– Тумматский тлен! – Лунасу показалось, что отец знает больше, чем готов сказать.
– Что случилось? – кротко спросила спустившаяся в гостиную Лиар. – Помилуй Со-Здатель, что с Эль?
– Не лезь! – огрызнулся Лунас. У него просто не осталось сил на тактичность.
– Не смей грубить сестре!
– Тогда займитесь делом и создайте уже, наконец, это тумматское лекарство! Я буду у себя. – Лунас схватил Эльвию и понес в свою комнату. Лишь краем уха он услышал, как Лиар сорвалась на слезы и спросила у отца дрожащим голосом, умрет ли Эль. Ответ Вермона Лунас и сам знал – молчание.
Он принес Эль в комнату на втором этаже и положил на широкую кровать с почти королевскими балдахинами. И вдруг с ужасом понял, что неосознанно обустроил свою спальню похожей на комнату матери, где она провела последние дни своей жизни. Картинка настоящего будто наложилась на изображение из прошлого, отчего возникло тревожное ощущение дежавю.
Лунас тряхнул головой и укрепил солнечный кокон вокруг Эль, чтобы не допустить пожара от огня на ее коже или от чистого пламени, в которое она могла обратиться из-за вируса. Лунас поежился от жутких мыслей. Нет, он ни за что не допустит этого.
Он понесся в семейную библиотеку, надеясь найти хоть какую-то зацепку, чтобы задержать распространение болезни.
Ворвавшись на мансарду, Лунас стал рыться на полках. Хватал одну бумагу, другую, пробегал взглядом по старым пергаментам, быстро пролистывал книги, но привычные и знакомые слова были словно на Сотине – ничего не разобрать. Как он ни силился, сколько ни перечитывал одни и те же предложения, их смысл ускользал от него, как русалка от неопытного ловца во время купаний.
– Проклятье! – Лунас отбросил очередную книгу в сторону. Она с грохотом упала, точно подбитая птица, распахнувшая при падении крылья. – Нужно больше времени. Ей нужно больше времени…
Лунас кинулся к столу отца и начал перебирать его последние записи. Алхимические формулы показались ему диковинными, несмотря на то что многие из них дядя Демид заставлял его заучивать наизусть.
– Тумматская алхимия!
Лунас с яростью смахнул все со стола и безнадежно осел на пол среди разлитых голубых чернил, развалившихся книг, пергаментов, перьев и прочего хлама.
Он уронил голову в ладони и тут вспомнил, что еще не заглянул в ящики стола. Нервными размашистыми движениями он стал открывать их и переворачивать все содержимое. Вновь попытался вчитаться в записи в надежде, что Вермон упустил лазейку, но вместо этого увидел в одном из ящиков флягу. Открутив крышку, Лунас принюхался. Сомнений не осталось – мандрагоровая настойка. Этот терпкий, резкий запах он узнал без труда.
– Так вот почему ты не успел с лекарством! – вслух осудил отца Лунас, словно тот мог его услышать. – Все по-старому.
Лунас разочарованно вздохнул, отвернувшись от стола. Однако, когда попытался взболтать флягу, понял, что она полна до краев, а значит, он ошибся насчет отца. Шальная мысль пришла в голову: крепкий алкоголь – именно то, что ему сейчас нужно. Он хлебнул настойки, заодно похвалив себя, что спасает Вермона от соблазна.
Лунас и не заметил, как фляга опустела. Досада от собственной беспомощности навалилась на него с новой силой.
Он в интуитивном порыве залез во внутренний карман плаща и достал паутинку. Решительно коснулся ее, и его сознание ворвалось в эпизод прошлого. Калейдоскоп ароматов дикой розы, сирени и персика опьянил похлеще любой настойки. Лунас склонился поцеловать Эль. Он точно знал, чего хотел. И плевать, что это не входило ни в чьи планы. Гитер требовал только привести ее, вырвав из плотной толпы Веремея, а Орден приказал выследить преступника, укравшего их бесценный труп.
Однако сам Лунас не смог устоять перед искушением прикоснуться к чему-то, что казалось ему таким непонятным и недосягаемым. Тому, что несла в себе Эль. Он никогда прежде не испытывал подобного. Бывало, влюблялся, очарованный до беспамятства, или, напротив, лишь позволял любить себя, геройствовал, пока горел страстью завоеваний, и так же легко остывал, когда достигал цели. А он всегда ее достигал. Лунас увлеченно следовал за призрачной мечтой, а потом внезапно терял к ней всякий интерес.
Однако рядом с Эль все было иначе. Он пытался ее разгадать, но не выходило. Это вызывало раздражение и азарт, ведь он не привык проигрывать. Благодаря ей он открывал в себе то, во что сам не мог поверить. Раньше он думал только о своих интересах, но ради Эль пошел даже против приказа Ордена – убить ее, чтобы предотвратить уничтожение Ярен.
Конечно, это тоже было ему выгодно, ведь под ее влиянием он менялся. Она искренне верила в чудеса и умела находить во всем и во всех что-то хорошее. С каждым днем рядом с ней он чувствовал себя более живым. Легкое дуновение воспоминаний принесло ее слова: «Ты лучше, чем тебе кажется».
«Хотел бы я, чтобы это было правдой» – Лунас ощутил острый укол вины.
Она умирает из-за него. Если бы он не был таким эгоистом, то раньше бы раскусил план Гитера: остановил бы Таллику, не допустил заражения могильным вирусом, не привел бы ее на тот злополучный утес и не просто оставил подсказку для Айси через кодовое слово, а сразу же отправился бы в Нихиль. Конечно, ему мешал футаркский обет, но всегда можно было использовать уловку и не подвергать ее такой опасности.
Лунас не обратил внимания, в какой уже раз касался шершавых тенет, не в силах насытиться действием «погружения». Он с трудом переборол себя и, оторвав пальцы от паутинки, отложил ее на стол.
Его взгляд бессмысленно блуждал по комнате, пока он не заметил на подоконнике старую зрительную трубу на треноге – мамину драгоценность.
«Даже когда меня нет рядом, с любовью смотри на звезды и, возможно, увидишь меня», – прозвучали в его памяти слова Элианы.
– Сейчас мне тебя не хватает, мам, как никогда! Помоги мне. Я не знаю, что делать… – Лунас услышал в своем голосе мольбу и сломленность. – Я потерял тебя, не защитил Таллику и… Я не могу допустить, чтобы Эль…
Лунас осекся, испугавшись своих мыслей. Он панически боялся вновь испытать разрушительную боль утраты дорогого ему человека. Во многом именно поэтому он предпочитал по-настоящему не сближаться ни с кем. Так проще.
Он с печалью провел рукой по трубе; каждый изгиб, щербинка и залом были ему знакомыми и родными, как собственное тело. После смерти матери маленький Лунас проводил возле этой зрительной трубы практически все время. Он не расставался с ней, часто сбегая к себе в комнату с уроков в Академии Ноубл, куда их с Лиар сбагрила бабушка Сафия Семпер, пока отец упивался своей никчемностью и алкоголем. Брошенный всеми Лунас каждую ночь укреплял трубу на треноге, чтобы случайно не разбить, заботливо протирал линзы и вглядывался в далекие космические просторы в поисках солнечной искры, в которую превратилась Элиана. Но как только приходил рассвет, Лунас с растущей день ото дня досадой понимал, что это была лишь фигура речи. Мать, уже находящаяся на границе с тонким миром, просто пыталась подбодрить его.
Он поджал губы, сдерживая гнев на того наивного мальчика.
– Не бывает чудес, – напомнил себе Лунас, по привычке снимая окуляр. Затем вернулся к ящику стола, пошарил в нем и нашел тряпочку. Отец помочь не мог, мысли покоя не приносили, оставалась рутинная работа, в которой он надеялся найти утешение: осторожно протирать окуляр, пытаясь очистить голову от мучивших его образов.
«На все воля Со-Здателя», – повторял отец после смерти Элианы, эти слова превратились в его кредо, а Лунаса только раздражали. Как можно сидеть сложа руки, когда твой любимый человек умирает в муках? На какое дно смирения и безразличия нужно пасть для этого?
Лунас сжал кулак – раздался хруст – и не сразу понял, что натворил. Он опустил взгляд и испуганно уставился на отломанный хомут.
– Твою ж виверну! – выругался он, спешно разбирая крепления в попытке починить деталь, как вдруг замер.
В его пальцах оказался золотистый кристалл размером с ноготь, отбрасывающий ослепительный солнечный зайчик Лунасу на плечо. «Что ты такое? То ли я так надрался, то ли…» Додумать мысль он не успел.
Кристалл так нагрелся, что Лунас не выдержал и выронил его. Тот упал на деревянный пол и раскрошился. Поднялся столб клубящейся пыли, словно кристалл был огромной глыбой, упавшей с высоты драконьего полета. Завороженный Лунас так и застыл с протянутой рукой – луч света ринулся из солнечных осколков вверх. Он достиг потолка, расширился и приобрел форму человека. То, что произошло следом, вызвало в душе Лунаса суеверную панику.
Перед ним стояла мама, сотканная из солнечных лучей. Элиана с теплотой посмотрела на него и шагнула вперед – ее роскошные золотистые волосы качнулись, точно от порыва ветра. Лунас в ужасе отпрянул, едва не перевернув стул, и вжался спиной в стену мансарды, поражаясь, как сильно ему вдарила настойка. Сердце его бешено колотилось.
«Если это побочка мандрагоровой дряни, то теперь понятно, почему отец сутками не просыхал!»
– По правде говоря, я надеялась, что меня встретят по-другому, – со снисходительной улыбкой сказала Элиана, вызвав в душе Лунаса приступ боли. Голос! Интонация, легкий акцент, с которым мама произносила слова на веритацианском, растягивая гласные и съедая окончания. Лунас зажмурился, досчитал до десяти и с опаской открыл глаза. Иллюзия никуда не делась. Элиана, покачивая солнечным платьем, озиралась по сторонам и неспешно расхаживала по мансарде, ностальгически разглядывая окружающие предметы. От ее прикосновений по вещам разбегались сотни солнечных зайчиков, как будто свет попадал на блестящие вещи, а затем отражался на интерьер.
– Кто ты такая?
Элиана развернулась, отвлекшись от бардака на книжных полках.
– Неужели ты не узнаешь собственную мать, Луна́рис?
Давно позабытое и запретное валосильма́тское имя заставило сердце Лунаса сжаться до крошечной песчинки, которую яростная волна легко уносит в открытый океан.
– Или ты спрашиваешь,