26 июня 1960 г.
Вечер провел у Тони в обществе московского профессора, медика Дм[итрия] Францевича [Плецитного], который уезжает послезавтра в Москву. Он мне очень понравился: человек прямой, честный и разумный. Конечно, о ком бы я ни спрашивал, ответ мог быть только один: умер. Впрочем, несколько слов он сказал о Мишке Лаврентьеве, которые меня не удивили, о том, что он подобострастен, подлиза. Это много раз приходило мне в голову и раньше, но на этих чертах его характера я не мог останавливаться: Мишка был юным студентом и аспирантом. Общее доброе отношение окружало его со всех сторон: и Д. Ф. Егоров, и я, и даже Н. Н. Лузин заботились о нем, и подлизываться к нам ему не было никакой необходимости. Впоследствии были его льстивые выступления, обращенные к Сталину; в свое время об этом с возмущением говорила Вера Михайловна, и я ответил ей, что, может быть, Мишке не следовало лезть с лестью, но что, по существу, он все-таки сказал о Сталине чистую правду. Она была очень удивлена и несколько раз переспросила: «Это ваше искреннее мнение?» — «Конечно, — ответил я ей, — надеюсь, что меня-то вы не заподозрите в лести Сталину». Недавно также были этого рода речи Мишки, но уже не по адресу Сталина[1949].
21 июля 1960 г.
Извещение из CNRS и длинное письмо с печатными приложениями от Dehorne. В письме то, чего я никак не могу сказать Пренану: сообщение об очень глупом положении, в которое он попал из-за своей склонности мудрить, дипломатничать, biaiser, finasser:[1950] все вещи, которые ты не любила в нем. Я снисходительнее, чем ты: у него — много хороших качеств, и можно простить ему эту слабость. Дело в том, что за ним ухлестывают две оппозиционные группы — «Communiste» и «Unir». Он все время уверял меня и Dehorne, что не присоединяется ни к той, ни к другой, что имел сношения и с теми, и с другими, но… и т. д. После долгой взаимной полемики «Unir» предложило «Communiste» прислать делегата для выяснений позиций и тактики. К большому удивлению «Unir» и Dehorne, делегатом оказался Пренан[1951].
27 июля 1960 г.
Занимался не делом, а читал, и с каким интересом, советский фантастический роман «Страна багровых туч» братьев Стругацких[1952]. Один из них — востоковед, другой — астроном. Это — путешествие на Венеру, вернее — ее завоевание в конце этого века. Роман переполнен техническими предвидениями, иногда чересчур смелыми, но… почем знать? Авторы обладают несомненно конструктивным талантом, и для меня несомненно, что на 10 % роман правильно предвидит будущее. И какая чудесная страна — наша родина[1953].
28 июля 1960 г.
Вечером — визит: Улин, возвратившийся с Côte d’Azur. Он очень загорел, но не посвежел. Нашел в своем «Русском доме» переполох: директор (некто Новиков) проиграл около 15 миллионов казенных денег. Скандал, очень неприятный для русских, и эмигрантские организации стараются покрыть эту растрату[1954].
4 августа 1960 г.
Каплан поссорился с Еленой Зиновьевной и выгнал ее. В чем дело, не говорит, но чувствует некоторую неловкость перед ее покойным отцом — издателем Гржебиным. Курьезно[1955].
12 августа 1960 г.
Письмо от Dehorne, исключительно посвященное внутрипартийной полемике. О Пренане говорит сейчас без всякой симпатии, так как, по ее словам, он уже полностью вошел в группу «Communiste» и ведет яростную полемику против «Unir». При таких обстоятельствах я не буду писать на эти темы ни ему, ни ей, — тем более, что для меня совершенно неясны эти оттенки. У меня были лишь случайные номера обоих листков. К тому же, если она вполне искренна и откровенна со мной, Пренан, как это бывало не раз, считает своим долгом — не понимаю, почему — дипломатничать и мудрить[1956].
25 августа 1960 г.
По словам Каплана, в «Русской мысли» было извещение о смерти Филоненко, причем, по его словам, кто-то еще, кроме меня, говорил ему о бедственном положении Максимилиана Максимилиановича[1957].
26 августа 1960 г.
Я послал Бриллианту записку относительно Филоненко. Вечером он пришел сообщить результаты своих изысканий. Он отнесся к делу серьезно, поехал в Bibliothèque Nationale просмотреть комплект «Русской мысли» и не нашел там ни одного слова о Филоненко, но зато узнал, что в Америке умер Войтинский, талантливый человек со сложной биографией. Оттуда Бриллиант поехал в Salpêtrière[1958] повидать жену своего приятеля, который живет в том же доме для стариков, где и Филоненко. Он узнал, что Филоненко пробыл там две недели и затем со своей библиотекой был увезен в другое место, какое — неизвестно: две версии — госпиталь Ротшильда или пансион Авакиана. Это все. Да, еще: разведенная жена Филоненко, гадина, которую мы хорошо знали, издали подстерегает своего бывшего супруга, чтобы завладеть его библиотекой. Ее кузина, та самая, которая при оккупации работала вовсю для немцев, получила от французского правительства орден. Мерзко[1959].
22 сентября 1960 г.
Принес от Каплана обзорное издание «Астрономия в СССР за сорок лет. 1917–1957»[1960]. Нужно ли заключить из него, что мой бойкот кончился? Я упомянут в связи с Астрофизическим институтом, и перечислены некоторые из моих публикаций, далеко не все. Спасибо и за это[1961].
14 октября 1960 г.
Письмо от Dehorne, сообщающее о посылке книги[1962] и содержащее любопытные сведения об условиях ее печатания. Оказывается, сторонники Thorez приняли все меры, чтобы помешать выходу книги, во-первых, в типографии, во-вторых, в брошюровочных, и Dehorne опасается, что не остановятся перед прямым нападением на ее жилище и даже убийством. Получив первый экземпляр, торопится отправить его мне с тем, чтобы я хранил до распоряжения, и просит никому про него не говорить, даже ему. Книга прибыла благополучно сегодня вечером. Я просмотрел ее: она доведена до перемирия 1940 года. Последующая, наиболее острая и интересная, эпоха явится содержанием второго тома. У меня очень мало данных, чтобы судить, насколько эта история соответствует действительности…[1963]
20 октября 1960 г.
Письмо от Dehorne, довольно неясное: она, оказывается, выпустила эту книжку тиражом в 5000 экземпляров. Если не предполагает держать весь этот завоз под спудом, почему столько тревоги по поводу экземпляра, отправленного мне, и почему его нужно скрывать от Пренана, который самым нормальным путем, в любой момент, сможет достать нужное ему количество экземпляров? Довольно значительная часть письма посвящена обрисовке характера Пренана. Dehorne находит, что у него слишком много candeur и sentimentalité[1964]. Она просит не приписывать ей авторство книжки; по ее словам, книжка имеет пятьсот авторов. На мой взгляд, это слишком много, и кто-нибудь из ответственных должен же был разобраться во всем этом хаосе[1965].
20 ноября 1960 г.
Визит Пренана. Говорили с ним о первом томе истории партии, опубликованном Dehorne. Он, конечно, уже ознакомился с этой книгой, и я не понимаю причины всех предосторожностей, принятых ею, Dehorne, при пересылке книги. Все это — domaine public[1966], и мы с Пренаном недоумевали. Мнение его совпадает с моим: ожидалось большое кровопролитие, а съели чижика; эта часть, говорящая о первых годах после Турского конгресса[1967], не содержит никаких острых поправок к официальной истории и довольно безобидна. Подождем второй части[1968].
23 ноября 1960 г.
С большим интересом слушал по радио французскую передачу о Льве Толстом. К моему удивлению, она была выполнена грамотно, с любовью, почтением, с привлечением русских специалистов и даже внука Льва Толстого. Читались отрывки из романов, повестей, дневников его самого и Софьи Андреевны. Обсуждались обстоятельства его ухода и его брачной жизни, его педагогической деятельности; очень курьезны официальные правительственные и церковные документы, относящиеся к его последним дням.
Из моих детских воспоминаний: впечатления Н. С. Клестова, сына смоленского книгопродавца, впоследствии — коммуниста, а в те годы (1891–1894) — идеалиста-толстовца. Он отправился пешком в Ясную Поляну и вернулся через две недели, проникнутый отвращением не к самому Толстому, а к его окружению: в рассказе фигурировали и лакеи в белых перчатках, и тертая дичь, смешанная с гречневой кашей, которой Софья Андреевна кормила Толстого, и слабость Толстого перед этим постоянным насилием. Эту слабость многие смешивали с лицемерием, что, на мой взгляд, было совершенно неверно