Варнавская склонилась над старым камнем, поросшим зелёным мхом, и прочла:
— Что написано вначале не ясно, затем следует «I», далее тоже не понятно, но потом опять «I». Похоже на какой-то титул. Но имя покойного — Gert Witte. Ага, вот и дата рождения. Первые две цифры видны хорошо — 15, третью трудно разобрать, а четвёртую — вообще невозможно.
— Зато ясна дата смерти — 1560.
— В этот год эстонцы сражались с русскими, пришедшими завоёвывать Таллин, но здешние воины его отстояли, — пояснила Анастасия.
— Ливонская война времён Ивана Грозного?
— Точно.
— Возможно, «хозяин» склепа погиб в бою. Тогда ему вряд ли более сорока, — предположил Клим Пантелеевич.
— Кажется, вы правы. Третья цифра рождения похожа на двойку. Значит, 152…
— Да какая, в сущности, теперь разница?
Ардашев и Варнавская прошли к следующему захоронению. Вдруг сзади послышались шаги. Частный сыщик обернулся. Около того склепа, где они только что были, мимо проходил долговязый худой человек лет тридцати пяти в поношенном пиджаке. Длинными волосами и орлиным носом он походил то ли на писателя-неудачника, то ли на бедного художника. Он держал в руках небольшой ящичек с цветами.
— Любезный! — окликнул незнакомца Клим Пантелеевич. — Вы, случаем не служитель этого кладбища? Не могли бы провести нам экскурсию по этим склепам и памятникам?
— К сожалению, я мало что знаю. Вам лучше справиться у смотрителя.
— А что это у вас за цветы, — поинтересовалась Варнавская.
— Мандрагора.
— А разве они примутся? Уже конец августа.
— Мандрагора всегда приживается на кладбище. Это цветок смерти… А вон и смотритель. Он идёт, как раз в нашу сторону, — он махнул рукой и крикнул: — Господин Пуусепп! Можно вас?
Незнакомец ушёл, а невысокий, слегка полный человек, лет сорока, с желтушным, нездоровым лицом и редкими усами, подошёл и представился:
— Добрый день! Я кистер[7] церкви Святого Олафа и смотритель кладбища, Айвар Пуусепп. Чем могу служить?
— Нам крупно повезло, — улыбнулся Ардашев. — Не могли бы вы немного рассказать нам о храме и постояльцах юдоли. До начала органного концерта у нас ещё есть время.
— О да, конечно. Кладбище вокруг церкви появилось с момента её основания. Но теперь тут никого не хоронят. Здесь покоятся священники и воины. А самые почётные люди города лежат в храме. Если вы зайдёте внутрь, то заметите, что весь каменный пол испещрён надписями, а на стенах висят гербы. Это имена и фамилии представителей дворянских родов, погребённых на достаточно большой глубине. Храм горел семь раз. Но каждый раз возрождался и перестраивался, теряя, к сожалению, свой первоначальный облик. В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июня 1820 года произошёл самый страшный восьмой пожар. Церковь разрушилась. На этот раз город уже не мог восстановить её своими силами. И в 1825 году русский император Александр I при посещении Ревеля дал обещание возродить здание в первоначальном виде. Но это обещание сдержал уже Николай I, выделивший на строительство 620 220 рублей ассигнациями. Орган купили за шестьдесят тысяч рублей в Людвигсбурге, в Германии. Большой колокол отлит в России, на Валдае, а малый — здесь, в Таллине. А в этом году решено провести внутренний ремонт украшений на оконных сводах, над алтарём и проповедческой кафедрой. Из-за этого леса ещё не убрали, они завешены парусиной, но это не помещает службе. Однако, вам пора в храм. Орган вот-вот зазвучит.
Ардашев вынул из бумажника купюру и протянул церковному смотрителю.
— Нет-нет, я не возьму денег. Рассказывать прихожанам об истории церкви Святого Олафа — удовольствие. А за удовольствие денег не берут. Если хотите, эту сумму можете пожертвовать храму. Во второй части богослужения по рядам пройдут два члена общины с бархатными мешочками. В них опускают деньги.
— Что ж, как скажете, — выговорил Ардашев и убрал деньги обратно.
— А сколько длится воскресное богослужение? — спросила Анастасия.
— Час с четвертью, но сегодня, думаю, оно займёт часа полтора. После исполнения хоралов органисту разрешено играть симфоническую музыку, которая по своему содержанию очень близка к церковной.
— Огромное вам спасибо!
— Всех благ! — выговорил смотритель, и, склонив голову в вежливом поклоне, ушёл.
— Ну и как вам наша печальная прогулка? — осведомился Клим Пантелеевич.
— Очень любопытно разбирать надписи на могильных камнях и склепах. После органной музыки мы обязательно сюда вернёмся.
— Кто знает, — вздохнул Ардашев. — Мир настолько непредсказуем, что я не взялся бы загадывать даже то, что может произойти с нами через пять минут. Помните того большевистского дипломата, погибшего под колёсами авто? Разве он мог предвидеть, что его жизненный путь так глупо и бесславно закончится? Или вы, шедшая за ним следом, ожидали, что его переедет «Ситроен»? Или я, сидевший напротив на скамейке, предполагал ли, что на моих глазах душа пешехода расстанется с телом?
— Разумеется, нет.
— Но ведь кто-то там, — Ардашев глянул в небо, — уже написал эту жуткую драму. Не правда ли?
— Думаете, это Бог так решил?
Клим Пантелеевич покачал головой:
— Господь не может приговорить человека к смерти. Ведь все мы — его неразумные дети. Я могу лишь предположить, что на Небесах идёт непрерывная борьба между добром и злом, между Господом и Дьяволом. И когда побеждает Всевышний — происходит рождение человека, а когда одерживает верх Сатана, наступает смерть. Вечная и бесконечная борьба чёрного и белого. Причём, то же самое происходит и внутри каждого из нас. И самое трудное — победить беса внутри себя.
— И в чём же тогда смысл человеческой жизни? Не грешить? — спросила она, и по её лицу пробежала лёгкая, с оттенком стеснения, улыбка.
— Человек не может не грешить. Он создан для грехов. С того самого момента, как у него появляется первый соблазн, появляется и первый грех. И наши ошибки потом преследуют нас, мучают. Мы их стыдимся и отмаливаем. Грешим, каемся и опять грешим. Это неизбежно. Но хороших поступков надобно делать в разы больше, нежели плохих. Главное — оставаться всегда в стане Господа, нести людям добро и свет. Даже если вы сомневаетесь в существовании Творца, но исповедуете добродетель и сострадание — вы уже на стороне Создателя, а не Лукавого. Это и есть основное правило бытия, или смысл человеческого существования.
— Вы, случаем, книги не пишите? — Варнавская заглянула в глаза Клима Пантелеевича.
— Теперь уже не пишу. Война.
— Как жаль! Я вас бы непременно читала.
Ардашев и Анастасия через полукруглую дверь шагнули в притвор храма. Здесь на столике аккуратными стопками лежали сборники песнопений для паствы. Напротив входа размещалась алтарная часть с Библией, распятием, картиной и витражами. Справа над алтарём — кафедра пастора. На колоннах были выложены номера песнопений, которые сегодня будет исполнять хор и прихожане. Прихожане заняли почти все деревянные скамьи в центральном нефе[8]. Но два свободных места почти у самого входа всё-таки удалось найти.
Впереди, на хорах, виднелся духовой орган, и маячил музыкант. Рядом с ним суетился помощник. Прямо к галерее подступали строительные леса, упрятанные в серую материю.
Глава 8. Danse Macabre[9]
Пастор закончил проповедь, и органист коснулся клавиш. Запел хор. Прихожане стали подпевать. Они то вставали, то вновь садились, следуя стрелкам, указанным на страницах сборника песнопений.
Когда хоралы закончились, органист, сделав паузу, вновь заиграл. И уже совсем другая музыка, точно свежий мёд, полилась по церкви и заполнила собой всё пространство. Она завораживала так, что казалось, под каменными сводами соединились души всех, кто покоился в храме и вокруг него.
— Это симфоническая поэма Сен-Санса. Называется «Пляска смерти», — едва не касаясь уха Варнавской, пояснил Ардашев.
— Как же здорово! — восхищённо прошептала Анастасия.
— Композитора настолько поразило стихотворение Анри Казалиса «Равенство, братство», что он тут же взялся за сочинение симфонии.
— А что за стихи?
— Смысл в том, что смерть равняет всех: и короля, и крестьянина, и баронессу, и плута. Там описывается ночные танцы скелетов на кладбище под стук каблуков смерти, играющей на скрипке.
— Какой ужас!
Спина органиста двигалась точно маятник вперёд и назад. Он то склонялся над всеми тремя мануалами[10], то откидывался назад, будто играя на фортепьяно, то вдруг опускал взгляд вниз, нажимая пятками и носками ножные басовые клавиши. Ассистент едва успевал переключать регистры и листать страницы произведения, лежащего на подставке.
Вдруг со строительных лесов что-то со стуком упало и повисло на верёвке, ударившись дважды о доску. В этот миг в спину органиста вонзилась стрела, и он уткнулся лицом в мануал. По храму пронёсся зловещий звук случайно нажатых клавиш, смешанный с криком ассистента. Прихожане с задних рядов вскочили с мест. За ними поднялись и остальные. Пастор, стоящий под хорами, не понимая, что происходит, в замешательстве теребил чётки для молитвы.
— Господи! — воскликнула Варнавская.
— Вызовите полицию, — велел ей Ардашев и ринулся к лестнице, ведущей к органу.
Миновав ступени, частный сыщик поднялся на хоры и приблизился к органу.
Картина была ужасающая. Музыкант был мёртв. Из его спины торчала небольшая стрела, вошедшая так глубоко, что виднелась лишь наполовину. Кровь просочилась сквозь пиджак, образуя большое бурое пятно. Около трупа, держась двумя руками за голову, стоял тот самый помощник, который переворачивал страницы партитуры. Рядом с ним находился какой-то мужчина лет сорока, похожий на портового грузчика. Его лицо сморщилось в гримасе ужаса, и он, не переставая, крестился. Пахло воском.