– Мне так жаль, Юлиан, – сказала я тихо и сжала его руку.
Он кивнул, не глядя на меня. Его глаза по-прежнему были устремлены на ватные облака, среди которых что-то сверкало и грохотало.
– Когда весь мир кажется тошнотворным, когда меня все достало… я прихожу сюда, – сказал он и вытянул свободную руку перед собой. – Встаю на стену, расправляю руки, как сейчас. И представляю, что я птица. Орел или канюк – не важно. Главное, я свободен от всего и могу летать. Прочь отсюда, выше, к облакам! Все выше и выше, туда, откуда я смогу видеть весь мир. Тогда все внизу становится таким маленьким, что уже не может причинить боль. Ничто больше не имеет значения, когда ты наверху. Здесь ты свободен.
Его рука задрожала, по телу пробежала судорога, и причиной тому не был ночной ветер.
– Жизнь иногда похожа на темную клетку, из которой невозможно выбраться, – прошептал он. – Значит, нужно бороться, сделать все для того, чтобы освободиться! Я никогда не соглашусь жить в клетке, понимаешь? И когда это чувство особенно тяжело выносить, я нахожу здесь свободу.
Я ничего не сказала, просто держала его дрожащую руку. Это был один из тех моментов, когда одно слово может разрушить настроение – каким бы ни было это слово.
– На самом деле она мне не мать, – добавил Юлиан тихо; ветер трепал его спутанные длинные волосы. – Своих биологических родителей я никогда не знал. Не имею понятия, кто они. Меня младенцем оставили в спортивной сумке перед черным входом в дом престарелых. Как ненужное барахло, от которого избавляются, как от мусора. Сумку я сохранил. Так же, как свои младенческие пеленки и записку, в которой корявым почерком было нацарапано, что меня зовут Юлиан.
Он издал горький смешок.
– Пять лет я жил в приюте для брошенных детей, а потом Мария и Франк взяли меня к себе. С первого дня я называл их «мама» и «папа», и они действительно стали ими для меня. Они не могли иметь детей и воспитали меня как родного. Звучит сентиментально, да?
– Вовсе нет, – сказала я, отвернувшись, чтобы он не заметил слезы в моих глазах.
– Я ужасно боюсь, – произнес он, посмотрев на меня, и я больше не в силах была скрывать от него свои чувства. – Я вот-вот потеряю человека, по-настоящему мне близкого. И в этот раз мне будет еще тяжелее, чем в детском доме. Тогда я мог только фантазировать, какими были мои родители. Зато сейчас я знаю свою маму. И я так сильно люблю ее. Она столько для меня сделала!
Я отлично понимала, что он имеет в виду. Потерять что-то, что ты только вообразил себе, – это одно. В сто раз хуже терять то, чем ты уже владел.
– Сохрани ее в своем сердце, – сказала я. – Так она всегда будет с тобой, даже если… если ее уже не будет.
Он закусил нижнюю губу и медленно кивнул. Мы по-прежнему держались за руки, и я увидела, как Юлиан снова вытянул свободную руку над долиной. Я сделала то же самое, и мы стояли здесь, наверху, как два орла, чьи крылья касались друг друга. Вокруг нас был только ветер, разметавший наши волосы и готовый сорвать с нас одежду. Потом небо расчертила яркая молния, и тут же раздался удар грома. В какие-то доли секунды мне показалось, что молния ударила в меня – так сильно я ощутила ее напряжение. Я вскрикнула и спрыгнула со стены спиной вперед. Юлиан последовал моему примеру.
– Ого! – выдохнули мы одновременно. – Совсем близко ударила!
Тут полил дождь, будто кто-то наверху открыл невидимый шлюз. Мы вскочили на ноги и побежали к козырьку над плакатом для туристов, прижавшись к клеенчатой поверхности.
– В следующий раз возьму с собой гель для душа, – пошутил Юлиан. Он высунул голову из укрытия и подставил лицо дождю. – Тут можно вымыться по частям.
Мы одновременно прыснули. Нам было приятно смеяться вместе. Это освобождало меня от тяжести в груди, давившей после рассказа Юлиана. Казалось, он тоже чувствует облегчение. Потом мы некоторое время смотрели на дождь, хлеставший каплями асфальт и «Веспу» Юлиана.
– Спасибо, что выслушала меня, – сказал Юлиан наконец. – Мне действительно очень тяжело. Особенно после того, как я узнал о Кевине.
При упоминании этого имени я невольно вздрогнула.
– Эй, с тобой все в порядке?
Я могла только кивнуть, так как мысленно снова увидела бледное лицо и услышала хриплый голос: «Помоги… мне».
– Что с тобой? – забеспокоился Юлиан. – Ты такая бледная.
– Не могу сказать, – ответила я, избегая его взгляда. – Ты точно подумаешь, что я сошла с ума.
– Нет, я никогда не считал тебя сумасшедшей. – Он взял меня за руку. – Правда. Ну, скажи, что случилось?
– Нет, прости.
Я беспомощно посмотрела на черные дождевые облака, освобождавшиеся от груза.
– Я думал, мы друзья… Ты мне не доверяешь?
– Доверяю, но…
– Так давай, скажи, что с тобой?
Я повернулась к нему и увидела на его лице искреннее беспокойство.
– Хорошо, – ответила я, собрав в кулак все свое мужество. – Парень, которого я видела тогда ночью в беседке… Это был Кевин.
Глаза Юлиана расширились.
– Кевин?
Его словно поразило молнией. Ну точно, теперь он будет думать, что я настоящий фрик.
– Я ведь предупреждала… Теперь ты уверен, что я чокнутая.
Он отрицательно покачал головой:
– Нет, вовсе я не думаю. Но это не мог быть он! Полиция утверждает…
– А что, если полиция заблуждается? – прервала я его. – Что, если Кевин до сих пор жив? Если он где-то прячется, потому что за ним кто-то гонится?
Он немного подумал, отпустил мою руку и убрал мокрые волосы с лица.
– Дора, я был знаком с Кевином. Он и раньше пытался лишить себя жизни. И не представляю, зачем кому-то его преследовать.
– Я знаю, как это все должно звучать для тебя, – сказала я, вздыхая. – Сама не понимаю, как относиться к этой истории. Но послушай меня. Я видела его в беседке, хоть, по идее, этого не может быть. Поэтому я должна во что бы то ни стало выяснить, что случилось с Кевином. Либо я спятила, либо он где-то скрывается, а мы не имеем понятия где. И, если Кевин в беде, возможно, я единственная, кто сможет ему помочь. Я должна это выяснить, понимаешь, Юлиан? Только тогда я узнаю, что реально, а что нет. Так же, как было с двадцатью евро, которые испарились. Либо их кто-то подобрал с пола супермаркета, либо их никогда не существовало. И не знать этого наверняка очень неприятно, поверь. Потому что я уже сомневаюсь, могу ли доверять себе.
– Да, – сказал он задумчиво, – я тебя понимаю.
Он порылся в карманах брюк и достал пачку сигарет.
Те совсем размокли от дождя, и он выбросил их в урну рядом с картой.
– Все равно надо завязывать с этим дерьмом, – сказал он, взглянув на небо: дождь стал немного слабее. – Пойдем, надо возвращаться, иначе мы оба простынем.
Мы пустились в обратный путь, и я снова крепко схватилась за Юлиана, спрашивая себя, о чем же он думает. Верит он мне или считает чокнутой девицей, которая видит призраков? Возможно, он совсем об этом не думает, у него ведь полно других забот, кроме того, как ломать голову над фантазиями фрика, сидящего позади него. Когда мы вернулись домой, я вернула ему запасной шлем. Юлиан посмотрел на меня пристально.
– Спасибо, что согласилась съездить со мной. – Он крепко сжал губы. – Если тебе нужна будет моя помощь в поисках правды, скажи.
– Да, обещаю. И тебе спасибо. Там, наверху, было здорово!
– Мы были как две птицы. Как два орла.
Он улыбнулся, и в этот момент в моей груди что-то взорвалось. Будто сотни бабочек выпорхнули оттуда наружу. Я увидела чудесный золотистый свет, похожий на море колышущихся подсолнухов. Ничего подобного я еще не испытывала. Меня будто подхватило каким-то порывом, заставившим забыть обо всем. И тут я поцеловала Юлиана. Ничего не могла с собой поделать. Он ответил на мой поцелуй, опешив, мягкими губами. Но почти тут же отстранился.
– Нет, – прошептал он. – Не надо. Пожалуйста.
Юлиан развернулся и побежал к своему дому, ни разу не взглянув на меня.
– Какая же я дура! – простонала я, потирая лоб. – Зачем я только это сделала?! Ну что за идиотка!
28
Дождь развеял удушающую жару летней ночи. На землю упало несколько освежающих капель, и легкий ветерок принес прохладу. Грозовые тучи поплыли дальше, по-прежнему изредка сверкая молниями. Словно хотели сказать мне: «Мы еще вернемся, жди!»
В нашем маленьком ведьмином домике тоже стало немного прохладнее. Теперь я наконец-то могла спать. Я в темноте поднялась по лестнице, стараясь не шуметь. В доме стояла мертвая тишина. Похоже, мамусик спит сном праведника. О моей ночной вылазке ей лучше было не знать. Поднявшись наверх, я увидела, что комната в конце коридора открыта. Окно там было зарешечено. Ночной ветер распахнул дверь чуть шире, чем в прошлый раз. Он играл занавеской и слегка колыхал ее. В свете последних грозовых вспышек я различила силуэт зайца, снова сидевшего на коробке, – значит, мама подняла его и усадила на место.
Хотя было темно, мне показалось, что заяц снова ухмыляется. Зло и иронично, как недавно девушка с глазами насекомого в моем кошмаре.
«Был ли это действительно всего лишь кошмар? – спросил скептический голос внутри меня. – Ты ведь бодрствовала, когда ее видела. Поправь меня, если я ошибаюсь». Я потерла виски, подумав: все это происходит со мной от недосыпа. «Это не голос, – подумала я, – эти слова просто звучат в моей голове. И заяц не может ухмыляться, улыбка просто вышита на его лице – детская игрушка должна выглядеть веселой. Несмотря на то, что я не могу выносить эту улыбку. Но причина во мне, а не в зайце». – «А почему ты не можешь ее выносить? – снова буравил голос мой мозг. – Что бедная игрушка сделала тебе, Дора?» – «Ничего, разумеется, ничего он мне не сделал, этот плюшевый заяц. Это всего лишь кусок мягкой ткани, набитый ватой, немного потрепанный и обслюнявленный, – поскольку малыш то и дело совал его себе в рот».
– Возьми себя в руки, – шепнула я себе, но это слабо помогло.
Отныне в доме я не чувствовала себя уверенно. Хотя это был мой дом. Наш с мамусиком ведьмин домик. Мама тоже здесь, она спит в соседней комнате. Я прикинула, что бы сказал обо мне Норд. Что мои симптомы снова проявились, потому что я воспринимаю новую обстановку как стресс. «Стресс, который не сразу распознаешь». Так он сказал. Затем я снова услышала кряхтенье. Оно доносилось из-за двери моей спальни, будто там кто-то часто и испуганно дышал. Это симптомы. Это всего лишь симптомы! В реальности ничего этого нет.