13 декабря 1957 г.
На днях я встретил Фотинского с женой, который сообщил мне очень печальные вещи. Он теряет зрение и лишается возможности работать и зарабатывать. Для художника это — смерть, тем более, что для артистов изобразительных искусств нет никаких форм общественной помощи. Он удручен и не знает, как быть. Для него также встанет вопрос, что делать с его мастерской, иначе говоря — маленькой квартиркой на rue St. Jacques, где он проводил в одиночестве целые дни[1849].
24 декабря 1957 г.
Умер Стрешинский, хороший товарищ по лагерю. Инженер по образованию, он был грамотен и по математике. Еврей, он уцелел только потому, что вместе с Левушкой и сорока другими попал в лагерь для заложников, но это не был лагерь истребления. Умер 52 лет, неожиданно для всех, может быть, в результате четырех лет лагерной жизни.
Повторное приглашение на Международный философский конгресс в Венеции. Я, конечно, не поеду: мне не по средствам платить за полупансион по 3000–5500 лир в день, и меня удивляет, что итальянские коллеги проявляют такую заботу о прибыли содержателей отелей и не защищают интересы ученых гостей, людей, в среднем, со слабым достатком. Канадцы и голландцы были гораздо гостеприимнее. Мое участие ограничится посылкой доклада[1850].
27 декабря 1957 г.
Совершенно неожиданное письмо от Тони. После шести лет молчания она приглашает меня на встречу Нового года и на обед в среду 1 января к шести часам вечера. Что ж, придется пойти. Старые русские пословицы тут весьма кстати[1851].
1 января 1958 г.
Полночь. Только что вернулся от Тони. После пяти лет перерыва встреча состоялась самым сердечным образом; так что даже странно, как мог когда-то произойти разрыв. Все дети были налицо: Мишка, выросший, но все такой же по-детски пухлый; Танька — красивая девица почти 18 лет, высокая, выше матери; Isette[1852], похудевшая, немного состарившаяся и очень симпатичная. Марселя я видел недавно. Тоня — почти как была, чуть-чуть пополневшая. Дети стали славными: упростились, никаких гримас, поумнели, и с Танькой можно разговаривать, почти как со взрослой. Даже странно. Провел на редкость хороший вечер. Из новостей отмечу, что Левушка и его мать — в Киеве, где он занимает кафедру математики.
Визит Пренана: как всегда, разговор à bâtons rompus[1853], преимущественно на академические темы. Жена его — в отставке по собственной наивности. Она не учла некоторые формальные недомолвки в своем dossier, и это было использовано самым законным образом, чтобы от нее освободиться. Между прочим, появился Игорь Марш-Маршад. Он работает в Дакаре под руководством Théodore Monod и сейчас приехал сюда по делу о защите диссертации. Пренан говорит, что диссертация слабовата[1854].
5 января 1958 г.
Отбыл визитную повинность; к счастью, недалеко, и сообщения удобные. Майи Марковны не было дома, и я беседовал два часа с Ольгой Федоровной [Протасовой-Минущиной], созерцая девятимесячного сына Майи Марковны. Впечатление мое — то же самое. Иногда разговор приходил к тупику из-за странной нетерпимости Ольги Федоровны, например — по поводу фильма «La vie passionnée de Van-Gogh»[1855]. Она не видала его, но с яростью утверждает, что делать такие фильмы — преступление против искусства и против человечества. И мне, и Женевьеве фильм очень понравился: сделан с любовью, тактом, благоговением. И так Ольга Федоровна — во всем: ее мнение — авторитет непререкаемый[1856].
6 февраля 1958 г.
Принес из «Дома книги» 50-й том Б. С. Э., посвященный целиком СССР. Из указателя узнал, что мой кузен Виктор, сын моего дяди — генерала Тихона Димитриевича Костицына, умер в 1956 году 48 лет от роду. Это очень жаль. Он был совсем мальчиком, когда я поместил его в Текстильный институт. Закончил его с большим успехом, стал публиковать ценные работы по прикладной механике, где показал себя недурным математиком. Я не знаю, в каком именно высшем учебном заведении он был профессором. Несколько лет тому назад Виктор был членом советской делегации в Индии. Способностями к математике отличались и другие члены рода Костицыных, начиная с моего отца[1857].
15 февраля 1958 г.
Умер Виктор Карлович Рагге, скромный бакалейщик в нашем сквере и очень хороший человек. Несколько лет тому назад он имел первый удар, превративший его в парализованного инвалида; очень редко появлялся в лавке, и жизнь его была мучением; вчера пришел второй удар.
Здесь общее любопытство вызывает вышедший в Москве 40-й том Б. С. Э. — из-за биографии Сталина; ей посвящены шесть страниц — столько же, сколько в Малой Советской Энциклопедии. В общем, как будто тон довольно хвалебный, но есть ряд критических замечаний. Я съездил специально в «Дом книги», но там еще ничего неизвестно.
Встретил Фотинского. Он выставляется в салоне Независимых, но из старых запасов. Со зрением у него скверно[1858].
9 марта 1958 г.
Из Ivry поехал в музей Galliera, где открылась выставка «Les peintres temoins de leur temps»[1859] на тему «Les parisiennes»[1860]. Эти выставки организует художник Кишка, сидевший с нами в 1941–1942 годах в Компьене. Он — еврей; его назначили на черные работы на кухне и там забыли: бывают чудеса, и уцелел. Вернувшись в Париж, сделался персоной в художественном мире, заняв пост secrétaire général[1861] по организации этих выставок. Как случилось это, я не знаю, но случилось, и он организовывает уже седьмую выставку с большим успехом. Конечно, его и поругивают, но с ним явно считаются. Я побывал на одной из предыдущих выставок, на тему «Rehabilitation du portrait»[1862], и она была очень удачна. Эта еще более удачна.
Залы ослепляют и качеством, и именами, и яркостью красок; выставленные картины заказываются комитетом наиболее крупным художникам: по одной — на художника. На этой выставке мы имеем 91 шедевр (есть и скульптуры). Конечно, отбор весьма критикуется и, вероятно, справедливо, но уровень, несомненно, очень высок, и зритель смотрит внимательно и с удовольствием. Очень интересен и каталог, который сам по себе является шедевром; каждый художник имеет две страницы: правая — репродукция его картины (или скульптуры), левая — автопортрет пером и рисунок, тоже пером. Это сдобрено статьями крупных литераторов, вернее — болтовней, но болтовней веселой, остроумной, тоже с портретами и рисунками. Даже рекламы в конце каталога сделаны художественно: в каждой — рисунок одного из выставленных художников; бумага прекрасна, и переплет художественный. Я прошел по залам несколько раз, и мне жаль было уходить[1863].
25 апреля 1958 г.
Приобрел интересную справочную книгу — «Основные формулы физики», переведенную с английского[1864]. С удовольствием увидел себя в числе использованных авторов и два параграфа, заимствованных из моих работ. В советском издании все это сохранено. Очевидно, мое имя больше не находится под запретом.
Встретил M-me Дембо. Она получила советскую визу и… французский паспорт для выезда и обратного въезда. Счастлива и готовится к отъезду. Я очень рад за нее[1865].
27 апреля 1958 г.
В этом году салон Независимых открылся на два месяца раньше, чем в прошлом. И в 1956, и в 1957 годах я давал обещание начинать осмотр с галереи, а в этом снова забыл и, пройдя через 40 зал, почувствовал, что пересыщен — не красотой, а тем, что делается во имя нее. Мое впечатление, как и в прошлом году, — прочность этого салона. Первый раз осматривал его в 1910 году, и тогда газеты были полны возмущенными статьями и требованиями, чтобы власти авторитетно ввели и в этот салон jury[1866] — по образцу тех, которые действуют в других салонах. Городские и казенные здания отказывали в помещениях для салона, и каждый год на набережной Сены строился полотняный барак. История ослиного хвоста (шутка Roland Dorgélès, который должен был бы понимать, чем является этот салон для художественной молодежи) эксплуатировалась вовсю и сейчас еще вспоминается[1867]. Картины Douanier Rousseau[1868], ныне признанные и стоящие миллионы, возбуждали издевательства, а в «Ruche»[1869], на чердаках, в подвалах умирали молодые художники. Вот именно для них и предназначена галерея. Залы — для тех, кто уже выставлялся.
Я прошел через 40 зал, не особенно вникая в то, что вижу, останавливаясь там, где стоило остановиться. С точки зрения моего вкуса я видел много картин и скульптуры очень высокого качества, видел много попыток привлечь во что бы то ни стало внимание, и правильно, иначе нельзя в этом мире. Я нашел картины всех знакомых мне художников. Улин выставил два недурных портрета: один из них (автопортрет), по-моему, удачен. С большой радостью увидел два пейзажа Фотинского: значит, несмотря на начинающуюся слепоту, ему удалось выставиться в этом году. Eekman верен себе и по сюжету, и по качеству: он выставил на этот раз только одно полотно. Картина Fougeron трагична и красноречива: на мостовой — трупы алжирок и алжирцев, а на тротуаре видны сапоги, очевидно, парашютистов; по этому поводу «Journal de l’Amateur d’Art»