— Таня, а ты не видела, твой отец с кем-нибудь подозрительным не встречался? — начал было расспрашивать Ивлиев, но девушка его тут же перебила:
— Точно, точно, я как раз сама хотела рассказать. Мне показалось, что это странно, даже… Я совершенно случайно пришла в тот день с работы, у меня дежурство отменилось. А к отцу приходил мужчина…
— Стой, Танюша! Давай по порядку. В какой день?
— А-а, на следующий после поездки на шахту с рабочими, когда у них не получилось заняться ремонтом или чем-то там еще. Неприятный тип. Молодой, но очень наглый. У него такая ухмылочка, уголки губ чуть опущены по отношению друг к другу, и от этого улыбка похожа на злобную гримасу. Страшный человек!
— Так, Таня, все очень серьезно. — Ивлиев взял руку девушки в свои ладони и сжал. — Если бы просто те события на шахте, я бы расценил это как хулиганство или выходку настроенных против современной власти людей. Но тут, кажется, речь идет о хорошо организованном сопротивлении, организации давления на твоего отца. Я тебе никогда не говорил, да и теперь не должен бы говорить, но в интересах дела… Я — офицер госбезопасности, я работаю в органах НКВД и расследую как раз похожие дела.
— Ты из НКВД? — Татьяна посмотрела на Василия удивленно и даже как-то облегченно. — Ну, теперь мне многое понятно. А то я уж не знала, что и думать. Вася, ты поможешь папе, правда?
— Помогу, милая, конечно, помогу. И твоему папе, и многим честным людям, которые хотят мирной жизни, хотят работать, растить детей, радоваться солнцу. Мы такую войну вынесли, такого врага победили, и эту нечисть выметем поганой метлой, поверь мне.
— Тогда я тебе еще кое-что расскажу, — понизила голос Таня. — Я как чувствовала и не стала тебе рассказывать все на улице, сюда привела. Так вот, Вася, когда тот мужчина приходил, на улице возле нашего дома машина стояла. А в ней за рулем сидел тот самый человек из уголовного розыска, что тебя в больнице тогда допрашивал. Когда мужчина от нас ушел, я испугалась и хотела бежать к этому милиционеру, а потом в окно выглянула, а он в машину садится. Получается, что или к папе приходил человек из уголовного розыска, или тот человек, что тебя допрашивал в больнице, связан с националистами.
— Это точно? Ты его хорошо рассмотрела?
— Как тебя сейчас вижу, — уверенно ответила девушка.
— Хорошо, тогда мы поступим с тобой вот как…
Татьяна открыла ему дверь на условный стук. Девушка была напряжена, глаза заплаканные. Видимо, с отцом был тяжелый разговор. Она переживала все изменения, которые происходили в эти дни с Павлом Архиповичем. Он ведь был совсем другим, если судить по ее рассказам. Ивлиев проскользнул в дверь, подождал, пока Таня запрет ее изнутри, и только потом спросил:
— Ну как?
— Трезвый. Я вылила всю водку и не пустила его в магазин. Злой сидит, накачивается крепким чаем. Трясет его.
— Ничего, это пройдет, — ободряюще улыбнулся Василий. — Это не самое страшное.
Белецкий лежал в домашней пижаме, закрыв глаза и накрывшись старым пуховым платком. На звук входной двери и шаги Ивлиева по комнате он никак не отреагировал. Или полная апатия, подумал Василий, или у старика все еще железные нервы. Ведь прийти могли и «те», а не я, а он даже не пошевелился.
— Здравствуйте, Павел Архипович, — негромко произнес Ивлиев, пододвигая стул и садясь рядом с диваном, на котором лежал отец Татьяны. — Меня зовут Василий, и ваша дочь считает, что мне можно доверять. Вы-то ей верите?
— Кто вы? — открыл наконец глаза Белецкий. — Татьяна мне говорила, что вы придете и что вы намерены помочь мне. Но мне непонятно, какой вам резон во все это влезать. Кто вы?
— Человек, Павел Архипович, прежде всего я честный человек, который хочет, чтобы на Украине был мир, счастье для людей и всегда ясное солнце над головой. Не спрашивайте меня о большем, не нужно вам знать. Просто есть враг в лице националистов, которые готовят злодеяние здесь. И их нужно остановить, иначе будут значительные жертвы.
— Вы или из НКВД, — усмехнулся Белецкий, — или из какой-то конкурирующей группировки, враждующей с теми, кто готовит злодеяние. Вы за власть будущую боретесь?
— Я сказал вам про мир и солнце, вот и все, что меня интересует, а власть в нашей стране принадлежит народу, у нас социализм, уважаемый Павел Архипович. Значит, вы что-то знаете про злодеяние, раз так сказали.
— Как мне вам верить? — с сомнением покачал головой Белецкий. — Вы не хотите сказать, кто вы, а я…
— Очень простое объяснение, — тихо заметил Ивлиев, глядя в глаза инженеру. — Вот я вам сейчас признаюсь, кто я такой, а завтра вас возьмут националисты и отвезут в лес. И начнут пытать, чтобы узнать обо мне. Вы не проговоритесь? А если не выдержите пыток? Лучшая гарантия — если вы ничего не будете знать, а просто поверите дочери и мне. Я смогу все остановить, у меня достаточно возможностей для этого. И есть возможность спасти вас и вашу дочь от рук злодеев. Рассказывайте, Павел Архипович. Все с самого начала и подробно.
И Белецкий заговорил. Голос инженера был глухой, с хрипотцой, как у каждого человека, который находился в запое или в состоянии похмелья. Говорил он зло, резкими фразами, но постепенно речь Павла Архиповича становилась все более плавной, связной. Оказывается, его искали еще немцы во время оккупации. В начале войны Белецкого в Котляре не было, он пытался эвакуироваться, но эшелон разбомбили под Краснодоном. Документацию по шахте частично вывезли, частично уничтожили. Немцы пытались использовать шахту 16-бис, но добычу угля наладить им так и не удалось.
Потом Западную Украину освободили, война откатилась дальше на запад. Потом победа. Люди начали возвращаться в Котляр, на шахте появилось новое начальство, и стали планироваться восстановительные работы. Возвращались в родные места шахтеры: кто с фронта, кто из эвакуации. Радовались, что немцы перед уходом не взорвали шахту и, значит, можно надеяться на скорое восстановление, на работу и на то, что снова будет чем кормить свои семьи. Но лично для Белецкого радость была недолгой.
Первый раз к нему пришли еще в феврале. Двое неизвестных заставили посреди улицы сесть в машину, где попытались завести разговор на тему будущего Украины для украинцев без Советов и коммунистов. Тогда Белецкому удалось уйти от разговора, сославшись на то, что он не верит незнакомым людям в такое сложное время и полагает этот разговор чистой провокацией. Его отпустили, а в милицию или в НКВД он заявлять побоялся.
Потом в марте на шахте, когда устанавливали новое электрощитовое оборудование, к нему снова подошел неизвестный высокий мужчина в очках и начал странный разговор про шахту, про национальное достояние — уголь. Он вполне грамотно и со знанием дела говорил, что шахты Львовщины снабжают Западную Украину и полностью обеспечивают все потребности этих районов. Только вот сохранились ли чертежи и схемы штреков, проходок стволов? Белецкий случайно проговорился, что сохранилось не все, но многое у него в голове и в черновиках, частично в копиях рабочих документов. И только потом он осознал, с кем разговаривает. Впрочем, этот человек довольно быстро исчез. И снова Белецкий побоялся заявлять в органы о странных людях.
— Павел Архипович, — перебил инженера Ивлиев и даже наклонился к нему ближе, понизив голос. — Вы сейчас подумайте и попробуйте сформулировать, какие именно документы интересовали этих людей.
Белецкий посмотрел на гостя, на дочь, нахмурил густые брови и после небольшой паузы ответил:
— Их интересовало расположение узлов энергетического оборудования в шахте.
— Моторы, распределительные щитки, схемы вентиляции и транспортировки? Да?
— Ну… — Белецкий еще больше нахмурился, будто пришла ему в голову наконец догадка. — Получается, что им нужны были схемы конвейерных, вентиляционных и откатных штреков. И расположение выработанных пространств лавы и целиков. Ну, и схема бресмбергов.
— Так… И вы им что-то дали?
— Ну, не то чтобы именно я им передал… Они нашли кое-какие документы и схемы горизонтов. — Инженер замолчал, провожая взглядом Татьяну, которая отправилась на кухню заварить чай. Потом совсем тихо произнес: — Ну и я, конечно, кое-что добавил… нарисовал по памяти схемы. Понимаете, они угрожали не столько мне, сколько дочери. Я боюсь за нее, я просто не знаю, что мне делать. Боюсь, что они следят за мной и за ней круглые сутки, что, узнав о моем посещении НКВД, расправятся с моей девочкой. Я просто запутался, и я напуган до крайности.
— Вас вполне можно понять, — спокойным голосом сказал в ответ Ивлиев. — Но теперь давайте без нервов. Я смогу вас защитить. Вот только разобраться бы, зачем им эти схемы.
Василий вышел из дома Белецких, использовав окно второго этажа лестничной площадки со стороны неосвещенного фасада. Убедившись, что за ним нет слежки, он уже спокойно пошел по улице. В голове мучительно шевелилась одна мысль. Зачем националистам схемы шахты? Взорвать ее? Но для этого все схемы и не нужны. Двести килограммов взрывчатки с часовым механизмом в подъемник, пустить его по главному стволу вниз, и, считай, на ближайшие годы в стране не будет шахты 16-бис. Чтобы ее восстановить, потребуется очень много времени и усилий. Уничтожать шахту совсем недальновидно для политического движения, которое целится на отторжение Украины от Советского Союза, ратует за полную независимость. Зачем им лишать себя в будущем доступа к пластам угля, зачем обрекать своих шахтеров на прокладку новых штреков, зачастую «полевых», то есть пустых, где нет породы?
Дежурство в больнице начиналось с девяти часов, но приходить принято было к восьми утра, чтобы успеть передать текущую документацию на постах, назначения врачей. Потом обход по палатам производила уже новая заступившая смена. Таня половину ночи ухаживала за отцом, которому стало вдруг плохо после ухода Василия. Потом отец уснул, а она еще пару часов сидела возле него и смотрела, как розовеет лицо, как отец дышит все ровнее и глубже. И утром Татьяна чуть было не проспала.