ше англичан так же оценивали герцога Пармского.
Герцог дочитал письмо, аккуратно сложил и вернул секретарю.
— Мы готовим вторжение в Англию, — объявил герцог своим помощникам. Те вопросительно посмотрели друг на друга. — Король сейчас собирает великую Армаду, — продолжал он, — намереваясь послать ее к берегам Англии. Она отвлечет на себя английский флот, а мы, воспользовавшись этим, переправимся через Ла-Манш и высадимся в Англии.
Герцог говорил спокойно, никак не выдавая своих чувств. В его распоряжении находилась тридцатитысячная армия, лучшая в Европе и в мире. Никто не сомневался: если только эта армия сможет высадиться на английских берегах, она пройдет через Англию, как нож через кусок масла. Его подчиненные не знали, что сказать. Наконец один из них решился нарушить молчание. Он служил герцогу со времени битвы при Лепанто, пользовался его наибольшим доверием и нередко говорил и от имени своих товарищей.
— У нас здесь нет глубоководных портов, — сказал он. — Голландцы выходят в море на мелководных судах, патрулируя свое побережье, и могут входить в гавани, куда не войдет ни один большой португальский галеон.
Ни для кого не являлось секретом, что после недавнего присоединения Португалии ядро испанского военного флота составляли лучшие португальские корабли. Испанские галеры предназначались для сравнительно тихих вод Средиземного моря. Португалия же, ныне вассальная по отношению к Испании, давно умела строить океанские галеоны, и некоторые из них считались самыми прочными и надежными в мире. Герцог Пармский молча посмотрел на своего помощника. Тот продолжал:
— Легкие голландские суденышки смогут потопить наши баржи, прежде чем мы встретимся с испанской Армадой.
— Да, и «мы никогда не возьмем Антверпен», — ответил герцог с намеком более чем прозрачным. — Они все же взяли Антверпен, совершив невозможное.
— Но как? — спросил вдруг один из старших офицеров, которого герцог также знал как одного из самых верных людей. Они вместе бывали на переднем краю боевых действий. Герцог Пармский чаще бывал со своими офицерами на фронте, чем в своем штабе. Это была одна из причин, почему его любили подчиненные.
— Как мы взяли Антверпен? — переспросил герцог. — Мне казалось, вы знаете это. Разве не вы планировали ту операцию? — Люди, сидевшие за столом, рассмеялись, напряжение смягчилось.
— Речь не об Антверпене, государь. — Офицер с улыбкой поклонился герцогу в знак принятия шутки. — Каким образом наши солдаты смогут попасть в Англию, обойдя голландские суда?
— Существуют каналы, старые и новые, — задумчиво ответил герцог. Все знали: по его приказам на голландских равнинах его люди роют новые каналы за несколько дней, так что его солдаты появились там, где их никто не ждал. — Есть пустые суда, которые можно послать к побережью и отвлечь внимание треклятых голландцев от их настоящего противника. Существуют высадки на берег в полночное время, когда никто, даже голландцы, не может разглядеть, что происходит, если все происходит достаточно быстро. — Неожиданно он встал, и его помощники почтительно склонили головы. — Но прежде всего у нас есть армия. Что, если мы возьмем Слис? Остенде? Наконец, всю Фландрию?
Офицеры невольно напряглись в ожидании дальнейших слов герцога. Их командующий предлагал последний сокрушительный удар, чтобы наконец покончить с войной, стоившей Испании больших денег и большой крови.
Герцог Пармский сделал знак секретарю, и тот снова передал ему письмо короля.
— У меня будет достаточно времени все это продумать, — заметил герцог. — Я не поеду в Парму. Король пишет: мой долг — оставаться здесь.
Итак, герцог не получил разрешения навестить свою родину и имение, недавно им унаследованное. Он официально запросил отпуск в зимнее время, когда кампания не ведется и враждующие войска находятся на зимних квартирах.
Ему отказали. Конечно, ведь сейчас он необходим здесь, в Нидерландах. А может быть, король опасался, что, приехав из холодной, дождливой Голландии на свою теплую и прекрасную родину, герцог уже не захочет вернуться назад. Приближенные герцога огорчились: они-то хорошо знали, как их военачальник стосковался по родине.
— Ну что же, — заметил герцог, — хотя нам еще предстоит покорить Фландрию, придется подумать о завоевании еще одной страны.
Грэшем не мог уснуть. Дрейк уже готовился покинуть порт Кадиса. Как ни удивительно, для него все обошлось благополучно. Пушкари, обстреливавшие английскую флотилию из двух огромных береговых орудий, так и не смогли попасть ни в одно судно и ни одна из испанских галер не прибыла блокировать выход англичан из гавани. Испанские войска, вошедшие в Кадис в полном боевом порядке, не имели возможности достичь английской флотилии. Испанцы пробовали направить к ней для поджога корабли-брандеры, но при отсутствии ветра это не дало ожидаемых результатов. Дрейк стоял на капитанском мостике в прекрасном настроении. Его секретарь, как обычно хмуро сосредоточенный, пытался учесть все захваченные англичанами товары. Дрейк скучал. Секретарь взглянул на горевшие в гавани испанские брандеры и заметил:
— Ну, милорд, кажется, испанцы делают вашу работу за вас.
Дрейк с интересом посмотрел на секретаря, потом спустился вниз и прошел к носовой части судна. Там собралась большая часть его команды, но мало кто спал.
— Эй, ребята! — гаркнул Дрейк, махнув рукой в сторону горевших кораблей. — Испанцы за нас делают нашу работу!
Моряки ответили на его шутку дружным хохотом. Грэшем подумал о том, что смеяться пока рано: горящие брандеры пока представляли некоторую опасность.
Утром штиль закончился, и попутный ветер погнал корабли Дрейка в открытое море. Сам он стал теперь гораздо богаче, чем до прихода в Кадис.
— Ну, — заметил Джордж, оглядывая опустошенный порт, — это не поможет Филиппу совершить вторжение в Англию!
— А предотвратит ли это его? — спросил Грэшем.
— Нет, — ответил Джордж, подумав с минуту. — Испанского короля не так легко запугать. Но он отсрочит его на несколько месяцев.
Джордж тоже не спал и теперь пытался поднять на ноги Грэшема. Тот мягко отстранил руку друга и сел на палубе.
— Наконец-то мы сдвинулись с места, — объявил Манион. — А то я больше не мог выносить этих испанцев.
— Они могут выносить и не таких, как ты, — ответил Грэшем, зевая. — За что ты их так ненавидишь? — спросил он, скорее для того, чтобы отвлечься от усталости после трудного дня и после ночи, проведенной на палубе. — Я знаю, я сам должен их ненавидеть — ведь я англичанин. Но я не могу поверить в порочность целой страны, чьи жители возводят такие прекрасные здания. И сколько удивительной красоты в их мессах, в их музыке! И разве не они спасли Европу от турок в битве при Лепанто? Их страна не лишена славы. За что ты ее ненавидишь?
— Я не так ненавижу всех испанцев, как одного поганого дона Альваро де Базана, первого маркиза Санта-Круса, — неожиданно ответил Манион. Он выговорил имя первого адмирала Испании четко, даже с испанским выговором, причем ядовитым тоном, которого раньше Грэшем у своего слуги не замечал.
— А за что ты ненавидишь человека, которого никогда не встречал? — спросил Грэшем, теперь уже с интересом.
— Вот тут вы не правы, — ответил Манион, не глядя на хозяина. — Я его встречал.
— Расскажи, — попросил Грэшем. Он знал: если подгонять слугу, тот может и передумать. Манион делал то, что хотел, а не то, чего хотели от него. Еще и поэтому Грэшем уважал его и ценил его дружбу.
— Ну ладно, — как бы нехотя заговорил Манион, — оно можно бы и рассказать… Да как бы из этого какого вреда для ваших испанских дел не вышло. Давайте уговоримся: пусть все это останется между нами. Никому об этом не болтайте, даже тем красоткам, с которыми вы спите. Или в колледже, когда выпьете. Ну, если мы вообще туда доберемся. — Манион посмотрел на Джорджа, лежавшего рядом. Он, очевидно, надеялся, что тот слит и не услышит рассказа.
«Кому я могу раскрыть твои секреты? — подумал Грэшем. — У меня и нет никого, кроме тебя и того детины, храпящего рядом со мной».
Вслух он сказал:
— Болтать не стану.
Манион кивнул и уселся рядом с ним.
— Ну так вот, — начал он рассказ, — служил я, знаете, корабельным боем. Родителей я не помню. Рос я приемышем у какого-то сапожника, и сапожник он был так себе, народ к нему не очень-то шел чинить обувь. Он мне и говорил, что я — подкидыш, а он возится со мной, так как он — очень уж добрый человек. Хотя доброты-то я от него никого не видал. А когда я подрос немного, он сбыл меня с рук: продал капитану судна, отправлявшегося из Дептфорда.
Грэшем знал: корабельных мальчишек-боев использовали для самой грязной работы. Они, если выдерживали такую жизнь, могли стать корабельными уборщиками, и только после этого перед ними открывалась дорога в матросы. Они проходили очень тяжелый путь освоения морской профессии, и во всех портах передавались зловещие слухи о том, как матросы используют мальчишек вместо женщин, или о том, как строптивых из их числа сбрасывают за борт в открытое море…
— Ну, капитан Чикен был неплохой мужик, — продолжал свой рассказ Манион, — хотя для капитана фамилия у него не самая подходящая. Ну, лет пять я там проболтался, пока смог стать настоящим матросом. Вы, поди, удивились, что я так много знаю о кораблях? А я знаю больше, чем половина этих придурков. — Он махнул рукой в сторону членов команды, спавших вокруг них. — Тогда-то капитан получил новый корабль. Мы ходили в Кадис, везли хорошее сукно из Англии, а обратно — хорошее испанское вино.
— В Кадис? В тот самый порт? — изумленно переспросил Грэшем, поворачиваясь к слуге.
— В тот самый. В проклятую сучью дыру. Ну, мы пришли в порт, разгрузились и стали, значит, ждать, когда вино погрузят. И вышла какая-то проволочка, не помню уж из-за чего. Наши матросы сошли на берег (я-то на корабле остался служить капитану и его доброй жене). Ну, наши, стало быть, сошли на берег и подрались там с какими-то испанцами. А дальше случилось вот что: человек пятьдесят солдат поднимаются на борт нашей старушки «Розы Дептфорда», и не успели мы глазом моргнуть, как все оказались на берегу, в испанской тюрьме, помилуй Господь наши души! Они со своими животными обращаются лучше, чем обращались с нами!