Едва отошел он шагов на двести от Ба-Медона, как увидел вдали двух черных ослов, на которых сидели верхом две девушки в белых платьях.
XIII. Если обедать, то, конечно, в Париже
Заметив их, Камилл удвоил шаги и уже нагонял их, когда одна из них, случайно обернувшись, остановила своего осла и сделала знак своей подруге сделать то же самое. Камилл заметил это, еще ускорил шаги и через несколько секунд поравнялся с ними. Тогда одна из них встала на стремена, бросила поводья на шею ослу и, рискуя упасть, бросилась в объятия Камилла и крепко поцеловала его.
– О Шант-Лиля, княгиня де Ванвр! – воскликнул Камилл.
– Наконец-то это ты, неблагодарный! – сказала девушка. – Сколько времени я разыскиваю тебя!
– Ты разыскивала меня, княгиня? – спросил Камилл.
– По горам и по долам! И сюда я приехала с тем же намерением.
– Как и я, – сказал Камилл, – я пришел сюда исключительно для того, чтобы отыскать тебя.
– Хорошо, – сказала Шант-Лиля, целуя его еще раз, – Мы встретились, и нам нечего больше разыскивать друг друга… Поцелуемся и не будем больше говорить об этом.
– Не будем больше толковать и поцелуемся, – сказал Камилл, исполняя приказание.
– Кстати… – сказала Шант-Лиля.
– Что?.. Разве мы еще мало нацеловались? – прервал ее Камилл.
– Нет, совсем не то… Позволь мне познакомить тебя с моим ближайшим другом, мадемуазель Пакереттой, графиней де Батуар. Я думаю, совершенно излишне объяснять тебе, что имя ее Пакеретта, а графиня де Батуар…
– Ее титул… Разумеется! Но как ее фамилия?
– Попросту ее зовут Коломбье, – ответила красавица прачка.
– Прибавь, что так называют ее губки, так как любовный шепот не выходит никогда из уст более розовых и свежих.
Щеки Пакеретты мгновенно покраснели, и она собиралась уже опустить глаза, когда княгиня заставила ее устремить их на Камилла, представляя его своей первой фрейлине.
– Господин Камилл де Розан, американский дворянин, – сказала Шант-Лиля. – У него миллионы на Антильских островах и, как ты, наверно, уже успела заметить, полные карманы шутих.
Княгиня де Ванвр называла шутихами остроты, которыми Камилл имел обыкновение пересыпать свой разговор.
– Сознайтесь по совести, куда вы ехали? – спросил Камилл.
– Ведь я тебе сказала! – недовольно воскликнула княгиня. – Мы разыскиваем тебя. Не правда ли, Пакеретта?
– Разумеется, мы ни за чем другим и не ехали, – ответила графиня.
– Как же случилось, – спросил Камилл, – что сегодня вторник, и вы не в вашем водяном замке, пре лестные наяды? Уж не высушило ли по неосторожности солнце ваш замок?
– У нас пересохло во рту, милостивый государь, – ответила Шант-Лиля, щелкая языком. – Если вы действительно такой любезный кавалер, как говорят, вы сей час же отыщете нам уголок, где бы мы могли съесть молока и выпить хлеба…
– Княгиня! – воскликнул Камилл.
– Хорошо! Я сказала обратное тому, что следовало сказать, но я до того устала, что потеряла способность рассуждать.
– Бегу на розыски! – воскликнул Камилл, отправляясь в путь.
Но Шант-Лиля удержала его за край одежды.
– Нет, с княгиней де Ванвр так не поступают, господин Рюжьери! – крикнула она.
– В чем дело, царица моего сердца?
– Она боится, что вы не вернетесь, – ответила Пакеретта, – а нам ведь очень хочется пить.
– Ты сказала правду, Пакеретта, – заметила Шант-Лиля, продолжая держать Камилла за платье.
– Я, княгиня? – воскликнул молодой человек. – Я брошу тебя, я убегу, когда ты посылаешь меня за едой? С кем жила ты с тех пор, как мы расстались, моя милая? Как! Шесть недель разлуки изменили тебя до того, что ты не веришь более в честность де Розана, американского дворянина? Я не узнаю тебя, царица души моей, мне подменили мою Шант-Лиля!
И Камилл поднял в отчаянии руки к небу.
– Ну хорошо, ступай вперед! – сказала она, выпуская из рук фалды сюртука. – Впрочем, нет, – прибавила она, спохватившись. – Было бы жестоко заставить тебя прогуляться два раза по такой жаре, отправимся на розыски вместе. Только постарайся найти моего осла: не знаю, куда он девался, пока мы тут разговаривали. Я дала слово хозяину беречь его.
Осел, действительно, исчез. Напрасно смотрели они на луга, бывшие по обеим сторонам дороги: нигде не было его видно. После продолжительных розысков его наконец, нашли: он улегся в овраге и спал там в тени. Его разбуди ли, и он с покорностью, на которую не все люди способны, подставил княгине свою спину, графиня де Батуар уступила своего осла Камиллу, а сама села вместе с Шант-Лиля. Тогда веселый караван двинулся в путь на розыски фермы, трактира или мельницы.
Поля огласились их смехом. Птицы, принимая их за своих братьев, не пугались их; это странствующее трио напоминало три первые воскресенья мая, это были три воплощения весны.
Камилл уже раньше спрашивал, как случилось, что во вторник обе девушки встретились на дороге из Парижа в Медон вместо того, чтобы складывать в прачечной рубашки. Шант-Лиля уступила слово Пакеретте, которая и сообщила, что в этот вторник был праздник у их хозяйки, и они отправились в путь с единственной целью – разыскать американца.
– Но отчего, – не понял Камилл, – я встретил вас именно на этой дороге, а не на другой?
– Во-первых, – ответила княгиня, – я искала тебя по всем дорогам, но мне сказали, что ты живешь в Ба-Медоне.
– Кто же сказал тебе это? – спросил Камилл.
– Все соседи!
– Ну, княгиня, – сказал Камилл, вполне овладев со бою, – соседи обманули тебя, посмеялись над тобой, моя милая.
– Не может быть!
– Так же может быть, как то, что я вижу вдали мельницу, о которой мы мечтали.
Действительно, на горизонте виднелась мельница.
– Если соседи обманули меня, что могло легко случиться, отчего же я встретила тебя именно на дороге в Медон? – спросила Шант-Лиля с легковерием, свойственным гризеткам.
Камилл пожал плечами, как бы желая сказать: «Ты не догадываешься?»
Шант-Лиля поняла это движение.
– Нет, не догадываюсь, – сказала она.
– Между тем, нет ничего проще, – ответил Камилл. – Мой нотариус живет в Медоне, и я ходил к нему за деньгами. Слышишь?
И, ударив по карманам жилета, он зазвенел золотыми, взятыми для покупок.
– Это правда, – сказала княгиня, убежденная звоном монет, – я тебе верю. Ты должен показать мне своего нотариуса… Мне хотелось бы увидать одного из них: они, говорят, очень интересны.
– Еще интереснее, чем это говорят.
Они подъезжали к мельнице, и мысли девушки приняли другое направление.
В прежнее время мельницы служили прелестной целью прогулок; там можно было достать молока, хлеба. Подобные прогулки доставляли истинное и невинное наслаждение, недоступное для высших классов общества.
Трое молодых людей, привязав своих ослов, вошли на мельницу, где им подали горячий хлеб и холодное молоко. Камилл усердно принялся за еду, тогда как княгиня, едва попробовав хлеба, воскликнула:
– О, как мы глупы, что сидим тут и едим хлеб!
– Княгиня, – прервал ее Камилл, – говори, пожалуй ста, в единственном числе.
– О! как ты глупо делаешь, что ешь хлеб!
– Браво! – воскликнул Камилл. – Это уже не шути ха, а целая ракета! Ну, скажи, почему я глуп?
– Да потому что теперь 3 часа пополудни, и мы ис портим аппетит к великолепному обеду, которым, на деюсь, нас угостит господин Камилл де Розан, американский дворянин.
– Все, чего ты только пожелаешь, княгиня; но не здесь, мои пастушки.
– А где же?
– Разумеется, в Париже! Деревня возбуждает аппетит, но она не может удовлетворить его. Мы пообедаем в Париже, у Вефура, что будет очень интересно, даже интереснее нотариусов, так как у Вефура вы едите, а у нотариуса вас едят!
– О, Пакеретта! Надеюсь, ты не будешь в претен зии. К Вефуру!
– В путь, мои дети, – сказал Камилл. – Предупреж даю вас, что мне нужно сделать еще несколько покупок до обеда.
– Для дам? – спросила Шант-Лиля, ущипнув руку Камилла до крови.
– Для дам? Да разве я знаком с дамами?
– А за кого же вы меня считаете, сударь? – сказала Шант-Лиля, выпрямляясь с комической важностью.
– Тебя, княгиня, – ответил молодой человек, целуя ее, – тебя я считаю самой красивой, самой свежей и самой умной прачкой, которая когда-либо существовала.
Пустой извозчик проезжал мимо мельницы; его остановили, сели на него и приказали ехать в Париж к Вефуру, а ослов отправили с мальчиком к их хозяину.
О покупках не было и речи, по крайней мере, в этот день.
За десертом, когда земляника была уже съедена, кофе выпит, а ликер уже начат, Пакеретта Коломбье, роль которой между молодыми людьми становилась очень затруднительной, вдруг вспомнила, что ее дядя, старый солдат, ждал ее для перевязки ран. Она ушла и оставила их наедине.
XIV. Последние осенние дни
Одно из окон дома выходило на улицу Пети-Шамо. У этого окна и сидела Кармелита, облокотившись на подоконник и положив голову на руки. Отсюда прислушивалась она к малейшему шуму, долетавшему к ней в ночной тиши с поля. Раз двадцать треск сухих веток и шум падавших листьев заставлял ее напрасно вздрагивать. Ей слышались шаги Камилла.
Но так поздно он не мог прийти пешком, поэтому нужно было ждать стука экипажа.
Тишина ночи, печальный шелест деревьев, падение листьев, которые как бы вздрагивали, зловещий прерывистый крик совы – все увеличивало тоску Кармелиты. Был момент, когда тоска овладела ею до того, что слезы в два ручья брызнули у нее из глаз и потекли сквозь пальцы.
Какая разница между этой темной, холодной ночью, проведенной у окна в ожидании Камилла, и той весен ней ночью, в которую она болтала с Коломбо под сиренью между розами!
А между обеими этими ночами едва прошло пять месяцев. Правда, не нужно пяти месяцев, чтобы изменить чью-нибудь жизнь: достаточно одной минуты, одного мгновения, одной бурной ночи.
Наконец около часу ночи раздался шум проезжающего по мостовой экипажа.