зоне срок мотал. А потом на воле мы с ним дела почище икон проворачивали. Короче, он недавно по-новой из зоны вышел, а месяц назад в столице объявился, старые связи налаживал. Вот я ему тогда и "трекнул", что, мол, есть человек, которому старинные иконы нужны. Потому-то он и прислал гонца. Так что здесь все чисто.
Витек, по-видимому, убедил Султана не опасаться гостя, говорить открыто и хозяин, секунду подумав, повернул голову к Шиляеву и спросил:
— Сколько их у тебя?
— Три. Две иконы и распятие, — объявил Сашка.
— Показывай! — коротко бросил Султан.
Шиляев торопливо извлек из портфеля две темные дощечки, крест и сложил их перед хозяином на журнальный столик. Султан беглым взглядом окинул реликвии Клавдии Павловны. К ним он даже не притронулся. И вообще, он вел себя весьма сдержанно, не проявляя заинтересованности, чем как бы снижал значимость доставленного товара.
— И сколько ты за них хочешь? — спросил хозяин.
Шиляев и понятия не имел, поэтому пошел на хитрость.
— А вы сколько предлагаете? — задал он вопрос.
— Послушай, Султан, — вмешался Витек. — Мне плевать на этого фраера, — признался он, имея в виду Шиляева, — но с Нечистым нужно рассчитаться по совести. Он мужик серьезный, и если не дай бог узнает, что его лоханули, поднимет такую бучу, что нам всем потом несдобровать.
Султан снова стал пялиться в экран телевизора, и некоторое время внимательно следил за ходом кулачного поединка, затем медленно произнес:
— Я человека одного вызвал. Он должен с минуты на минуту подойти. Вот он пускай и оценит ваш товар.
Действительно менее чем через четверть часа в комнате появился невзрачный сухонький старикашка с исполосованными глубокими морщинами лицом. Он надел очки, потом еще взял лупу и долго сидел, склонившись над иконой, сверкая лысой макушкой.
— Где добыл? — спросил он, наконец, с любопытством уставясь на Шиляева.
— Вам-то, какое дело? — возмутился Сашка. — Я же не спрашиваю, куда вы потом сбудете иконы.
— А если за этими образами кровавый след тянется? — возразил Султан. — Ниточка ведь может к нам привести.
— Да нет, — разом стушевался Шиляев и пробормотал: — Чистые они. У старухи одной сперли.
— Небось со взломом? — язвительно спросил старик.
— Было дело, — неохотно признался Сашка. — Да вы не волнуйтесь. Старушка древняя, лет под восемьдесят, глухая как тетеря. Живет одна. Спала без задних ног, когда хату брали. Она икон и не хватится, а если и хватится, то в милицию не заявит. У нее в доме такими иконами вся комната увешана. Подумаешь, три штуки пропали.
Лицо Султана оставалось непроницаемым. Так что Шиляев так и не понял, верит ему хозяин дома или нет, старик же, слушая Сашку, ехидно улыбался и кивал в такт его словам.
— Что скажешь, Михалыч?! — после речи гостя спросил Султан у старика и указал на образа.
Старик сразу стал серьезным.
— Иконы, конечно, ценные, — признал он авторитетным тоном, потом наклонился к сидевшему рядом с ним хозяину и что-то быстро зашептал ему на ухо.
По мере того как старик говорил, жирное лицо Султана светлело, а одна из его куцых бровей медленно приподнималась.
— В общем, так, браток, — сказал он, выслушав старика. — Даю тебе за все две штуки баксов.
Сумма была неслыханной. Шиляев опешил, но быстро взял себя в руки и, сдерживая радость, нахально заявил:
— Нечистый сказал, что иконы стоят четыре тысячи.
— Ах, так, — усмехнулся Султан. — В таком случае пускай твой Нечистый сам приезжает сюда торговаться, а не присылает каких-то "бичей".
— Это я "бич"?! — взвился Сашка.
— Нет, я, — позволил себе улыбнуться хозяин. — А ты большая шишка. Короче, забирай свои иконы и проваливай отсюда! А Нечистый твой, я вижу, любит, когда для него другие из огня каштаны таскают. Так ему и передай!
Шиляев сразу сник, потух. На худом лице его появилось угрюмое выражение.
— Ладно, — согласился он устало. — Давайте две штуки.
— Ну, вот и сошлись, — удовлетворенно сказал Султан, встал и босыми ногами прошлепал в соседнюю комнату. Вскоре он вернулся в зал с пачкой стодолларовых купюр, которую бросил на журнальный столик на икону. — Проверь.
Шиляев пересчитал валюту, сунул ее в карман и, холуйски кланяясь, шмыгнул за дверь.
14
В среду утром едва Шатохин пришел на работу, как ему позвонили из больницы и сообщили хорошую новость: к Серебряковой вернулось сознание. По правде говоря, Клавдия Павловна пришла в себя еще вчера вечером, однако была так слаба, что ни о каком допросе не могло быть и речи. И вот к утру состояние старушки настолько улучшилось, что лечащий врач перевел ее в общую палату и решил вызвать Шатохина. Майор немедленно выехал в пятнадцатую горбольницу.
Здание больницы еще дореволюционной постройки с толстенными стенами идеально подходило под лечебное учреждение: зимой здесь было тепло, летом без всякого кондиционера прохладно. Впрочем, здание, обладающее такими свойствами, идеально подходило и под любое другое учреждение, в том числе и под жилой дом. Увы, так уже не строят. Но это так, к слову… Шатохин поднялся на второй этаж в хирургическое отделение взял на санпосту халат, накинул его на плечи и направился по широкому гулкому коридору с двумя рядами дверей, выглядывая нужную палату. Номер семнадцать пришелся на предпоследнюю дверь по левой стороне коридора.
В четырехместной палате были заняты три койки. На одной — справа от окна почивала дебелая особа лет сорока пяти с отечным хмурым лицом, на другой — по левую сторону сидела и со скучающим видом точила пилкой ноготь миловидная девушка, на третьей — в глубине палаты лежала Серебрякова. В том, что это была именно она, говорили два обстоятельства: во-первых, она одна из присутствующих по возрасту подходила под возраст Клавдии Павловны; во-вторых, на лице старушки были явственно видны следы побоев.
Шатохин поздоровался и, придвинув стул к кровати Серебряковой, сел. Вблизи лицо пожилой женщины выглядело еще ужаснее: правый глаз заплыл, лоб, висок и щека черные, распухшие.
— Вот он вас уделал, черт возьми! — не удержался от возмущенного возгласа Шатохин. — Вот негодяй!
Клавдия Павловна ничего не сказала, она лишь вздохнула и печально посмотрела на майора здоровым глазом.
— Моя фамилия Шатохин, — представился майор. — Можете называть меня Юрием Ивановичем. Я буду вести ваше дело. Про вас я кое-что знаю, бабуля. О вашей жизни мне рассказывал ваш брат, а о здоровье лечащий врач. — Шатохин подкупающе улыбнулся: — Видать, вы в рубашке родились, Клавдия Павловна. Всего несколько миллиметров отделяли вас от загробного мира. Еще где-нибудь болит?
— Грудь и бок, — пожаловалась старуха. — Дышать трудно, сынок.
Майор развел руками и шутливо сказал:
— Ну, в таких случаях принято говорить: ничего, до свадьбы заживет.
— Заживет! — неожиданно проворчала из своего угла дебелая женщина. Она, оказывается, не спала, а прислушивалась к разговору следователя с Серебряковой и от скуки, по-видимому, была не прочь почесать язык. — Чуть не угробили бабку изверги!
Майор бросил в сторону женщины суровый взгляд и с досадой произнес:
— У меня нет времени на пустые разговоры. Врач дал мне только пять минут, поэтому я должен потратить их с пользой. Так что, извините… — и снова склонился к Серебряковой. — А скажите, Клавдия Павловна, преступника вы видели в лицо?
— А как же, — охая, пошевелилась на кровати Серебрякова. — Видела, милок. Также как тебя сейчас вижу. Я же проснулась, когда он в дом залез. Вот в коридоре мы с ним и столкнулись. Он иконы в руках держал.
— Сколько их было?
— Две, сынок. Икона и распятие. Я икону у него хотела отобрать, а он на меня и напал…
Брови Шатохина поползли вверх.
— Отобрать хотели? — переспросил он изумленно. — Вы что же первой на него напали?
— Ну да.
— Ну вы, бабуля, даете! — восторженно воскликнул майор. — Впервые встречаю такую женщину!.. Как же вы не побоялись встать перед бандитом лицом к лицу?
— А как же, милай, он же осквернил святыню, — спокойно и уверенно ответила старушка.
— А не боялись, что убьет?
— Нет, не боялась. Он ведь хотел убить меня иконой, которая наоборот, исцеляет людей от всех болезней.
— То есть?.. — не понял Шатохин.
— Икона, говорю, которой он хотел меня убить, называется "Всех скорбящих радость". На нее люди молятся, чтобы исцелиться от всякого рода недугов и болезней, а он ей хотел меня убить…
Майор был атеистом, однако с пониманием отнесся к религиозным воззрениям Клавдии Павловны.
— Вот оно в чем дело, — сказал он серьезно и, наконец, задал ужасно интересовавший его вопрос: — А бандита вы этого раньше видели?
— Встречала один раз, — охотно откликнулась Серебрякова. — Я вот со вчерашнего дня все мучилась, вспоминала, откуда его знаю, а сегодня утром припомнила… Он племянницы моей Зойки муж.
— Значит, все-таки родственник, — с мрачным видом заключил майор.
— Да какой там родственник! — слабым голосом, будто жалуясь, возразила Клавдия Павловна. — Пьянчуга он и Зойка такая же. Они лет шесть назад поженились, вот тогда ко мне в гости и заходили… А Зойка моего мужа сестры дочь… — Серебрякова начала уставать, заговорила с остановками. — В детстве частенько к нам домой забегала, с детьми моими играла. Хорошая девочка была, красивая… Школу неплохо окончила… Все думали, дальше учиться будет, а она по рукам пошла… А когда мать-то ее умерла, то и вовсе опускаться стала…
Майор решил, что для первого раза узнал достаточно, и дальше утомлять старушку не имеет права.
— Как фамилия вашей племянницы? — спросил он вставая.
— Долженкова Зоя… Иконы-то мне вернут, сынок?
Здоровый глаз Серебряковой смотрел на него умоляюще, и он твердо пообещал старушке:
— Вернут, Клавдия Павловна. Непременно вернут. Выздоравливайте, я к вам еще загляну.
15
Женька стоял на коленях в маленькой тесной комнате, свесив голову над унитазом. Его рвало. В общем-то, все что можно было желудок из себя уже исторгнул, однако мышцы его через определенные промежутки времени продолжали судорожно сокращаться и парню в эти моменты казалось, что сейчас у него оторвутся все внутренности и выскользнут в унитаз.