Жизнь летнего дворника, да. Все великолепнее и великолепнее, пока великолепие не попрет наружу и она не взорвется солнечным светом от чистой радости, что бурлит внутри.
Это ложь только наполовину: ведь чем дольше ждешь слэшера, тем сильнее предвкушение. Снова и снова, наблюдая, как Лета Мондрагон выходит из маленькой элегантной «Ауди» и движется к причалу, где стоит похожий на сигарету катер «Умиак», Джейд так и тянется к ней, словно хочет предупредить, все объяснить, но не выдает себя ни единым жестом. Разве что глазами. Рано или поздно сказать все равно придется. Не потому, что Джейд собирается ее к чему-то подталкивать, просто из вежливости.
Джейд еще не вызвала Лету Мондрагон на разговор, потому что на сто десять процентов не уверена, что все происходит не только у нее в голове, что она не выдает желаемое за действительное. Может быть, во всем виноваты видеокассеты. Может быть, накопившаяся в ней ненависть ползком пробирается в мозг, красит мысли в черное, искажает восприятие реального мира.
Когда особые знаки появятся в небе, это и будет сигнал – началось.
Пока остается лишь наблюдать и ждать. Вот только… только на этот раз все непременно случится! Лета Мондрагон не появилась бы, не будь поблизости слэшера. Как иначе? Правда, не всегда ясно, кто появится первым – слэшер или последняя девушка, курица или чертово яйцо, но раз есть одно, должно быть и другое, и не важно, что раньше, а что позже.
Вообще-то Джейд знает, что должно быть первым: слэшер, конечно. Он является исправить ошибки прошлого, потом его заносит, и природа выталкивает на поверхность защитника, ставит заслонку, шлет силы в лице одной-единственной особы женского пола, своего яростного ангела – последнюю девушку. Она – единственный барьер, способный остановить слэшера.
Джейд больше не пишет трогательных заметочек для мистера Холмса. Тех дней уже нет, прошли навсегда. Теперь она участвует в слэшере самолично.
Удар ножом.
На сей раз мертвая птица. Через пластиковую палку Джейд ладонью чувствует мясо и сдавленный хруст и не прогоняет это ощущение, представляет, как распростерлась на земле рука отца, как цепляются за гравий пальцы, как непроизвольно дергается левый ботинок, а ушная раковина наполняется кровью. Левое ухо или правое – не важно.
В мусорной сумке на бедре мертвой птице не место. Джейд каблуком и острием палки выкапывает более или менее глубокую ямку под кустом возле почты. Сегодня суббота, там никого нет, и спрашивать, что она делает, никто не станет.
Она заталкивает мертвую птицу в ямку, засыпает землей, смотрит на потемневшую кровь на наконечнике из нержавеющей стали. В горле встает ком. Когда в рассказах, вспоминает Джейд, написано «нечем дышать», это как раз оно.
Отвернувшись, Джейд сплевывает длинную и вязкую массу. Все-таки не стошнило. Подумаешь, пташка! Молодец, Дженнифер, говорит она себе, отваги не занимать. Все тебе нипочем.
Чтобы прийти в себя, она обходит здание почты и сидит там целый час – измеряет время выкуренными сигаретами, и постепенно тени вокруг удлиняются, а температура понижается, вслед за исчезающим солнцем.
Допустим, она не явится вовремя в начальную школу Голдинга, чтобы вернуть палку для мусора – ну и что? Не засечет ее скрытая камера Фармы – подумаешь, великая проблема. Харди тоже не сидит в кабинете, он и не узнает, что она бездельничает. Отсюда она, если что, увидит его на воде, как он подпрыгивает на своем глиссере, купленном на страховые деньги, которые получил в свое время за смерть дочери.
Поймайте его, сэр, бормочет Джейд, имея в виду Клейта Роджерса – парня, с которым встречалась дочь Харди, когда она утонула.
А как звали саму утопленницу? Мама Джейд иногда называла ее по имени, словно, останься умершая в живых, весь город был бы другим, лучше – ходила бы эта девушка по улицам Пруфрока, и тот был бы таким, каким положено. А не таким, какой он сейчас.
Мелани, конечно.
Ее имя написано на бортах глиссера Харди – будь Джейд поближе, она бы разглядела. Впервые она произнесла это имя вслух, стараясь воспринять его как слово, а не нагромождение синих букв, прилипших к корпусу, классе во втором. Может, и в первом. Летом по традиции все дети, которые еще не слишком выросли, собираются на пирсе в купальниках и плавках, держатся за руки, а шериф Харди разъезжает перед ними на своем глиссере и, как сержант на плацу, рассказывает о правилах поведения на воде, чтобы лето было прекрасным и безопасным.
Дети дергаются, им охота сбежать, особенно когда он быстро поворачивает, запускает большой вентилятор и делает изящный пируэт на воде. Они ждут, в который раз затаив дыхание, но дышать им тоже надо. Джейд это прекрасно запомнила. Слева она держала руку Бетани Мэнкс, справа – Тима Лоусона, тогда она еще не была чокнутой девочкой-ужастиком, обычная девятилетка, у которой впереди целое лето.
А шериф Харди бубнил про безопасность на воде и медлил, медлил, и она едва не лопнула от предвкушения, да и все они, ждать больше просто не было сил, и Джейд помнит, как Харди пытался сдержать улыбку, потом положил палец на переносицу, подтолкнул на лоб очки-хамелеоны и наконец-то поднял дроссель лодки до упора, резко дернул руль – и окатил вереницу детей брызгами ледяной воды. И поехал, стоя в своем глиссере, все дальше и дальше, в глубь озера Индиан.
Это было лет через десять после того как тело его дочери прибило к берегу. Наверное, очки от солнца ему понадобились, чтобы никто не видел его глаз.
И вот он вытащил Джейд с мелководья, наверняка говоря себе – нет, в моем озере больше ни одна девушка не утонет.
Джейд вытирает глаза, а то краска потечет и ее подбородок посинеет как слива, и говорит шерифу, что сочувствует ему, честно. Ничего, он еще вытрясет душу из этого подонка Клейта Роджерса. Может, его друзьям тоже перепадет.
Она фыркает, прислоняется к стене почтового отделения и гадает, не явится ли слэшер на этот раз в облике местного полицейского, как расплавленный терминатор из «Судного дня». И тогда в новостях его так и назовут: «Судный день». Нет, скорее «Резня в глуши» или что-нибудь не менее оскорбительное.
Или нет: «Кровавый Лагерь, Часть 2». Потому что, как говорит Рэнди в «Крике-2», сиквелы всегда должны быть кровавее. Еще вариант: огромное существо примет облик Стейси Грейвс, и тогда подойдет «Озерная Ведьма сеет смерть». Звучит неплохо!
Но все это потом. Сейчас надо отметиться, только не поднимать глаз от пола, чтобы не наткнуться на одну из камер Фармы…
Джейд вжимается в стену, хватает мусорную палку и подносит к груди, губы сжимаются в тонкую линию. Мимо проносится джип, доверху набитый бывшими «ястребиными» чирлидершами. Он оказывается на одной линии с «Умиаком», и Джейд кажется: джип вот-вот врежется в катер, который на самом деле бороздит просторы озера, за блестящим хромированным штурвалом – Тиара Мондрагон, бедра обхвачены совершенно прозрачным саронгом из модного каталога, под ним черный купальник-бикини, на глазах, как ни странно, лыжные очки-консервы.
«Умиак» скользит боком к причалу и поднимает тучу брызг – и тут откуда-то снизу возникает Лета Мондрагон.
Джейд отходит от стены, чтобы лучше видеть.
Чирлидерши стоят в джипе и окликают Лету. До слуха Джейд долетает «наконец-то» и «это будет круто». До сих пор празднуют окончание школы. Наверное, их выпускные кисточки уже висят в рамочках на стене, а не сгорели нитка за ниткой, потому что о них тушили окурки, заставляя кисточки корчиться от боли и мечтать вернуться назад, в надежное укрытие старшей школы.
Лета смотрит на Тиару, та пожимает плечами, типа, решай сама, и Лета спрыгивает на скользкий причал со стороны, где борт повыше, с грациозностью кошки, словно такой прыжок для нее плевое дело, ничего особенного.
Джейд не терпится увидеть, как Лета даст отпор высокому кавалеру, что записался к ней в очередь на следующий танец. Не важно, что там у него: бензопила, гарпун или два мачете, которыми он вертит, как нунчаками. Лета Мондрагон, последняя девушка высшего калибра, встретит вращающиеся лезвия бесстрашно и выйдет из схватки победительницей, держа в руках темное сердце, как в одноименном сериале. Она олицетворяет все, чем хотела быть Джейд, – но Джейд выросла там, где выросла, так, как выросла, и с тем, с кем выросла.
Вот будет битва века – последняя девушка схлестнется со слэшером средь бела дня! Если только Джейд все это не выдумала.
Чтобы доказать себе обратное, Джейд дожидается, когда Лета Мондрагон упрется обутой в кроссовку ногой в заднее колесо джипа и запрыгнет внутрь, и уже тогда отходит от стены и смотрит, куда поедет джип – где будет вечеринка. Прежде чем тени поглотили Лету, она с легким сожалением бросает взгляд на озеро, словно прося прощения у лодки, у своей семьи – за то, что в кои-то веки решилась на что-то для себя лично.
Джейд этот взгляд хорошо известен. Она переросла его в пятом классе, но до сих пор помнит, как не хотела оставлять дом, пускаться в плавание по большому и страшноватому миру.
Жить вообще страшно, напоминает она себе и стягивает комбинезон у горла – будешь перед Пруфроком сильно раскрываться, он тебя наверняка достанет. Когда фары джипа, наконец, на прощание целуются друг с другом и скрываются в сумерках, Джейд пробивает темноту, прикуривая сигарету. Вспыхивает жесткое оранжевое пламя, в легких Джейд клубится смерть. Спрятав в кустах палку для мусора, она пристраивается за джипом, идет и бормочет: «В фильме «Девушки исчезают» вечеринка была отличной, но…». В том слэшере убийца наряжается в костюм медведя с дебильными глазами, зато к лапам приделаны лезвия. Снято тоже в восемьдесят втором году, за пару лет до спрингвудского слэшера с ножами-пальцами из «Кошмара на улице Вязов». Но не надо отвлекаться, Джейд важно не отстать от джипа, иначе как она узнает, где вечеринка? Девушки – за рулем наверняка Бетани Мэнкс – вряд ли усложнят ей задачу. Они держатся берега, и единственное место, куда они могут отправиться – домой к Бэннеру Томпкинсу, прямо на озере. Его родители не бог весть какие тусовщики, но на трассе в Аммон сегодня играют в боулинг, обычно часов до двух ночи, так еще назад доехать надо. Значит, можно позвать друзей. Человек двадцать – это сколько выпивки можно притащить?