, этого недостаточно, а потому что они думают, что мне известен какой-то очень важный факт, который может их уничтожить. В их мозгах есть четкая мысль кому-то из нас не жить – мне или им. Когда я найду, чего они боятся, то окажусь у цели.
– Будьте осторожны.
– Не беспокойтесь. И потом, как вы видите, мне везет. Если бы я не попросил того парня открыть пакет... В общем, он погиб из-за меня.
– Главное – что вы живы.
Какой босс чувствительный! У него не выжмешь слезу, играя жалостливые мелодии!
Я возвращаюсь к ожидающему меня коридорному. Мы поднимаемся в мою комнату. Одеваясь, я его спрашиваю:
– Кто принес пакет?
– Мальчишка. Он сказал, что это для комиссара Сан-Антонио, и добавил, что это очень срочно и надо передать ему в собственные руки.
– Вы знаете этого мальчишку?
– Кажется, уже видел его в округе.
Я завязываю галстук и встаю перед лакеем.
– Значит, так, старина, снимайте ваш фартук и следуйте за мной. Мы должны во что бы то ни стало найти мальчишку. Это срочно.
– Хорошо, господин комиссар. Париж освещен веселым солнышком. Я полной грудью вдыхаю влажный воздух. Чертовски приятно дышать, когда пережил такие часы, как я. Улица очень оживлена. Зеленщики кричат, расхваливая свой товар. На пороге дверей стоят консьержки. В общем, весь веселый парижский народ! Лично нас интересуют пацаны. Мы так всматриваемся в каждого, что люди начинают оглядываться, подозревая в нас вышедших в загул извращенцев.
– Где вы видели того мальчишку?
Он пожимает плечами.
– Да где-то здесь Не могу сказать точнее... Если бы я знал, что однажды – Разумеется, он не знал, «что однажды...» Если бы люди знали, «что однажды...», все бы жутко упростилось. И стало бы не таким веселым, что тоже надо помнить.
Я беру коридорного за руку.
– Сколько ему может быть лет?
– Двенадцать, не больше.
– Во сколько он зашел в гостиницу?
– В девять без нескольких минут.
– Как он был одет?
– В серую куртку... понял, он в школе. Вы это хотели сказать?
– Именно... Вы знаете, где находится районная школа?
Знает: она в двух шагах от нас. Мы направляемся туда, и я прошу директора принять меня. Это хрупкого сложения педагог в очках, отрастивший бородку клинышком, чтобы выглядеть солиднее. Я так и слышу, как ученики зовут его «Козел», «Борода», «Метелка» и тому подобными именами. Я в двух словах объясняю ему цель нашего визита. Он горд от мысли, что один из его учеников мог сыграть роль в криминальной истории, пусть даже это роль посыльного. Он раздувается от гордости, уже видя свою бородатую физию на первой странице «Детектива».
Мы начинаем обход. Когда мы заходим в класс, мальцы встают. У меня такое ощущение, что я назначен школьным инспектором. Коридорный смотрит и качает головой... Нет, паренька, принесшего пакет, здесь нет, как масла в брошке.
Неужели удача отвернулась от меня?
Когда мы заканчиваем осмотр, я чувствую, что в горле начинает щекотать от досады. Я думал, что приход в школу – отличная идея. Теперь придется бросать на поиски этого паршивца большие полицейские силы.
– Мне очень жаль, – вздыхает директор.
– Мне еще жальче.
Он протягивает мне руку, запачканную красными чернилами. Я смотрю на нее, но не пожимаю, как будто это дохлая рыба. Бедный педагог не знает, что с ней делать: то ли сунуть в карман, то ли в холодильник
Но я не пожимаю ее не потому, что хочу его унизить. Я никогда не обижаю хороших людей, помогающих мне делать мою работу. Нет, я оставляю ее в подвешенном состоянии, потому что думаю. Я думаю, значит, существую. Думаю я о том, что существует две категории учащихся: присутствующие и отсутствующие. Раз нашего разносчика бомб нет в первой, он вполне может принадлежать ко второй