– Приходите за вашим бельем.
– О! Если дело только в этом и в вашей коляске есть место, княгиня, я готов.
– Без фарсов?
– Так же верно, как я говорю с вашей светлостью.
– Браво! Браво! Мы напьемся молока на мельнице в Ванвре. А вы поедете, синьор Рафаэль?
– Ты едешь, Петрюс? Это хорошо: долгие шалости – самые лучшие.
– Черт возьми! У меня нет недостатка в желании, но, к несчастью, у меня утром первый сеанс.
– Ну, отложи этот сеанс!
– Невозможно. Я дал слово.
– Тогда, – заметила Шант-Лиля – это должно быть свято. Форнарина отпускает своего Рафаэля. Пойдем, король проказников.
И она протянула руку Людовику, который, решившись весело завершить карнавал, оплатил свой счет и счет Петрюса, спустился с лестницы и сел в громадную по возку для перевозки мебели, в которой все общество при ехало из Ванвра в Париж.
Петрюс, живший на Западной улице, простился с ними, пожелал другу побольше удовольствий, отвечая, несмотря на расстояние и потемки, на шумные слова приветствия, которые посылало ему веселое общество.
– Ну, хорошо, – спросил Людовик, – куда же мы отправляемся таким образом? Мне кажется, что мы едем в Версаль, а не в Ванвр?
– Если бы Рафаэль не покинул нас, король проказников, – отвечала Шант-Лиля, – он сказал бы: ваше величество, все дороги ведут в Рим.
– Я не понимаю, – сказал Людовик.
– Посмотри на Нанетту, прекрасную садовницу.
– Я смотрю на нее.
– Как ты ее находишь?
– Хорошенькой!.. Дальше?
– Ну, хорошо, она поехала с условием, что ее выпустят у ее двери.
– Ну ладно, бог с вами! – ответил Людовик. – Позволь мне сесть к твоим ногам, княгиня, и положить голову на твои колени: ты спасешь мне жизнь.
– Хорошо, – сказала девушка, – если бы я знала, что мы везем этого господина для того, чтоб он спал, то его бы следовало положить в телегу с зеленью. Ему было бы там так же хорошо, как и здесь.
– Ах, княгиня, – сказал сонный Людовик, – ты ко мне несправедлива: капуста не так сладка, а салат не так нежен, как ты.
– Боже мой! – произнесла Шант-Лиля тоном глубочайшего сострадания. – Как бывает глуп самый умный человек, когда ему хочется спать!
Пробило пять часов утра, когда они приехали в Бельвю. Мало-помалу звучный смех замолк, веселые крики затихли, вероятно, и холод, сопровождающий возвращение утра, особенно зимой, отзывался на полузаснувших участниках маскарада. Каждый желал поскорее вернуться в свою комнату, в свою постель.
Наконец повозка остановилась перед дверью дома, где жили Коломбо и Кармелита; Нанетта выскочила из нее, достала из кармана ключ и вошла в дом.
– Хорошо, – сказала она, увидев через оставленную открытой дверь коридора, выходившую в сад, огонь, который светился у Коломбо. – Молодой человек еще не спит и получит свое письмо.
– Прощайте, господа!
И она заперла дверь.
Несколько глухих ворчаний раздалось из глубины повозки, которая направилась к Ванвру.
Но только повозка отъехала пятьдесят шагов, как крики: «Помогите! Помогите!.. Г-н Людовик, г-н Людовик!» – раздались с того места, где высадили Нанетту.
Повозка остановилась.
– Что случилось? – спросил Людовик, внезапно проснувшийся.
– Я не знаю, но вас зовут, – ответила Шант-Лиля. – Я узнаю голос Нанетты. Случилось какое-нибудь несчастье.
Людовик выскочил из повозки и в самом деле увидел Нанетту, которая бежала испуганная и кричала:
– Помогите! Помогите!
IX. Задохнувшиеся
Он побежал к ней.
– О! Скорее, г-н Людовик! Идите скорее! Идите скорее все! Они умерли!
– Кто умер? – спросил Людовик.
– Мадемуазель Кармелита и г-н Коломбо!
– Коломбо? – вскричал Людовик. – Коломбо де Пеноель?
– Да, г-н Коломбо де Пеноель и мадемуазель Кармелита Жерье. Боже мой! Какое несчастье! Такие молодые, такие красивые, такие ласковые!
Людовик в ту же минуту бросился к дому и, найдя дверь открытой, одним скачком очутился в садовом флигеле.
Окно кабинета, плохо закрытое Коломбо, было распахнуто Нанеттой, которая после тщетных криков и стука осмелилась перешагнуть через подоконник, чтобы постучать в дверь комнаты.
Видя, что ей не отвечают, она отворила дверь, но в ту же минуту отступила назад и чуть не упала навзничь.
Ужасный чад углекислоты окружил ее смертоносным облаком.
В один миг она поняла все и, подумав, что она может догнать повозку, бросилась за нею.
Людовик ринулся во флигель через окно кабинета, но отступил из-за страшного угара.
В эту минуту прибежали все.
– Разбейте окна! Ломайте двери! – кричал Людовик. – Больше сквозняков! Они задохнулись!
Попытались открыть ставни, они были заперты изнутри. Выломали дверь.
Но стоявшие на пороге вынуждены были отступить.
– Приготовьте уксуса и соленой воды; разбудите аптекаря, если он есть в деревне, и возьмите у него английской соли и аммиака. Нанетта, разведите где-нибудь огонь и нагрейте салфетки.
Затем, как рудокоп спускается в бездну, как матрос бросается в море, Людовик бросился в комнату.
Веселая маска уступила место человеку науки; врач должен был пустить в ход все средства своего искусства. Людовик ощупью подошел к окну; свеча потухла, огонь в камине погас, в жаровне не было больше ни пламени, ни дыма. Занавески перед окнами были опущены и мешали найти задвижку. Людовик обернул руку носовым платком и двумя ударами кулака выбил два стекла.
Движение воздуха восстановилось. Однако Людовик сам уже шатался, он схватился за рояль.
Затем он сорвал занавеси с карниза и отворил окно. Угар уступал место свежему воздуху, который входил в комнату из других проемов.
– Входите! – закричал Людовик. – Входите, опасности больше нет!.. Войдите и осветите комнату.
Зажгли свечку, и каждый предмет стал виден ясно.
Молодые люди лежали в объятиях друг друга на постели, как будто уснули.
– Нет ли здесь доктора? – спросил Людовик. – Или хоть фельдшера, или цирюльника – все равно, какого-нибудь человека, который мог бы мне помочь?
– Тут живет г-н Пиллоу, старый хирург гвардии… Очень умный человек, – сказал какой-то голос.
– Бегите за г-ном Пиллоу и тащите его сюда.
Потом он бросился к постели.
– Ах! – сказал он, покачав головой. – Я думаю, что пришли очень поздно.
В самом деле, губы молодых людей почернели.
Людовик приподнял веки. Глаза Коломбо были точно стеклянные; глаза Кармелиты тусклы и влажны.
Не было слышно ни малейшего дыхания ни у одного, ни у другого.
– Слишком поздно! Слишком поздно! – повторял Людовик в отчаянии. – Но все равно, сделаем все, что можно. Сударыни, займитесь девушкой, – продолжал он, – а я займусь мужчиной.
– Что нужно делать? – спросила Шант-Лиля.
– Делай как можно усерднее то, что я тебе скажу, мое милое дитя. Прежде всего отнесите девушку к окну.
– Пойдемте, – сказала Шант-Лиля своим подругам.
– А нам что делать? – спросили мужчины.
– Постарайтесь развести огонь… хороший огонь; нагрейте салфетки; снимите с него сапоги… Я постараюсь пустить ему кровь из ноги… Ах! Слишком поздно! Слишком поздно!
Людовик проговорил это, перенося Коломбо с кровати к окну.
– Вот уксус и соленая вода, – сказала Нанетта.
– Налейте уксусу на тарелку так, чтобы можно было намочить в нем платки, и трите виски задохшихся. Ты слышишь, Шант-Лиля?
– Да, да, – отвечала молодая девушка.
– Отрежьте перо. Как я делаю, видите?.. Разожмите зубы, если можете, и вдувайте им воздух в рот.
Все повиновались Людовику, как во время сражений повинуются главнокомандующему.
Зубы Кармелиты были стиснуты; но при помощи ножа из слоновой кости Шант-Лиля разжала ей челюсти и всунула перо между зубов.
– Ну что? – спросил Людовик.
– Перо всунуто.
– Теперь дуйте… Я не могу ничего сделать: у него железные зубы!.. Сняли ли вы с него сапоги и чулки?
– Да.
– Трите ему виски уксусом; спрысните лицо водой; разожмите ему зубы, если бы даже пришлось сломать их! Я постараюсь пустить кровь из ноги.
Людовик открыл свой футляр, вынул ланцет, кольнул два раза ножную вену, но напрасно. Кровь не показывалась.
– Снимите с него галстук, сорвите жилет, сдерните рубашку!.. Сорвите все!
– Вот горячие салфетки, – сказал чей-то голос.
– Дайте их Шант-Лиля и трите грудь этими салфетками. Слышишь, Шант-Лиля?. А! Вот ножик!
Людовику удалось просунуть ножик между челюстей Коломбо, но челюсти были так сжаты, что перо не проходило; тогда он прильнул губами к губам молодого человека и старался вдохнуть ему воздух в легкие, но и это оказывалось напрасным.
– Слишком поздно! Слишком поздно! – шептал Людовик. – Попробуем опять пустить кровь в другом месте.
Он взял опять свой ланцет и проколол шейную вену.
Но так же, как и из ноги, кровь не показалась.
– Вот соль и нашатырный спирт, – сказал посланный, подавая Людовику два флакона.
– Шант-Лиля, возьми флакон с солью и подержи его около носа девушки. Я возьму аммиак.
– Хорошо, – сказала Шант-Лиля, протягивая руку.
– А воздух? – спросил Людовик.
– Как воздух?
– Думаешь ли ты, что он проник в ее грудь?
– Мне кажется, что да.
– Тогда смелее, дитя мое! Смелее! Три ей виски уксусом и держи у носа соль.
Коломбо оставался недвижим; ни одного вздоха не выходило из его груди.
– О! – сказала Шант-Лиля. – Мне кажется, что губы ее бледнеют.
– Смелее! Смелее! Шант-Лиля, это хороший признак. О! Мое милое дитя, какое было бы для тебя счастье, если бы ты могла сказать, что спасла жизнь женщины!
– Мне кажется, что она вздохнула, – сказала Шант-Лиля.
– Приподними веко и посмотри глаз: он все еще тусклый?
– О! Людовик, мне кажется, что он не очень тусклый…
– Г-на Пиллоу нет дома, – сказал возвратившийся посланный за хирургом.
– Где же он? – спросил Людовик.
– У г-на Жерара, который очень болен.
– А где живет г-н Жерар?