— Теперь возьмем порох. — Манион никак не реагировал на его комментарии. — Он весь разный и горит по-разному. Даже в одной партии может быть сегодня — один, а завтра — другой.
— А в результате, — закончил матрос, — ни один пушкарь не может точно попасть своей струей в ночной горшок!
В Англии было мало запасов селитры. Только умелое применение мочи могло в то время компенсировать естественный дефицит. Все артиллеристы знали — без этого пороха не получишь. Данное обстоятельство и служило пищей для их своеобразного юмора.
Никогда в жизни Анна так не тосковала. Конечно, они взяли с собой на корабль книги, но большую часть книг составляли проповеди или нравоучительные сочинения. Она перерыла их не один раз, боясь оставаться наедине со своими мыслями. Иногда она прогуливалась по палубе, ловя на себе восхищенные взгляды мужчин, смотревших ей вслед. Сначала это занимало и волновало ее: приятно ощущать себя в центре внимания. Но однажды она обернулась, заметила выражение откровенной похоти в глазах мужчины, не успевшего отвернуться, и ей стало тошно. Ее отец на Гоа пытался разводить лошадей, не столько ради дохода, сколько для приятного времяпрепровождения. Однажды Анна случайно оказалась на ранчо, когда там спаривали жеребца с кобылой. Она также помнила маленьких, славных жеребят, которых ей разрешили приласкать. Жеребята выглядели ужасно милыми и трогательными, но то, что привело к их появлению на свет, выглядело грубо, жестко и неприятно. Выходит, и французский купец овладеет ею таким же образом?
Анна не перестала прогуливаться по палубе. Гордость не позволяла ей поступить так. Кроме того, она чувствовала потребность в движении, свойственную молодости.
Однако прогулки доставляли ей меньше удовольствия, чем прежде, когда она созерцала бескрайнее волнующееся море, заключавшее в себе постоянную опасность и одновременно наглядно являвшее собой величие природы. Анна заучила названия птиц, круживших над кораблем. Она любовалась ими и завидовала их, как ей казалось, свободе и беззаботности. Однажды на корабле стреляли из пушки, и это событие ей запомнилось. По правде говоря, большинство корабельных пушек нельзя было ни перемещать, ни стрелять из них: они были завалены всякого рода вещами, составлявшими корабельный груз, но одна или две находились в рабочем состоянии. Матросы бросили в море сломанную бочку в качестве мишени, навели орудие и сделали пробный выстрел. Анна слышала грохот выстрела и видела пламя. Ядро упало далеко в стороне от бочки; на том боевое обучение и закончилось.
Из других развлечений у Анны оставалось чтение и декоративное шитье, которое должна была освоить каждая молодая леди. Кроме того, она практиковалась в изучении языков. Для этого у нее имелось достаточно книг на испанском, английском, итальянском, латыни и древнегреческом. Ее отец считал: девушки должны быть образованными и знать несколько языков.
Ее матери нездоровилось. Иногда у нее даже начинался бред, и она не воспринимала происходящего вокруг. В другое время с ней можно было общаться, но она оставалась бледной и слабой. Анна не задавала ей вопросов о вещах, способных усилить ее страдания. Приходил к ним и корабельный врач, но он хорошо умел только отнимать конечности у моряков получивших серьезные повреждения в результате травм.
Анна ухаживала за матерью, понимая нависшую над ней смертельную угрозу. От нее теперь зависело слишком многое.
Дни проходили словно в тумане. Они зачем-то зашли в дыру под названием Сагрес, недалеко от мыса Св. Винсента. Тысяча с лишним человек высадились на берег, прошли пятнадцать миль под огнем противника, а затем вернулись, причем многих ранило, а еще больше было озлобленных, готовых взбунтоваться. Боро, один из капитанов, написал было жалобу Дрейку, а тот судил его военным судом и посадил под арест на его собственном корабле. На его место Дрейк назначил капитана Марчанта. Корабельные пушки англичан превратили замок Сагрес в руины.
— Наша цель — Лиссабон! — объявил своей усталой и измотанной команде Дрейк.
Видимо, он любил ставить своих людей перед фактом не давая им времени подумать. Обращаясь к секретарю, как обычно, стоявшему рядом с ним, Дрейк сказал:
— Мы потянули за бороду короля Испании.
Секретарь слегка покачал головой и тихо проговорил слово, которое Дрейк даже повторил, проверяя, не ослышался ли он. Слово «натягивать» на жаргоне означало «заниматься сексом». Секретарь, все с тем же отсутствующим видом, повторил это слово, к восторгу Дрейка. Он повернулся к членам своей команды и гаркнул:
— Мы натянули бороду королю Испании!
Грэшем обратился к Дрейку с просьбой высадить его на берег в Лиссабоне, но снова получил отказ, на сей раз — безо всяких объяснений.
Не собирались ли они атаковать Лиссабон? Среди моряков начался ропот. Команды устали, многие нуждались в медицинской помощи, а Лиссабон был прекрасно защищен, не в пример Кадису. Потом подул северный ветер, корабли Дрейка изменили курс и снова отправились на юг, к мысу Св. Винсента. Все больше людей заболевали. Дрейк отправлял их на берег и даже снарядил два судна для доставки тяжелых больных домой. Его флот грабил окрестное побережье, уничтожал сотни маленьких грузовых судов, снабжавших Армаду бочками (именно этого хотел Сесил в Лондоне!). Кроме того, они уничтожали множество рыбацких суденышек и разрушали до основания рыбацкие деревни. Именно рыба, пойманная этими людьми и провяленная, составляла одну из основ питания для всех испанских моряков.
Грэшем оказался замкнутым в затхлом мирке корабля «Елизавета Бонавентура». Он уже почти потерял надежду выйти на берег для выполнения задания Уолсингема. Он тосковал по колледжу и по Лондону, чувствуя себя изъятым из близкого ему мира. И главное, он не мог побороть какого-то странного «шестого» чувства — чувства неведомой опасности. Ему иногда казалось — это чувство как-то связано с долговязым Робертом Ленгом, якобы придворным, которого Дрейк представил как собственного биографа. «Хоть один человек расскажет правду о моей экспедиции», — объявил Дрейк. Грэшем знал: Дрейк повсюду видит врагов, даже там, где их и быть не могло.
А потом, дней через пять, Дрейк вывел свою флотилию в открытое море, отправил корабли с больными и ранеными на родину и взял курс на запад. Его матросы потирали руки в предвкушении поживы.
— Вот так-то! — говорил один из них. — Не иначе, увидел испанский корабль через свое волшебное стекло. Теперь-то, ребята, мы наконец заполучим настоящие сокровища!
— А ты сам когда-нибудь видел «волшебное стекло»? — насмешливо спросил Джордж, не веривший в эти россказни о Дрейке.
— Где там! — с сожалением отвечал матрос. — Все знают: оно теряет всю свою силу, когда в него смотрит кто-то, кроме самого Дрейка.
Грэшему до всего этого не было дела. Он не знал, что ему предпринять. Дрейк явно не собирался высаживать его на берег, а проплыть пять миль от корабля до португальского берега он бы не смог, даже если бы точно знал, куда надо плыть.
— Земля, в двух румбах от носа! — заорал впередсмотрящий. А потом он вдруг снова пронзительно завопил: — В двух румбах… А впереди такой здоровенный португальский корабль, что…
Матросы возбужденно загудели, а потом Дрейк заорал на весь корабль:
— Отставить сквернословие! Слышал, ты?!
— Да, да, виноват, сэр, — отвечал впередсмотрящий. — Но ведь действительно можно обделаться.
В ответ грянул общий хохот. Дрейк молча стоял на своем месте с непроницаемым видом.
— Вот это корабль! — воскликнул Грэшем. — Никогда еще не видел такого громадного судна. — Корабли Дрейка были довольно внушительными, но этот огромный португальский галеон водоизмещением равнялся, наверное, трем или четырем галеонам королевы Елизаветы. — Интересно, будут они драться?
— Навряд ли, — ответил Манион, спокойно взиравший на португальского гиганта, стоя у перил. — Эта штуковина, так вас поразившая, создана вовсе не для драки. Она пришла из испанской Индии, может быть, с Гоа, и снизу доверху нагружена пряностями. Перец, гвоздика, корица — словом — пряности! — Манион произносил наименования специй с чувством, будто имена бывших любовниц. И в самом деле, он любил деликатесы, сдобренные пряностями, не меньше, чем любил женщин, хотя не отказывался и от самой плохой еды, когда иной не было. — Ну, еще там полно шелка, коленкора, слоновой кости, — продолжал Манион уже с меньшим энтузиазмом. — И конечно, изрядное количество драгоценностей. Ну, может, золота и серебра там будет поменьше, чем на судне, пришедшем из Панамы, но все равно этого добра хватает.
— А женщины есть? — с надеждой спросил Джордж.
— Наверно, — ответил Манион, — несколько пассажирок или там служанок… Храни их Господи! Ихний капитан сделает два-три выстрела из пушек, но не стараясь действительно попасть, чтобы не злить Дрейка, а потом они спустят флаг — вроде как сдались с честью. У них, наверно, много больных на борту. Путь-то их далек! И, понятно, все палубы там завалены грузами. Бойниц то на ихнем корабле много, да из пушек стрелять все одно нельзя, даже если бы они захотели. Такие посудины не для встреч с пиратами, а для спокойного плавания.
Дрейк приказал дать по кораблю (как потом они узнали, он назывался «Сан-Фелипе») залп из четырех корабельных пушек. Грэшему это показалось странным. Поскольку они стояли носом к кораблю, четыре ядра просто упали в море по обе стороны от «Елизаветы Бонавентуры». Три орудия с «Сан-Фелипе» ответили почти сразу. Если их пушкари и целились в противника, результата заметно не было. Все три их ядра также упали в море в нескольких сотнях ярдов от английских кораблей, полукольцом окруживших португальский галеон. Дрейк велел развернуть «Елизавету» боком к «Сан-Фелипе», и теперь их корабельная артиллерия могла разнести его на куски. Затем он приказал артиллеристам дать залп… Казалось, теперь португальский корабль пойдет ко дну, но каким-то чудом он остался невредимым. В ответ оттуда выстрелила одна пушка, и ядро снова упало в море, не задев ни единого английского корабля. Вскоре на португальском судне спустили флаг.