– Да, конечно, мам. – Он слегка приобнимает ее, и я отвожу взгляд, пока она гладит пальцами стриженый ежик его волос.
Помахав нам рукой, женщина уходит в дом, Роман залезает в машину, и мы некоторое время сидим молча.
– Я тоже рада тебя видеть.
– Я просил тебя прекратить эти шуточки.
– Это была не шутка. – Я включаю мотор. – Так что, мы действительно поедем тусоваться на площадке?
Я повторяю его слова, сказанные в четверг. «Тусоваться» звучит не так ненормально, как «Где бы нам обсудить нашу совместную смерть?».
– Конечно. Почему нет? – он глядит в окно и кажется еще более отстраненным и холодным, чем в нашу первую встречу.
Я веду машину по его улице и поворачиваю налево, на Главную.
– Ты забываешь, что я не из Уиллиса, и не знаю, что это за площадка.
Возможно, он из тех людей, у которых в голове ложь превращается в правду. Сказал приятелям, что мы познакомились на старой площадке, и вот Вселенная ответила.
– Езжай прямо и потом сверни направо на Тропу Поссумов.
Только в Уиллисе, штат Кентукки, могли так назвать улицу.
– Я сердце отдала тебе на Поссумов Тропе, – декламирую я.
Роман недоуменно таращится на меня.
– Ладно-ладно, все – я сама серьезность.
– Ты меня бесишь.
– Чем?
– Своими шуточками. Вроде такая решительная с виду, а как откроешь рот – сплошные упражнения в остроумии.
С моих губ срывается смешок. Такой же, как в разговорах с Лаурой: напряженный, ненатуральный.
– Ну вот, опять.
– Извини, я смеюсь, когда нервничаю.
– И отчего же ты сейчас нервничаешь?
Я сворачиваю на Тропу Поссумов.
– От того, что ты расспрашиваешь меня о мотивах. А еще я читала, что у депрессии бывает побочный эффект в виде непреодолимой тяги к глупым шуткам.
Он хмурится.
– Я серьезно.
– Что-то не верится.
– Проверь.
– О’кей, проверю. – Он складывает руки на груди и выглядывает в окно. – Так ты скажешь мне или нет?
– Что скажу? – Машина подскакивает, угодив в выбоину посреди Тропы.
– Почему хочешь это сделать.
Слева показываются баскетбольные щиты с кольцами. Старая площадка представляет собой ржавые качели, потрескавшееся покрытие между двумя корзинами с металлической сеткой и три подгнивших деревянных стола. Кажется, когда-то здесь была и песочница, но от нее сохранилась лишь основа в виде гравия. В грязной с зимы траве разбросаны жестянки и пакетики от чипсов. В каком-то смысле детская площадка больше похожа на кладбище – словно обветшалый памятник угасшим воспоминаниям, лучшим временам. Может быть, потому-то она и нравится Замерзшему Роботу.
Припарковавшись, я поворачиваюсь к нему: ноги едва не в гармошку сложил, упирается в приборную панель, но, кажется, ему это не мешает. Широко распахнул ореховые глаза и жадно оглядывает площадку.
– Ты о своей причине тоже не сказал. И вообще, я не знала, что мы обязаны посвящать друг друга в эти дела.
Легкие сжимаются, словно предупреждая: не выболтай лишнего, о чем потом пожалеешь.
Роман открывает дверь и выходит из машины, я еще несколько секунд сижу, крепко зажмурившись. Понимаю: это противоречит всей сути партнерского самоубийства, но мне так не хочет признаваться Замерзшему Роботу, почему я хочу умереть. Не хочется, чтобы он, как и мои одноклассники, тоже стал смотреть на меня как на тикающую бомбу. Мне нравится, что Роман считает нас похожими. Нравится, что между нами есть какая-то связь. И я не хочу это потерять.
Более того, если Роман знаком с Брайаном Джексоном, вряд ли он с легкостью воспримет историю моего отца. Да, пусть сейчас они и отдалились друг от друга, но все равно – именно из-за моего отца в семье Брайана произошла трагедия. Нет, я не расскажу Роману, почему хочу покончить с собой. Не стану рисковать: чего доброго, он откажется от меня.
Ему достаточно знать, что я готова умереть. И хватит.
Он стучит мне в окно – я выхожу из машины и облокачиваюсь на дверцу.
– Извини, – бормочет Роман. – Я иногда веду себя как психопат. С тех пор, как…
Он замолкает и, прикрыв глаза рукой, смотрит в небо. Солнце уже почти село – не понимаю, чего там прикрывать. Возможно, просто привычка – у кого их только нет, и все одна другой чуднее.
– С тех пор, как?.. – напоминаю я.
Он подходит к столу и садится на него. Я располагаюсь рядом, вдыхаю запах мокрого гниющего дерева, смотрю в грязное небо цвета индиго. Мартовские закаты в Кентукки всегда такие: небо словно еще не просохло с зимы и не может быть иного цвета, кроме разных оттенков синего.
– С тех пор, как она умерла.
– Кто умер? – выпаливаю я, не надев скорбной маски и не выждав положенной паузы. Это, вероятно, невежливо, но, думаю, нормальные правила поведения не распространяются на наши отношения с Замерзшим Роботом.
– Моя сестра. Моя маленькая сестра. Ей было всего девять лет.
Обкусывая кожу около ногтя, я поворачиваюсь к Роману – он сидит, подтянув колени к подбородку. Сложился, будто раскладной стул.
– Такая маленькая. – На мгновение в голову приходит мысль о Майке. Ему тоже девять, почти десять.
– Слишком.
– Семнадцать – тоже немного, – бросаю я.
– Пытаешься меня отговорить?
– Нет. Просто хотела сказать: мне кажется, тебе не нужно умирать из-за того, что ее нет. Это…
Он резко обрывает:
– Она умерла из-за меня.
В его голосе слышится хрип, и я отшатываюсь.
– В каком смысле?
Роман громко выдыхает, его плечи трясутся:
– Я сидел с нею как-то вечером. Но толком не следил, понимаешь?
Я не понимаю, но, конечно, не признаюсь, только киваю, чтобы он продолжал.
– Ко мне пришла подружка, и Мэдисон – так звали мою сестренку… – Роман делает несколько коротких вдохов, и я с ужасом осознаю, что он сейчас заплачет. Я не знаю, что делать, когда люди плачут. Сама я не плакала с десяти лет – наверное, потому, что черный слизняк высасывает все слезы, едва они успевают появиться.
Роман находит в себе силы продолжать:
– Мэдисон хотела пойти в ванную, и я разрешил ей. Но, понимаешь, у Мэдди была эпилепсия, и ей нельзя было купаться одной.
– Угу, – мрачно говорю я, позаимствовав фразу репертуара Лауры.
– Но мне хотелось – ну, ты понимаешь – с Келли.
– Погоди, – прерываю его я. – Келли – это та официантка?
Он мотает головой:
– Нет. Та Сьюзи.
– Но Трэвис намекал, что вы встречались.
– Да, тыщу лет назад.
– У тебя было много девушек. – Мне с трудом удается скрыть изумление.
– Да о чем ты говоришь?! – Он вскидывает руки. – Я рассказываю тебе про сестру, а ты считаешь, сколько у меня было девушек?
Пожав плечами, я возвращаюсь к своему ногтю и ударяю ногой по ножке стола. Он так трясется, что, кажется, сейчас развалится.
– Продолжай.
– Ты не хочешь извиниться?
– А это будет что-то значить? Особенно если ты просишь об этом?
Он сдвигает брови, словно действительно размышляет, нужно ли ему мое извинение. На мгновение я чувствую легкое раскаяние и выдавливаю:
– Ты прав, извини.
– Ладно, проехали. – Он возвращается к позе сложенного стула. – Короче, я разрешил Мэдди пойти в ванную, поскольку был идиотом и думал только о том, что, пока она моется, у нас с Келли будет пятнадцать минут. Мы пошли ко мне в комнату, я врубил музыку на всю громкость, чтобы Мэдди нас не услышала, понимаешь?
На самом деле нет. Но я впечатлена, что Замерзший Робот, кажется, считает, что и у меня «было»…
– В общем, мы с Келли… – От смущения он расцепляет руки, и они бессильно падают вниз. Я киваю: «догадалась».
– А потом я вышел из комнаты проверить, как там Мэдди, и… – Его голос ломается, я слышу подавленный всхлип. – Сестра лежала мертвая в ванне. Захлебнулась во время приступа. Если она и звала на помощь, я не услышал – слишком занят был, кувыркался со своей дурацкой подружкой.
Я чувствую, словно меня ткнули в грудь лопатой. С усилием втягиваю в себя воздух, пытаясь «переварить» его признание. Понимаю, что должна как-то посочувствовать, утешить, оправдать. Но черный слизняк внутри меня успевает поглотить все теплые, или утешительные, или сочувственные слова до того, как я успеваю их найти. И я выпаливаю:
– Ну и как это относится к вождению? Я-то подумала, ты устроил жуткую аварию или что-то в этом роде.
Он вскидывает голову, соскакивает со стола, и я замечаю, что глаза у него красные.
– Знаешь что? Хватит! Я думал, что сделаю это вместе с тобой, какой бы чокнутой ты ни была, но теперь передумал.
– Роман, послушай! – Я встаю на скамейке рядом со столом, глядя на него сверху. – Это нечестно. Не пойму, чего ты от меня хочешь!
Он теребит свои коротко стриженные волосы, не поднимая на меня взгляда, уставившись в грязь под ногами.
– Хочу, чтобы ты не насмехалась надо мной.
– Насмехалась над тобой? Как я над тобой насмехаюсь? Тут кое-кто только что назвал меня чокнутой, или мне показалось?
– Ты себя такой не считаешь?
– Я знаю, что я чокнутая.
Он с растяжкой аплодирует.
– Благодарю вас, леди и джентльмены. Мы наконец-то сошлись хотя бы в одном.
Я спрыгиваю на землю и оказываюсь перед ним, подавляя желание схватить его за руку:
– Слушай, мы все равно можем это сделать. Я просто не знала, что сказать. Я же не психотерапевт.
– Да уж, – соглашается он, мотая головой. Постепенно на его лице появляется кривая ухмылка.
– Хочешь, чтобы я тебя пожалела? – Я иду к качелям, хватаюсь за отполированные до блеска цепи и опускаюсь на ободранное металлическое сиденье. Отталкиваюсь и вытягиваю ноги изо всей силы, чтобы оказаться как можно выше. А вдруг, если как следует раскачаться, я взлечу и кинетическая энергия выбросит меня за пределы этой Вселенной? Маловероятно, конечно, но что, девушке уже и помечтать нельзя?
Робот не отвечает, и я продолжаю:
– Я никого не жалею.
– Почему? Считаешь, никому не может быть хреновее, чем тебе? – Он садится на соседние качели, но ногами не двигает, и сиденье лишь слегка раскачивается под его тяжестью.